Необыкновенные собеседники
Шрифт:
B. Козин, П. Слетов и Н. Зарудин, Михаил Пришвин и Борис Агапов, Д. Стонов, В. Канторович, Макс Зингер, П. Скосырев,
C. Марков, В. Важдаев, Вадим Кожевников, Г. Мунблит, П. Да-лецкий...
Каждый на свой лад, у каждого свой голос и свой взгляд на то, что и как писать. Послушал бы кто-нибудь из сторонних, как обсуждали мы уже вышедший номер или план будущего номера журнала, наверное, диву дался бы: как только уживаются под кровлей одного ежемесячника столь несходные друг с другом писатели!
Чем же объединялось разномыслие, разновкусие ближайших и постоянных сотрудников этого горьковского журнала?
Ничто так не объединяло всех нас, как господство в этой редакции уважения к праву каждого на инакосуждение, на инако-взгляд!
Сам Горький ценил в пишущем человеке «необщее выражение»,— личный, пишущего человека, взгляд на мир, личное пишущего человека отношение к миру — не тонущий в хоре голос! Весь дух жизни этой редакции определяло горьковское призна-аие права писателя йа собственный взгляд, горьковское уважение к личному суждению литератора да еще интерес к нему!
В журнале было не только интересно печататься, но порой еще более интересно заходить в эту редакцию, как в клуб.
Диспуты вспыхивали здесь всякий раз, как только собиралось пять-шесть литераторов. Такое уж было время, да и обстановка редакции на Спиридоновке, 2, располагала, чтобы зайти без видимой надобности, даже без рукописи, и даже, если не надо гранки читать, и даже, если тебе не следует гонорара. Заходили — повидаться с товарищами. Нередко — с инакомыслящими товарищами. А коли зашел — ну как не ввязаться в спор! И о чем только не спорили, чего только не обсуждали, рассевшись в пальто на стульях и на диване, в редакторской комнате Василия Бобрышева!
Дом редакции — во дворе, входили во двор со Спиридоновки. Горький жил в доме направо. «Наши достижения» в доме — налево. В глубине двора во флигеле — редакция «СССР на стройке» — тоже горьковская.
Собрались как-то в комнате Бобрышева — Паустовский, Иван Катаев, Гехт, Зарудин, Стонов, Козин и я. Как всегда, по-домашнему, будто не в редакции ежемесячного журнала, а забежали к товарищу поболтать. Зарудин вспоминал недавнюю поездку в Армению, восхищался Севаном. И вдруг Паустовский заворчал, перебил Зарудина, стал упрекать, не Зарудина — всех. Слишком мы все увлекаемся экзотикой. Ездим в Среднюю Азию, в Грузию, в Армению... Неохотнее всего мы ездим в нашу Россию, товарищи. Живописуем пейзажи узбекские, армянские, абхазские, горы Тянь-Шаня, башни хевсуров, да только не пейзаж Русской равнины! Традиционный для всей русской литературы пейзаж Тургенева, Льва Толстого, Лескова, Чехова — пейзаж средней России исчезает из русской советской литературы. Пожалуй, один только Михаил Михайлович Пришвин остался верен ему... и себе.
Паустовский не сказал, но имел бы право сказать, что и он сам, как и Пришвин, верен пейзажу средней России.
Для него верность русского писателя пейзажу родной страны — это верность нравственным началам русской литературы. Нравственную силу великих русских писателей, всю их поразительную способность влиять на людей объяснял прежде всего их верностью природе, родной русскому человеку. Только любя, чувствуя, слыша, умея видеть природу и только оберегая ее, люди становятся нравственно совершеннее. Невозможно нравственное еотергаенг/геованже человека, рагасщусишж) к окружающей природе. И невозможно нравственное воздействие русского писателя на русских читателей, если этот писатель равнодушен к русской природе.
Конечно, Паустовский выражал свои мысли другими словами и не прямо, не пытаясь нравоучить, наставлять нас. Этого Паустовский не любит и не умеет. Но из всего, что он тогда говорил о нравственных задачах писателя и о среднерусском пейзаже, сами собой возникали все эти мысли. От затеянного Паустовским разговора о забвении пейзажа Русской равнины перешли к спорам о национальном начале в литературе. Потом и сами не заметили, как перескочили к спорам о творческой среде. Стали говорить о «среде» потому, что в редакции «Наших достижений» чувствовали среду, в которой можно .говорить обо всем, что наболело... В конце концов у нас разгорелась внутри редакции дискуссия: что же такое творческая среда?
Впоследствии в «Наших достижениях» в номере пятом за 1936 год были напечатаны наши высказывания: Паустовского, Гехта, Зарудина, Агапова, Катаева, Скосырева, Атарова, Овало-ва и мои.
В середине тридцатых годов много спорили о том, какой же должна быть творческая среда.
Была ли в «Наших достижениях» среда идеальной? О, разумеется, нет. И все-таки она была едва ли не лучшей из «творческих сред» многих тогдашних редакций. Я написал здесь «тогдашних». Гм... а позднейших?
Во всяком случае, не литературную среду «Наших достижений» имел в виду Паустовский, когда писал свои «Несколько грубых слов». Они были напечатаны в журнале в разделе «Трибуна писателя». На страницах этого раздела мы диспутировали на тему «Журнал и творческая среда».
Дискуссия на страницах «Наших достижений» о творческой среде состоялась незадолго до смерти Горького.
Весной 1963 года в Ялте я напомнил Паустовскому о его «грубых словах». Он успел позабыть о них. Я показал ему сохранившийся оттиск, и он перепечатал текст своего выступления. В первое собрание сочинений Паустовского эта маленькая статья не вошла, современному читателю она неизвестна. Между тем Паустовский признался, что ничто из его тогдашних высказываний о творческой среде не устарело и доныне.
Вот некоторые из «Нескольких грубых слов» Паустовского:
«С некоторых пор мне, как и многим, очень трудно — или, говоря проще, противно произносить слово «творчество». Это слово стало обязательной принадлежностью речи пошляков, носящих наименование «творческих работников» и во множестве гнездящихся около литературы, театра и кино».
«Недавно один из работников кино без всякой улыбки сообщил мне, что наконец-то кинофабрика дала ему «творческий автомобиль» для поездки за город к соавтору сценария».
«...Мы уходим медленно и незаметно от настоящей творческой среды. Эта среда — вся жизнь во всем многообразии ее явлений. Жизнь, люди с их горестями, работой, победами й страстями, величие социальных явлений, любовь и ненависть, борьба и преодоление, море и леса, ветры, озера и степи, вся молодость нашей прекрасной Родины — вот подлинная творческая среда!»
В этих словах — весь Паустовский, человек и писатель. И, право же, его «Несколько грубых слов» куда нежнее иных выспренних словословий. Сколько в этих «грубых словах» живой любви и к литературе и к Родине!