Необыкновенные собеседники
Шрифт:
...У меня в руках значок участника красинской экспедиции — мой значок! Едва ли это не самый редкий на всей Земле и уж, во всяком случае, один из редчайших и драгоценнейших. Осталось на свете всего несколько человек, обладающих этим бесценным спасательным значком экспедиции «Красина». На серебряном фоне — красный эмалевый ледокол и подпись под ним: «Спасательная арктическая экспедиция 1928 года»...
Владей наша спасательная экспедиция мощью современного атомохода «Ленин», нынешней авиацией и средствами связи, поход ледокола «Красин» не был бы так удивителен. Да и не был бы так драматичен, наверное. Но разве не символично, что первым капитаном первого в истории советского атомного ледокола «Ленин» был старший помощник капитана «Красина» в нашем походе — мой друг Павел Акимович Пономарев!
За три с лишним десятилетия куда только не водил корабли Павел Акимович! Откуда я только не получал от него писем — из Гамбурга, из Панамы, с Аляски, из Канады, из Гибралтара, из Порт-Саида, Владивостока... Не одно кругосветное путешествие совершил он за время, протекшее со дней красинской экспедиции. И не одну новую книгу можно было бы написать об удивительных плаваниях этого всемирного моряка!
В дни, когда «Ленин» был уже спущен на воду и монтировался в Ленинграде на судостроительном заводе, Пономарев только готовился водить еще невиданный в мире атомный ледокол. Всякий раз, приезжая из Ленинграда в Москву, он заходил ко мне, давно поседевший, но по-прежнему крепкий, молодоглазый, как во дни похода на «Красине».
— Ты помнишь,-— спрашивал он в один из таких приездов,— ты помнишь картину «Красин» во льдах» в желтой ореховой раме, что висела в кают-компании над пианино?
Еще бы я не помнил ее!
— Теперь она висит, понятное дело — временно, в моем кабинете на судостроительном заводе.— Павел Акимович усмехнулся: — Так сказать, дали на сохранение, пока «Красин» переделают за границей. Потом снова ее повесят в новой кают-компании «Красина». Надо полагать, тоже над пианино.
Мы беседовали с Павлом Акимовичем за круглым столом, на котором разложен весь мой красинский домашний музей...
Вот папка с листками бюллетеней — я выпускал их во дни похода. На некоторых еще сохранились мои отчаянные мольбы карандашом: «Товарищи! Не срывайте бюллетеней!»
Их срывали, чтобы сберечь на память.
Вот написанное карандашом заявление группы кочегаров «Красина» с просьбой разрешить им пойти по льдам на помощь Чухновскому... Груды фотографий, запечатлевших быт на борту корабля, события экспедиции... Вот кусочек оболочки дирижабля «Италии»... Матросская ленточка с корабля «Монте-Сервантес»... Она напоминает о том, что спасенный «Красиным» у берегов Шпицбергена корабль «Монте-Сервантес» ровно через год погиб в водах Магелланова пролива... Поистине, у кораблей, как у книг, у людей и песен, своя судьба... А вот и книги о красин-ском походе на всех языках Европы... Карта Шпицбергена и
Семи Островов — подарок Адольфа Гуля... И наши красинские удостоверения, подписанные Эгги и Самойловичем... И даже меню банкета в честь красинцев в Ставангере...
Павел Акимович вытащил из бумажника и положил поверх моих красинских реликвий квадратный кусок ватманской бумаги с нарисованной тушью большой буквой «Л» над тремя взаимно пересеченными дисками. Вензель атомного ледокола «Ленин»! Этим вензелем ныне украшены спинки стульев в кают-компании, в курительной комнате, в каютах, клубе, обширной столовой атомохода «Ленин». А когда в 1962 году я был гостем на атомоходе,— увы, уже в отсутствие ушедшего на покой Павла Пономарева,— обедая в огромной, роскошной кают-компании «Ленина», при взгляде на вензель, украшающий спинку кресла, я вспомнил давнишнюю нашу беседу с Пономаревым. Я вспомнил квадрат ватманской твердой бумаги с вензелем атомохода в руках капитана и фразу Пономарева:
— Приедешь когда-нибудь ко мне на атомный ледокол, может быть, еще вместе поплаваем... увидишь тогда этот вензель уже не на бумаге, а на стульях, на одеялах...
Увидел. Только Пономарева на «Ленине» уже не застал.
XI
На борту атомохода «Ленин» я побывал в один из тех восьми дней июня 1962 года, которые прожил на «Красине» во время его стоянки в Мурманске.
Капитан и команда «Красина» пригласили меня посетить корабль.
И вот я снова на борту корабля, покинутого мною за 34 года до этого. Знаменитый ледокол неузнаваем. Знакомым остался только одутловатый его корпус: нет больше старого двухтрубного «Красина», по фотографиям известного всему миру. Машины ныне однотрубного корабля работают на жидком топливе. Прежние шестьдесят четыре кочегара заменены одиннадцатью котельными машинистами, они лишь наблюдают за приборами и автоматикой. Я вспомнил некогда черное оглушающее машинное отделение корабля и, затаив дыхание, смотрел на сверкающие белизной машины. Двухместные матросские каюты вместо многоместного кубрика. Посадочная площадка для вертолета. Ярусами наращенные надстройки на палубе. Да, не узнать нашего старого «Красина»!
Мы сидели с капитаном в его каюте. Как раз на уровне палубы этой каюты был в мое время верхний мостик. Здесь, тогда еще журналист — участник спасательной экспедиции, я нес свою вахту. Отсюда по указанию вахтенного штурмана бежал на корму — проверять скорость судна по счетчику лага...
Капитан Чухчин показал мне свою переписку с бывшим матросом «Красина» Шкредиковым, призванным в армию. Шкредиков писал своему бывшему капитану, что в воинской части «блюдет красинские традиции долга и морали». Меня пригласили на стоявший на рейде в Кольском заливе атомный ледокол «Ленин». Дублер-капитан (впоследствии он стал третьим по счету капитаном атомохода) Ю. С. Кучиев, служивший одно время на «Красине», рассказывал: на новом флагмане советского ледокольного флота «Ленин» свято чтут традиции бывшего флагмана «Красин». И на всех других кораблях, на которые меня приглашали—«Мелехове», «Ленинграде», «Капитане Белоусове» — рассказывали: обсуждая вопросы морали, поведения человека, команды вспоминают традиции «Красина». Обращение к традициям «Красина» помогает арктическим морякам... На каждом из кораблей еще работал кто-нибудь из старых кра-синцев. Но не настолько старых, чтобы помнить наш поход 1928 года. Увы, и на самом «Красине» я не застал уже ни одного из участников спасательной экспедиции.
Но вот в один из тех незабываемых дней июня к борту «Красина» в Мурманском порту пришвартовался знаменитый дедушка ледокольного флота «Ермак», легендарный корабль адмирала Макарова. Старый «Красин» был копией «Ермака» — я видел снова так хорошо знакомый мне двухтрубный корабль... С борта «Ермака» на борт «Красина» перекинули трап. Мы с капитаном Чухчиным перешли на борт корабля-соседа. Там в капитанской каюте еще стояла широкая кровать адмирала Макарова — никелированная с шишечками кровать, такая нескладная, неуклюжая в корабельной каюте!
Четвертый помощник капитана «Ермака» В. В. Смирнов ввел Д. Н. Чухчина и меня в кают-компанию доживавшего свои последние месяцы ледокола. Я вдруг увидел себя в старой кают-компании «Красина» 1928 года... Здесь все было так, как у нас тогда. Машина времени стремительно перенесла меня на тридцать четыре года назад. Сейчас войдет начальник экспедиции Самойлович и будет спрашивать, не видел ли кто-нибудь его потерянную фуражку. Сию минуту гидролог Березкин огорчит нас сообщением, что за последние сутки нас отнесло на столько-то миль в сторону от острова Брока...
Слева в углу по правому борту зеленел мой полукруглый диван. Мой диван, на котором, скрючившись в неудобной позе, я провел все солнечные арктические ночи спасательного похода. Это был мой диван! Я рывком бросился к полукруглому угловому дивану и упал на него. Глаза мои были закрыты. За бортами корабля слышался ледовый грохот. Было лето 1928 года. Мы искали затерянных в Арктике аэронавтов. Молодость моя вернулась ко мне...
Когда я открыл глаза, кают-компания была пуста. Два старых арктических моряка, поняв мое состояние, на цыпочках вышли из кают-компании...