Необыкновенные собеседники
Шрифт:
Впереди еще был весь путь от берегов Шпицбергена к югу Норвегии. Еще не скрылись из глаз остроконечные горы Шпицбергена. Сверкали глетчеры и окутанные снегами вершины. Мы только недавно встали из-за стола в кают-компании. В 13 часов 55 минут в нашей радиорубке дежурный радист принял сигнал тонущего океанского парохода «Монте-Сервантес»...
Пароход вез туристов. Их было тысяча пятьсот человек двадцати различных национальностей, кроме трехсот человек команды! «Монте-Сервантес» вышел из Гамбурга, чтобы показать туристам южные берега Шпицбергена, а главное, встретиться с уже легендарным «Красиным». Так было обещано в рекламных плакатах пароходной компании. «Монте-Сервантес» шел в тумане и наскочил на льдину, пробившую борт парохода. Он укрылся в глубоком заливе Решершбей на юге Шпицбергена. Пароход медленно погружался в воду. Капитан «Монте-Сервантеса» сообщал, что судно в состоянии продержаться на воде не больше шестнадцати часов.
Снова знакомый отчаянный призыв в океане: «Спасите наши души!» СОС! СОС! СОС!
Восемь часов «Красин» шел полным ходом к месту аварии «Монте-Сервантеса». В солнечную полночь мы входили в Решершбей.
На ослепительно синем фоне исполинского ледника цвел красными полосками на белых трубах печальный «Монте-Сервантес». Он стоял, накренившись на правый борт. Нос его был до половины зарыт в воду. Деки, верхние палубы, мостики все спасательные шлюпки «Монте-Сервантеса» были переполнены людьми. При приближении «Красина» раздалось тысячеголосое «ура». Тысяча восемьсот человек на тонущем корабле рукоплескали нашему «Красину»...
Восемь суток у подножия синих глетчеров стояли борт о борт спасаемый «Монте-Сервантес» и спасающий его «Красин».
На глубине тринадцати с половиной футов красинский водолаз обнаружил пробоину — четыре метра на метр с лишним. На палубе «Красина» в это время готовили деревянный пластырь в виде подушки на пробоину «Монте-Сервантеса». Закрыв пробоину этой подушкой, собирались выкачать помпами воду и только потом наложить постоянный пластырь. Но цемента на немецком пароходе не оказалось. Железных листов — ни одного.
И тогда Павел Акимович Пономарев сделал то, что при других обстоятельствах он не сделал бы никогда. Он отдал боцману Игнату Кузделько приказ, неслыханный в истории мореплавания: вырвать из палубы машинного отделения своего корабля железные листы настила — разрушить какой-то участок «Красина» и помочь чужому кораблю — «Монте-Сервантесу».
«Красинская» традиция — традиция чухновцев: сначала подумаем о других, потом о себе! Традиция русских.
Знали ли пассажиры «Монте-Сервантеса», какой ценой дается «Красину» спасение их корабля? Разумеется, нет. Им было известно лишь то, что спасает их тот самый «Красин», который уже прославлен во всем мире как спаситель людей во льдах.
Началось паломничество туристов «Монте-Сервантеса» на «Красин». Борта двух кораблей соединили трапом, и переход с одного на другой был очень прост. Иностранцы яростно бросились допрашивать нас: «Где Чухновский? Как питаетесь? Покажите, как вы жили на «Красине»? Где каюта чухновцев?»
Вот тут-то нам и досталось — Южину, Суханову и мне. Мы трое жили теперь в каюте чухновцев, и бог весть как об этом узнали туристы «Монте-Сервантеса». Наши отнюдь не первой свежести простыни оказались изрезанными туристами на кусочки. Эти говорящие чуть ли не на двенадцати языках туристы не очень стеснялись. Скрыться от них было немыслимо. И на несвежих обрывках наших несчастных простыней мы должны были расписываться и подтверждать, что эта тряпочка — часть простыни, лежавшей в той самой каюте, где долгое время жили чухновцы. Нисколько не помогали напоминания, что не на этих же простынях спали чухновцы. Не важно. Важно, что из той самой каюты!
С Чухновским я встретился уже после возвращения «Красина» в Ленинград. В то время как «Красин» ремонтировался в сухом доке Ставангера, Южину, Суханову (ныне уже покойным) и мне было поручено посетить мать Финна Мальмгрена в Стокгольме. Мы передали ей сочувствие всех участников экспедиции. Мать Мальмгрена говорила с нами не о гибели своего прекрасного сына и не о его спутниках, покинувших Мальмгрена во льдах. Она с благодарностью говорила о гуманизме красин-ской экспедиции... и о Чухновском. Она говорила о Борисе Чух-новском с нежностью матери. Ей очень хотелось бы повидать этого человека, пожать его руку. Она чувствовала какую-то нравственную общность между своим сыном и Борисом Чухновским. Разве нет общности между поступком Мальмгрена и поведением Бориса Чухновского? Мальмгрен остается погибать во льдах Арктики, чтобы не быть обузой своим спутникам. Чух-новский отказывается от помощи, чтобы эта помощь была сначала оказана другим...
X
Чухновский и сейчас еще пожимает плечами, когда читает или слышит, как его превозносят. Помилуйте, мог ли он поступить иначе? То, что он совершил, по его понятиям, это только элементарно порядочно. Поступи он иначе, он поступил бы попросту непорядочно. Только всего. Послушайте, ну можно ли хвалить человека за то, что он не поступил непорядочно?
Повторял он это и во время наших с ним выступлений, когда он, Шелагин и я втроем объезжали с докладами города Рязань, Харьков, Киев, Полтаву, Днепропетровск, Запорожье, Одессу, Ялту, Севастополь, Батум, Тифлис, Баку... Где только мы не выступали с рассказами об экспедиции «Красина»! И повсюду, повсюду одни и те же вопросы к Чухновскому: «Что вами руководило? Что вы чувствовали? Как вы советовались с вашими товарищами, когда решили отказаться от помощи и потребовали спасти сначала других?»
Чухновский одновременно и сердился и смущался:
— Да нисколько мы не советовались. Просто и в голову никому не пришло, что можно иначе.
Мой покойный друг писатель Андрей Платонов любил говорить о чувстве «долга жизни» у человека. Чухновский — не философ и не писатель. На моей памяти он никогда не ударялся в рассуждения о долге, смысле и счастье жизни. Просто он человек с тонко и точно развитым чувством «долга жизни», о котором так мудро и светло рассуждал Андрей Платонов. Исполнение этого долга жизни и осмысливает жизнь человека и награждает его жизненным счастьем. Все переплетено — нет смысла жизни без ощущения счастья. Нет ощущения счастья, если не исполнен долг твоей жизни!
«Что вы чувствовали, товарищ Чухновский?» Нет, он не понимал вопроса. И, оставив слушателей явно неудовлетворенными, начинал пространно и с увлечением рассказывать об освоении Арктики. Да, он верил, что в ближайшие годы мы освоим ее. Верил, что совместные действия ледокола и авиации принесут поразительные победы.
— В ближайшие годы мы с вами наверняка будем свидетелями завоевания Арктики советскими людьми.
А ближайшими годами были тогда годы челюскинцев и па-панинцев, годы похода «Седова» и «Лидке», годы первых перелетов через Северный полюс. И десятилетия должны были еще пройти, прежде чем соорудились на плавающих льдинах Ледовитого океана дрейфующие станции «Северный полюс»...
Вероятно, если бы инопланетец попал в ту пору на нашу Землю, он рассказывал бы потом на своей планете, что там на Земле земляне еще только осваивают поверхность своей Земли, что с громадным трудом, ценой неимоверных усилий и многих человеческих жизней они проникают в прекрасную и жестокую Арктику — заледенелые области Приполярья и что эти земляне все еще находятся в самом начале своей истории, ибо даже поверхность своей планеты они все еще не освоили до конца...
Не будут ли когда-нибудь — очень, очень нескоро! — повествуя о давнем героическом, трудном, бедственном прошлом людей на Земле, добавлять, что было это, мол, так давно, когда люди еще продолжали осваивать поверхность своей Земли! И не вспомнят ли тогда в виде примера трагическую гибель дирижабля «Италия», последний полет Руала Амундсена на розыски Нобиле и спасательный поход ледокола «Красин»?..