Необыкновенные собеседники
Шрифт:
Разумеется, каждый день возникали новые темы летучих бесед в редакции-клубе «Экрана». Но одна тема была постоянной — о чем бы ни заходила речь: о новой ли постановке Камерного театра, или последнем выступлении Луначарского, об очередном скандале в кафе поэтов или о «живоцерковниках»,— каждодневно говорили о росте цен! Ни один номер журнала не стоил столько же, сколько предшествующий. Если rfep-вый номер стоил 3000 рублей, то седьмой — 5000! Пятнадцатый номер стоил уже 8000 рублей. Цена двадцать девятого номера — 450 000 рублей в Москве, а на московских вокзалах 475 000.
Однажды в «Экран» принесли объявление об автобусе. Прежде чем его напечатали, оно было прочитано и с волнением обсуждено всеми сотрудниками журнала. Черт подери, уличная жизнь столицы определенно налаживается. В Москве начинает ходить автобус! Да, да, настоящий многоместный автобус! От Александровского (ныне Белорусского) вокзала до Лубянской площади (ныне Дзержинского) — через весь центр. Об автобусе объявлялось под крупными сенсационными заголовками: «Быстро! Комфортабельно!»
Через день или два встречаясь в редакции, спрашивали ДРУГ друга:
— Видели московский автобус? Уже ездили?
Кто-то уже успел проехать в автобусе от Александровского вокзала до самой Лубянки!
— Ну и как? Удобно? Не трясет?
Но самый главный вопрос:
— Сколько стоит?
— Вчера билет в автобусе стоил сто пятьдесят тысяч. Сегодня — не знаю.
Да уж если вчера — сто пятьдесят, то сегодня, конечно, не меньше двухсот тысяч рублей!
И все-таки как-то после получки в редакции я позволил себе проехать автобусом от Александровского вокзала до Лубянской площади. Показалось головокружительно лихо!
«Экран» все еще был новинкой в журнальной жизни Москвы. До празднования четвертой годовщины Октябрьской революции вышло только четыре номера. Пятый номер «Экрана» со статьями, посвященными четырехлетию советского строя, вышел с сообщением на первой странице, что отныне журнал будет выходить не три раза в неделю, а два. Изменив число выпусков, «Экран» остался верен своей позиции. Передовая юбилейного номера называлась «Октябрьский завет», а в статье «Четыре года» Петр Коган выразил надежды и тревоги советской интеллигенции.
«Перебирая мысленно прошлое,—писал почтенный профессор,— теперь, когда стены заборов переполнены халтурными афишами, когда снова отовсюду выползли предриниматели и капиталисты, превращающие искусство в средство извлечения прибыли,— все-таки, подводя итоги, веришь, что не напрасно прошли эти годы великой идейной борьбы».
Коган писал о четырех годах битв на театральном фронте. Что это была за борьба? Какие события ознаменовали ее в минувшие годы? Коган перечислял их:
«Книги Керженцева, борьба против Луначарского, с неподражаемым искусством отстаивающего художественное наследие прошлого, первый Всероссийский съезд рабоче-крестьянского театра с радикальными резолюциями меньшинства и умеренными — большинства; пролеткульты, вначале оберегающие свою классовую неприкосновенность, а вскоре превратившиеся в студии и театры, столь похожие на обычные студии и театры; наконец, мейерхольдовский «Октябрь», взбудораживший художественные круги; «Зори», быстро погасшие под дружным напором соединенных «академических» усилий, и относительный покой наших дней...»
Покой действительно оказался весьма относительным. Номер «Экрана» со статьей Когана еще продавался в московских газетных киосках, когда покой, на который сетовал Петр Семенович, был нарушен.
В печати появилась статья Ю. Ларина «Большой театр». Автор статьи метал громы и молнии против Большого театра, «ежемесячно съедающего оклады четырех тысяч учителей и учительниц РСФСР». Что важнее — содержать Большой театр в Москве или оплачивать труд четырех тысяч русских учителей?
Ларин требовал закрытия лучшего оперного театра страны.
Дискуссия вспыхнула одновременно на страницах почти всех газет и журналов Москвы. По крайней мере, тех из них, что отводили хоть часть своих строк искусству.
«Экран» вышел с передовой «Тревога».
«Как будто в набат ударили» — так начиналась передовая.
Разумеется, «Экран» был против закрытия Большого театра. Однако положение в Большом театре и он не считал нормальным. Но ведь и сам Луначарский, наиболее убежденный из всех защитников академических театров, стало быть и Большого, признавал, что, кроме оркестра, в Большом театре в настоящее время ничего-ничего художественно ценного уже не осталось!
Первый диспут о судьбе Большого театра в Долю печати привлек небывалое число людей. Пришла вся театральная Москва: встревоженный коллектив Большого театра, воинствующие театральные шумные критики, вхутемасовцы. И несметное количество никому не ведомых любопытных. В зал невозможно было протиснуться. Люди стояли в фойе, на беломраморной лестнице, в раздевалке. Из уст в уста передавались краткие сообщения о происходящем в зале.
Председательствовал критик Вячеслав Полонский. *
Докладчиков было трое: Всеволод Мейерхольд, известный режиссер В. М. Бебутов и Иван Аксенов, поэт «Центрифуги», переводчик «елисаветинцев», сподвижник Мейерхольда и одни из главных деятелей его театра.
Выступлений этих троих, особенно Мейерхольда, ждали с волнением. Многие не сомневались, что именно Мейерхольд, а значит, и два других оратора потребуют ликвидации Большого театра. Все были удивлены, когда и Бебутов, и Мейерхольд, и Аксенов высказались за сохранение Большого театра. Да, Большой театр — огромная художественная ценность. За много лет жизни в искусстве его актеры оперы и балета достигли виртуозности, мастерства, каких не сыщешь ни в одном другом оперном театре. Но в настоящее время театр мертв. Попытки оживить его одряхлевший организм пока безуспеш ны. Вспомним Таирова, ставившего «Жар-Птицу» Стравинского! Вспомним Немировича-Данченко, работавшего здесь над «Снегурочкой». Вспомним Комиссаржевского, Легата! Все они бежали из Большого театра, бессильные преодолеть косность, инертность, консерватизм, царившие в этом театре!
Нельзя закрывать Большой театр, но и нельзя оставлять его в нынешнем состоянии. Почему в Большом театре боятся привлечения «левых» мастеров?—спрашивал Мейерхольд. Работали же в свое время многие из нынешних актеров Большого театра с Дягилевым, привлекавшим для своих постановок «левых» художников и композиторов!
Представители Большого театра соглашались: в их театре неблагополучно, но Большому театру не нужны спасители со стороны. Артисты Большого театра сами в состоянии обновить жизнь своего театра.