Необыкновенные собеседники
Шрифт:
— Юра все может, — подтвердил Катаев.
В Харькове я пробыл очень недолго и перед отъездом зашел к Евгению Ланну попрощаться. Он все еще лежал в постели. Позднее мы много встречались в Москве. Как известно, он выпустил прекрасные книги о Диккенсе, стал первоклассным переводчиком с английского и редактором собрания сочинений Диккенса. Мог ли я тогда в Харькове у постели молодого Евгения Ланна, друга моего друга Цветаевой, предполагать, что тридцать семь лет спустя в Московском крематории буду стоять у гроба Евгения Львовича Ланна!
...В Харькове, прощаясь со мной, Ланн был весел, полон надежд и планов, передавал приветы Волошину, а Цветаевой напоминал те же слова, которые она писала ему:
«Круговая порука поэтов, Марина!»
Поздней осенью 1921 года я уже был в Москве.
Зимой 1922 года я снова встретился со своими странными харьковскими знакомыми — Катаевым и Олешей. К этому времени я уже был секретарем московской редакции «сменовеховской» газеты «Накануне».
Как ни убого выглядели наши, молодых «накануневцев», наряды, однажды появившиеся у нас Катаев и Олеша вызывающей скромностью своих одеяний смутили даже нашего брата.
Не знаю, приехали ли они из Харькова поездом или пришли пешком, но верхнее платье на них выглядело еще печальнее, чем в Харькове! А ведь и в Харькове они походили на бездомных бродяг!
Наш заведующий конторой редакции Калменс только что купил себе подержанную шубу на лисьем меху и очень гор-днлся ею. Калменс до глубины души возмутился появлениям в респектабельной редакции двух подозрительных неизвестных.
— Вам что? Вы куда? — Полами распахнутой шубы он было преградил им дорогу. Но маленький небритый бродяга в каком-то истертом до дыр пальтеце царственным жестом отстранил его и горделиво ступил на синее сукно, покрывавшее пол огромного помещения. ‘
Катаев насмешливо посмотрел на Калменса и очень вежливо сказал ему «здравствуйте».
Два новых сотрудника «сменовеховской» берлинской газеты «Накануне» властно вторглись в помещение московской редакции.
Катаев принес стихи и получил под них деньги. У Олеши не было с собой ничего — ни стихов, ни прозы. Он пообещал на этих днях принести — что-то очень неопределенное. Но его требование аванса — именно требование, а не просьба — было совершенно определенно. Получить деньги у Калменса, даже после того, как вещь уже напечатали в «Накануне», было делом отнюдь не легким. Но Олеша их получил, еще даже не сдав ни строки. Он с такой решительностью надвигался на Калменса, с такой уверенностью говорил, что долг издателей давать деньги писателю, а право писателя их получать, что Калменс дал ему деньги, только чтобы избавиться от него. Он, разумеется, не верил, что Олеша писатель и когда-нибудь что-нибудь принесет. Он дал ему денег с надеждой, что Олеша возьмет эти деньги и никогда больше не появится в редакции «Накануне».
Ну и попало же мне, когда мои харьковские знакомцы ушли! По словам взбешенного Калменса (особенно взбешенного тем, что они вынудили у него аванс!), я черт знает кого Приглашаю в редакцию!
Олеша печатался в «Накануне» мало, а вскоре и вовсе перестал появляться у нас.
Все чаще приходилось слышать о растущей популярности фельетониста газеты «Гудок», пишущего под псевдонимом «Зубило». Тем, кто недостаточно знал Олешу, избравшего этот странный псевдоним, казалось, что именно в фельетоне он и нашел себя.
Наши добрые отношения с Олешей начали складываться только к концу двадцатых годов.
Осенью 1928 года я вернулся после участия в исторической Спасательной экспедиции в Арктике на ледоколе «Красин».
Одним из первых, кого я встретил на улице тотчас -по возвращении, был Валентин Катаев. Поздравив меня, он сообщил что еще в то время, когда в московских газетах печатались мои корреспонденции с борта «Красина», он посоветовал издательству «Земля и фабрика» «на корню купить мою книгу 0 знаменитом походе во льдах».
— Скорее идите в «Зиф»! Вас ждут. Скорее!
Впервые в жизни я переступил порог издательства в качестве автора ненаписанной книги. Договор был подписан с быстротой, которая сейчас показалась бы фантастической.
Так Валентин Катаев стал крестным отцом моей первой книги. Документальная повесть, названная мною «На «Красине», через несколько месяцев вышла в издании «Земли и фабрики».
Как-то так получилось, что мое участие в походе на «Красине» поспособствовало сближению с Юрием Олешей. В эту пору мы особенно часто встречались по вечерам в артистическом «Кружке». Тогда он находился в Пименовском переулке.
Олешу очень занимали подробности ледового похода. Даже не столько события, волновавшие тогда мир (поиски потерпевших аварию, спасение во льдах, люди на необитаемом острове), сколько быт на борту ледокола. Что ели? Как были одеты? Как относились друг к другу? Ссорились ли?
— Нет, вы скажите правду. Не для печати. Мне нужна правда. В подобных экспедициях между участниками всегда происходят ссоры. Не поверю, если вы скажете, что на «Красине» не было ссор!
Мы сидели в маленькой комнате — курительной, на узком мягком диванчике, и я рассказывал ему правду «не для печати».
В моих рассказах об Арктике ему понравилось, что я говорил не о белом безмолвии, а о многокрасочной Арктике. Он насторожился, когда я впервые заговорил о красках Арктики, заставил повторить мой рассказ, точно определить цвет льдов, воды, неба, незаходящего солнца и удовлетворенно кивал головой.
Только после этого он стал говорить со мной о литературе. В черном костюме, с шелковым галстуком, тщательно выбритый, очень серьезный, он ничем не напоминал давнишнего Олешу начала двадцатых годов.
И вдруг однажды напомнил. Год или два спустя. В потертом синем костюмчике, снова небритый, он буквально рычал в издательстве, требуя, чтобы секретарша поскорее выписала ему деньги за переиздание.
— Я приду в платежный день и буду выцарапывать деньги из горла издательства! Приготовьте мне горло издательства!
И все-таки это не звучало цинично. Просто он не мог другими словами сказать, что зловеще нуждается в деньгах. Сколько я знал его, у него постоянно недоставало денег. И только первое время после его первых больших успехов в литературе он некоторое время был вполне хорошо одет!