Необыкновенные собеседники
Шрифт:
— Если ты, руководитель, делаешь столько бестолковых движений во время работы, как же ты можешь учить колхозников?
Партийный руководитель, председатель колхоза, всякий руководитель на селе обязан работать лучше рядового колхозника!
— Хорош же ты секретарь партийного комитета, когда в твоих руках плуг берет только-только на глубину пятнадцати сантиметров! Как же ты тогда сможешь других учить на двадцать сантиметров пахать!
В четвертом часу из Лескена мы с ним перебрались в Старый Черек. Заседание районного комитета происходило в полевом стане.
Калмыков говорил, вглядываясь в лица слушателей. Руки в карманах. Каракулевая коричневая шапка чуть сдвинута на затылок. Он был недоволен.
— Некультурность наша в том, что некоторые колхозы нашей области, богатея, все еще продолжают кормить колхозников плохой пищей. Каждый колхозник, каждый парторг знает, как надо содержать и питать поросенка, жеребенка, теленка, цыпленка. А вот как надо заботиться о детях, о живом человеке, многие ли из вас знают? Некоторые наши руководители считают, что забота о живом человеке — это не их дело, это частное дело, и отодвигают его в сторону. Стыд-срам!
Десятка полтора человек — кто в красноармейских шинелях, кто в вольных одеждах горцев — слушали его в квадратной комнате с побеленными стенами и желтой рамой большого окна. За окном рыжели черепичными крышами строения полевого стана — стана с ванными комнатами...
В сумерки, когда из окрестных ущелий на Нальчик наполз белесый туман, машина, обрызганная дорожной грязью, остановилась у кирпичного домика в железнодорожном поселке...
Нас провели в комнатушку, где проживал грузчик Малаев с семьей. Четверо близнецов — новорожденные бледно-розовые человечки — лежали на единственной в комнатушке кровати. Измученная родами женщина занимала свободную от близнецов половину кровати. Калмыков спросил, приходил ли врач, присланный здравотделом.
— Никого не было.
Он выходит рассерженный.
— В здравотдел!
Калмыков не успокаивается, пока не появляется врач. На своей машине он отвозит его к Малаевым. Заведующему здравотделом предложено завтра с утра явиться в обком. Попадет ему за то, что не тотчас послал врача к Малаевым!
Для Калмыкова этот случай — предлог обсудить работу отдела здравоохранения.
— Мы с тобой плохо работаем!
Упрекая подчиненного, он никогда не говорил ему:
— Ты плохо работаешь.
Но всегда:
— Мы работаем плохо.
Если руководимый работает плохо, значит, виноват руководитель — прежде всего он, Бетал Калмыков!
Он спрашивает с себя!
Последняя остановка машины уже под вечер — у здания Ленинского партийного учебного городка. Собственно, весь городок — в одном здании. Это комбинат школ. Совпартшкола. Десятилетка. Медицинский и Педагогический техникумы. Школа общественного питания. Школа мастеров физкультуры. Наконец, первая национальная студия балета и драмы. Студия — зародыш созданного много позднее уже после гибели Калмыкова театра Кабарды и Балкарии. После Отечественной войны я вновь посетил Нальчик, видел разрушенную немцами солнечную гостиницу. Был в кабардинском театре и писал о нем, кажется, в «Огоньке». Я гулял по огромному осеннему парку и думал, что кабардинский театр обязан своим зарождением Калмыкову. В тридцатые годы Калмыков уже предвидел его, уже лелеял его в мечтах. В предвидении его создал студию балета и драмы...
В вечер, когда мы приехали с ним в Ленинский партийный учебный городок, во всех учебных заведениях города занятия уже кончились. Только танцоры балетной студии готовились к краевой спартакиаде.
Мы прошли в зал, где под звуки зурны и громкого барабана шла репетиция. Калмыков напоминал танцорам, что полы их бешметов не должны расходиться, что бы ни выделывали их ноги! Так диктует искусство танца!
Потом ему показалось, что, танцуя, мужчины равнодушно смотрят на женщин — партнерш. О нет, это не танец, товарищи! Мужчина-танцор не должен сводить глаз со своей партнерши. Пойми, танцуя, ты влюблен в свою даму! Иначе нет танца! Иначе настроение танца не дойдет до зрителя. Ты понимаешь? Танец посвящен женщине. Увлекшись, он начал рассказывать о роли женщины в искусстве, в поэзии, цитировал Горького и читал стихи.
Калмыков отдыхал после дня работы.
IV
Он понимал: один в поле не воин. Если он не подготовит учеников, осуществителей своих замыслов, продолжателей, наследников — то ничто из того, что он замыслил совершить в своей Кабардино-Балкарии, не свершится. Первые ученики Калмыкова — это секретари райкомов, парткомов в селениях, это председатели правлений колхозов.
Он выискивал наиболее способных в аулах Балкарии, в селениях Кабарды, посылал в Нальчик учиться, лично проверял, как они учатся, испытывал, знают ли толк в сельском хозяйстве, умеют ли разговаривать, работать с народом.
Один из его первых учеников, Мурид Кардангушев, секретарь партийного комитета селения Псыгансу, почти дословно повторил слова своего учителя:
— Мы прежде всего решили изменить обстановку, в которой живет наш человек. С чего нам начать заботу о живом человеке? С того, чтобы ему работалось веселее и лучше!
Ученик Калмыкова повез меня на поля Псыгансу в полевые станы. На трех тысячах гектаров приблизительно на равных расстояниях один от другого были выстроены четырнадцать полевых станов.
Стан — это комбинат кирпичных зданий. Это постоянная почти полугодовая резиденция работающего на поле колхозника. В центре — дом-общежитие. В женской и мужской половинах блестящая чистота напоминала обстановку солнечной гостиницы Нальчика.
Ванна после работы и перед ужином в полевом стане для каждого была обязательна!
Кардангушев не без гордости объяснял, что к чистому постельному белью, к каждодневной ванне, к мягкому байковому одеялу колхозник привыкает сначала в общежитии полевого стана. Затем, возвращаясь в свое старое селение, он ощущает контраст между обстановкой старого дома, старым бытом и обстановкой только что покинутого им полевого стана.
В этом и заключалась идея Калмыкова — с помощью полевого стана вызвать в кабардинском и в балкарском колхозниках недовольство их прежним бытом.
Полевой стан должен был революционизировать домашний быт колхозника!
Колхозница, дети которой пробыли полгода в яслях или в детском саду полевого стана, требовала, чтобы и в селении вторую половину года ее дети находились в таких же условиях. Но требовать мало. Надо было самой приниматься за создание таких яслей, детских садов, столовых!