Необыкновенные собеседники

Миндлин Эмилий Львович

Я смотрел на нее и дивился ей fnM, в просторном и каком-то очень домашнем по обстановке номере провинциальной гостиницы в старом норвежском городе. У нее было еще пятнадцать минут для нас, потом придется ей прощаться с нами — до встречи в Осло.

— Только, знаете, задержались бы в Ставангере еще на не

сколько дней. Завтра я возвращаюсь в Осло с профессором Са-мойловичем и буду там занята по горло. Времени вам совсем не смогу уделить. А дней через пять приедете, помогу вам и с норвежской столицей познакомиться и смогу побеседовать с вами. "

Посоветовала хорошенько осмотреть кафедральный собор в Ставангере — прекрасный памятник готики XII века в Скандинавии.

И, улыбаясь, обернулась ко мне:

— Видите, вот вы и в Норвегии. А когда-то на станции Се-беж мечтали о ней. Я помню.

Суханов заинтересовался, что это была за встреча моя с Александрой Михайловной на станции Себеж.

— А это мы с ним там познакомились,— кивнула

в мою сторону Александра Михайловна.

Она позабыла о более ранних встречах, но на тех ведь я бывал не один, а с другими товарищами по профессии. Но была и еще одна встреча с Коллонтай, очень давнишняя —в 1919 году, о которой Александра Михайловна даже не подозревала. Вот тут я рассказал, как и когда увидел ее впервые в родном своем городе на Украине, когда она вместе с Дыбенко выступала на митинге в актовом зале той самой гимназии, где я когда-то учился.

— Да что вы? В городе Александровске? В тысяча девятьсот девятнадцатом году? Да, да, я приезжала туда. И митинг в вашей гимназии? Тогда ведь в один день бывало по нескольку митингов. О, какие далекие времена!

Времена, в сущности, были не такие уж и далекие — назад тому девять лет! Но советской власти шел тогда второй год, в деревнях и на улицах городов еще пылали битвы гражданской войны и гадалки гадали на промасленных картах, долго ли еще продержится советская власть в России.

Коллонтай очень смутила девушек нашего города. По крайней мере тех, кто считал, что стыд-срам в революционное время сколько-нибудь прихорашиваться. Девушки надевали худшие свои платья, обувались в грубые тяжелые сапожки и даже стеснялись пригожих причесок. И вдруг приезжает знаменитая большевичка, соратница Ленина, прославленный деятель революции и нисколько не прибедняется: изящна, женственна и вовсе не в сапогах, не в кожаной куртке! Одета со вкусом, на блузке какой-то черный бархатный бантик, и причесана тщательно и к лицу!

Юным революционеркам в нашем маленьком городе было над чем призадуматься. Подумать только, они так старались всячески приглушать девичью свою привлекательность! Причесываться к лицу — и то казалось им антиреволюционным поступком!

Коллонтай озадачила их.

Я и рассказал об этом Александре Михайловне.

Мы попрощались с ней до встречи в норвежской столице.

IV

В Осло, в посольстве, она показалась еще более озабоченной, чем в Ставангере. Норвежские газеты по-прежнему отводили полосы описаниям красинского похода. Посольство осаждалось корреспондентами. Начальник экспедиции Самойлович приехал из Ставангера вместе с Александрой Михайловной. Университет, научные институты, общества наперебой приглашали его к себе. А тут еще посольство готовилось к большому приему — пожалуй, самому большому за все время существования советского посольства в норвежской столице. Прием должен был состояться завтра. Ожидалось множество дипломатов, ученых, писателей, членов норвежского стортинга, общественных деятелей... Все это было хоть и хлопотно и утомительно, но приятно — вызвано успехом советской спасательной арктической экспедиции... Но было это не все. Триумф «Красина» совпал с международным конгрессом историков в Осло. В конгрессе участвовала группа антисоветски настроенных эмигрантов — довольно известных русских историков. Делегатом от советских историков был Михаил Николаевич Покровский — виднейший русский ученый-большевик. И ему одному на конгрессе приходилось отбивать уже отнюдь не научные, а чисто политические атаки русских белогвардейцев-историков — делегатов конгресса. Покровскому на конгрессе приходилось трудно. Белогвардейцев-историков поддерживали некоторые видные историки Англии, Франции, Германии и Америки. Покровский должен был отвечать на обвинения в вырождении русских университетов, в фальсификации исторической науки в России.

Шел только 1928 год, и друзей Советской России среди иностранных ученых было еще немного.

— Очень трудно Михаилу Николаевичу,— говорила встревоженная Александра Михайловна.— Уж вы извините меня, товарищи. Хотела сама показать вам Осло, да не придется теперь. Вот видите, надо еще помогать Михаилу Николаевичу. Милый такой человек, и совсем извели его на этом конгрессе. Вы с ним знакомы? Нет? Поднимитесь наверх. Он там, в моем кабинете. Сейчас я приду туда!

Мы прошли на второй этаж и в кабинете посла застали сидевшего в одиночестве Михаила Николаевича. Никто из нас не был знаком с ним. Но я очень хорошо помнил толстый в коленкоровом переплете кирпичного цвета учебник русской истории Покровского. Знало бы царское министерство, чей учебник русской истории оно допустило в среднеучебные заведения Российской империи! Правда, в те времена М. Н. Покровский не был еще творцом истории «без царей и великих людей», той истории, которая и ему самому принесла не малое число огорчений и потрясений, да и натворила бед в преподавании русской истории в первые годы советской школы. Многие важные явления старой русской культуры, события русской духовной жизни Покровский характеризовал в своих позднейших трудах как дворянские или буржуазные, чуждые рабочему классу. А изложение исторических событий подменял отвлеченными схемами. Но в 1928 году критика исторических концепций Покровского была еще впереди, и стареющий, с полуседой бородкой Михаил Николаевич все еще считался самым заслуженным представителем советской исторической науки.

Хотелось подробнее расспросить о том, что происходит на конгрессе историков, но Покровский, видимо, рад был отвлечься от разговоров об этом конгрессе. Он стал расспрашивать о походе «Красина». Вскоре возвратилась в свой кабинет Кол-лонтай в сопровождении Константина Федина. В то время уже известный молодой советский писатель жил в норвежской столице и ежедневно бывал в посольстве. Вместо того чтоб расспрашивать, нам самим пришлось рассказывать —в который раз! — как найдены были на плавающей льдине Цаппи и Мариано, как сняты с дрейфующих льдов пятеро других аэронавтов «Италии», как обнаружили на острове Фойн Ван-Дон-гена и капитана Сора, как спасали немецкий пароход «Монте-Сервантес»— обо всех событиях экспедиции ледокола «Красин».

На другой день должен был состояться большой прием в

залах посольства. Был приглашен и наш друг доктор Адольф Хуль — министр по делам Шпицбергена (Свальбарда, как принято говорить у норвежцев) и Медвежьего острова. Мы радовались предстоящей встрече с этим выдающимся человеком. Хуль участвовал в нашей экспедиции на ледоколе «Красин» в качестве ее гостя — так он официально именовался в списках участников: «гость экспедиции». Он появился на нашем

корабле во время стоянки в Бергене, когда «Красин» по пути в Арктику грузился углем. Ему отвели место в кают-компании. Там уже обосновались на угловых зеленых диванах журналисты Южин, Суханов и я. Адольф Хуль вместе с другим иностранцем — корреспондентом итальянской газеты «Кор-рьера делла Сера» Давидом Джудичи — стал нашим соседом на все время спасательного похода в Арктике. Мы с ним сошлись, сдружились в общем нашем жилище. Хуль — знаменитый ученый, исследователь Арктики, именем его назван небольшой открытый им полуостров на архипелаге Шпицберген, и особенно привлекательно в нем для нас было то, что он близкий и давнишний друг самого Фритьофа Нансена. В Осло Хуль пригласил нас к себе, познакомил со своими сотрудниками — молодыми учеными, поручил им показать нам достопримечательности норвежской столицы и почти ежедневно заезжал к нам в пансион фру Хассле на Бюгде-Алее, где поселились Южин, Суханов, Шпанов и я.

Доктору Хулю в ту пору было лет пятьдесят. Невысокого роста, крепкий, с квадратной рыже-седой бородой, он дивил нас своей силой, выносливостью, регулярной гимнастической зарядкой каждое утро в кают-компании «Красина» во дни похода и целым набором гимнастических приборов в его кабинете ученого в Осло.

В день приема в посольстве Хуль появился у нас в пансионе фру Хассле с утра. Не хотим ли мы до приема в посольстве совершить прогулку на моторной лодке по Осло-фиорду? Как раз сегодня гонки королевского яхт-клуба, и возможно, нам будет небезынтересно их посмотреть. Прогулка по Осло-фиорду? Ну, разумеется! Мы знали, что сегодня прощаемся с доктором Хулем, и кто знает, встретимся ли с ним еще когда-нибудь. На следующий день Южин, Суханов и я выезжали из Осло в Стокгольм — и лучше обставить наше прощание с милой Норвегией, чем это придумал Хуль, казалось нам невозможным.

Итак, на моторной лодке мы отправились на прогулку по Осло-фиорду. Хозяин лодки, друг Хуля, уже поджидал нас на лодочной пристани. Не помню его фамилии — Хуль представил его нам как одного из самых богатых людей в стране и самого прославленного филателиста Скандинавии — он пожертвовал университету в Осло миллион крон на создание кафедры филателии!

Миллионер-филателист в свою очередь представил нам еще одного спутника на прогулке по Осло-фиорду. Он назвал его нашим соотечественником — и человек в сером коверкотовом костюме, лет сорока, чуть сутулый вдруг заговорил с нами по-русски легко и свободно, без какого бы то ни было акцента. «Господин Глазенап»,—назвал его доктор Хуль. Глазенап? Я насторожился: очень известная в России фамилия.

— Простите, Сергей Павлович Глазенап не родня ли вам?

— Мой отец,— сухо ответил новый знакомец.

Вот как! Стало быть, перед нами был сын известного астронома Глазенапа. Восьмидесятилетие этого ученого только недавно отметили в Советском Союзе. Все центральные газеты Москвы и Ленинграда поместили статьи, посвященные работам астронома Глазенапа, особенно его прославленным работам по наблюдению двойных звезд и вычислению их орбит. Люди моего поколения, обучавшиеся в канун революции в гимназиях, хорошо помнили популярные учебники космографии Глазенапа. Я не преминул тотчас же выложить господину Глазенапу все, что знал о его знаменитом отце, а главное, поспешил сообщить, каким почетом пользуется этот ученый у нас в стране. И разумеется, был естествен вопрос: давно ли сын ученого за границей, не в командировке ли он или, быть может, работает в нашем посольств или торгпредстве?