Необыкновенные собеседники
Шрифт:
— Вы стремитесь к богатству вовсе не только для того, чтобы быть богатыми. Изобилие — не только для изобилия. «Мы живем не для того, чтобы есть, мы едим, чтобы жить!»
Я помню, как его слушали, сначала недоуменно, не понимая, чего же он хочет еще. Разве мало человеку, когда он достиг всего, что хотел? Много хлеба, много мяса и сколько угодно шерсти! Чего человеку нужно еще, если все, что ему надо, у него уже есть!
— Но в том-то и суть, товарищи, что изобилие, которого вы достигли,— не цель, а средство! Задача не только в том, чтобы у вас было до отвалу хлеба, мяса, жира и шерсти и много денег! Как будто цель вашей жизни — набить до отказа брюхо!
— Так в чем же еще, Бетал?
— А вот в том, чтобы добытое в боях с природой добро стало источником новой культуры, новых форм жизни!
Калмыков повез меня в Псыгансу. Он очень гордился этим селением. В то время в селении Псыгансу в каждом дворе колхозника было до 150 штук птицы, коровы и овцы, средний заработок каждого — 190 трудодней, то есть около 300 пудов хлеба. А еще и мясо, фураж, жиры, мед и шерсть!
И ни одной семьи, где меньше трех работников! Нетрудно себе представить, сколько такая семья получила.
Но оказывается, и до революции многие из этих колхозников жили отнюдь не плохо.
Я познакомился со стариком Хакяши Шариушевым, главой семьи, инспектором по качеству в Псыгансу.
— Были ли вы до революции бедняком?
— До революции я получал по семьсот пудов хлеба! В моем доме всегда был достаток.
Шариушев признался, что в колхоз он вступил последним. Не легко было расстаться с собственным хозяйством. Семья его — восемь человек; работников —шестеро.
Но семье Шариушева не только сытнее, не только удобнее жить. «Роскошнее»,— сказал Шариушев, если только переводчик точно перевел его выражение.
Старик Шариушев признался, что им всем теперь жить «интереснее».
Когда Бетал Калмыков услыхал, что Шариушеву «жить интереснее», он расцвел, заулыбался и даже благодарно пожал руку старику Шариушеву.
Он был благодарен человеку за то, что тому интереснее жить.
Калмыков потом объяснял колхозникам:
— Это и есть цель всех наших стараний — чтобы вам было жить интереснее! Не то главное, что сытнее, а то главное, что вам интереснее!
Калмыков неожиданно расшифровал это «интереснее», как «красивее».
— Жить красивее! .
В Нальчик прибыл известный американский журналист Луи Фишер. Он много наслышался и начитался о Калмыкове. Американец пожелал проверить, не пропаганда ли, не выдумка ли все, что пишут об этом необыкновенном секретаре обкома.
Вместе с Луи Фишером я побывал в Кенжи. Нас познакомили с учительницей Кенжинской школы, молодой русской женщиной, вышедшей замуж за кабардинца. Ей оставалось месяца два до родов. Она приняла нас у себя дома, нисколько не смущаясь своей пополневшей фигуры; казалось, была горда, что еще немного и станет матерью. Фишера интересовало, кем будет ее ребенок: русским или кабардинцем? Наследует ли ребенок национальность отца и может ли примириться с этим мать — русская женщина?
Учительница ответила, покраснев:
— Не знаю, будет ли мой ребенок называться русским или кабардинцем. Признаться, это- меня не волнует сейчас. Зато я знаю, что он должен быть человеком в полном смысле этого слова.— И добавила с нежной улыбкой: — Красивым человеком, как говорит наш Бетал!
Нашим, своим его называли не только кабардинцы или балкарцы, но и русские, жившие в Кабарде.
Красивый человек для Калмыкова — это вовсе не непременно красивый телом и чертами лица. Для него человеческая красота — это красота характера человека, красота его поступков, мыслей, красота его отношения к окружающим, красота его деятельности.
Сколько раз я слышал, как он говорил:
«Наши заботы посвящены живому человеку. Наша цель — создание красивого человека в красивой жизни!»
«Самая красивая и самая лучшая из всех машин — это голова человека»,— вдруг напоминал он, переходя от темы равно- . душного отношения к машине и ухода за ней к теме равнодушия к человеку и ухода за ним.
Партийных работников он поучал:
«Тот парторг, у которого детские учреждения организованы лучше, школы обставлены и обеспечены лучше, у которого есть забота о матери и ребенке и хорошее общественное питание,— лучший парторг».
III
Он почти ежедневно выезжал из Нальчика на своей машине в колхозы Кабардино-Балкарии. Нередко он заезжал за мной, и мне счастливилось бывать его спутником в этих всегда интересных поездках.
У меня сохранилась запись одного из дней таких путешествий. Прежде чем выехать за город, Калмыков велел шоферу подъехать к зданию городского Совета. Распахнув дверь в кабинет председателя, восседавшего за столом, Калмыков с порога обрушился на него:
— Мне стыдно! И тебе должно быть стыдно, что в нашем городе мы не можем в течение трех недель освободить помещение школы! Мы с тобой плохо работаем, а дети из-за нас страдают. Мне стыдно!
Уходя, он бросает:
— Завтра проверю!
Потом он заходит в горздравотдел и требует, чтобы здравотдел взял на себя заботу о банях в глухих селениях.
В Нальчик в городскую больницу из селений Балкарии приезжают с болезнями, которых не было бы, если бы люди почаще мылись.
— Пошли врачей по аулам Балкарии. Пусть объясняют людям: будете чаще мыться, будете здоровее. Врачам уже верят, а к баням не привыкают.
Калмыков вытаскивает из кармана и показывает заведующему здравотделом письмо жительницы Нальчика Ксении Ма-лаевой. Она только что разрешилась четверней и просит о помощи.
Он поочередно загибает пальцы левой руки и перечисляет:
— Первое. Немедленно послать к ней лучших врачей. Второе. Выдавать Малаевым особый паек. Третье. Предоставить квартиру... Ну, это уже не твоя забота... Да и сегодня уже не успеть...
В полдень мы с ним на кукурузных полях Лескена. Калмыков учит людей, как убирать кукурузу, чтоб энергии уходило возможно меньше. Не делать лишних движений!
Он наблюдает, как ломает кукурузу секретарь Лескенского комитета партии. Нехорошо!