Ночная вахта
Шрифт:
— Только слухи. Подробнее не интересовался.
— Вот и не интересуйся. Подробности не принесут тебе ни малейшего удовольствия, — доктор пошел к катеру, где раздавались удары, перемежаемые унылыми ругательствами.
До вечера я успел четырежды подточить огрызок долота — во время обколки винта инструмент уже приходилось держать клещами. Совладав с долотом, я принялся осваивать заточку изуродованного топорика, но рабочие вконец изнемогли и прервались на ночь. Англичане собрались за ужином, Сэлби понес паек волонтерам. Я хлебал похлебку из солонины —
— Сегодня я видел москита, — мрачно поведал шкипер.
— И как? Мясистый? — поинтересовался Док, судя по звуку, облизывающий ложку.
— Можно сказать и так. Величиной с мелкого воробья. Порхает, правда, вяло.
— Ничего, ночи все теплее, насекомые непременно взбодрятся, — обнадежил Док.
Вернулся Сэлби, сплюнул и раздраженно пнул ящик, служащий креслом нашему самозванному командиру:
— Кажется, наши гребцы не хотят ужинать. Можете в такое поверить, а?!
— Сегодня помрут? — уныло уточнил шкипер.
— Да дьявол их знает. Хвостатые выродки, все беды от них, — выругался Сэлби. — Если доживут до утра, нужно будет заставить их поработать всерьез. Они нанимались, чтобы трудиться, ведь так или нет?
— Трое — слишком мало, — отстраненно пробормотал Док. — Но эти довольно долго продержались.
— Если бы мы отправились на ялике, у обезьян оставалась бы надежда на скорую встречу с остальным стадом. Они бы еще продержались, — сэр-солдат вновь выругался: — Куда же лейтенант спрятал весла? Я обыскал весь остров. Нет весел, а теперь еще и гребцы готовы передохнуть.
— Может, лейтенант перед смертью притопил весла на глубине? — предположил шкипер.
— Обмотал цепью, нашел местечко по-приметнее. Наверняка чуял, что дело плохо.
— Мы все чуем, — оскалил гниловатые зубы солдат. — Спорю на тот бочонок рома, что утром гребцы будут уже холодненькие.
— О, пари! — оживился Док.
— Про ром я просто так сказал, — проворчал Сэлби. — Знаю я вас, тюремный народец, вас только помани выпивкой. Но обезьяны нынче наверняка передохнут, вот помяните мое слово.
Запоминать слова этого идиота мне было ни к чему, я и так догадывался что не знаю о волонтерах чего-то важного. Это дурно, мне бы точно знать цвета шаров перед следующим фреймом.
— Джентльмены, если чай больше никто не будет, я отнесу кипятка гребцам. Вдруг горячее поддержит их самочувствие, — сказал я, нащупывая длинную, очищенную от листвы, ветку, которую пытался приспособить вместо трости.
— Что, Энди, желаешь порадоваться, что кто-то подыхает раньше тебя? — догадался наш мудрый командир. — Что ж, развлекись. Но если рухнешь в воду, не вздумай уволочь с собой чайник.
— Я буду вдвойне осторожен, — пообещал я.
Добраться до ялика было несложно. Потрогав борт и край парусины, я прислушался. Внутри негромко и бессвязно говорили на два голоса. Я не мог понять ни слова. Похоже, бредят. Стук моей ветви-трости по планширю на миг оборвал бормотание, потом внутри вновь запричитали.
— Сан, ты меня слышишь? — позвал я.
Никакого ответа, только поток монотонных слов стал чуть громче.
— Эй, Сан, да что с тобой такое? — я стукнул тростью сильнее.
На этот раз мне ответил полный мучений стон и относительно внятные слова.
— Прощай, Энди, — хрипел гребец из недр ялика. — Умираем. Так нам и нужно, тупым выродкам, нахнас.
— Э, ты не спеши. К примеру, я ведь слепой, а все еще ноги таскаю.
— Так тебе-то что, сравнил, — голос волонтера сбился на причитания и ругань. — Вон, тут последние помирают. И я следом…
— Что за спешка? Помирают, так земля их примет, рядом с лейтенантом будут лежать. Такая честь, аж завидно. А ты поживи еще. Лягушек наловим, сеть сплетем…
— Не понимаешь ты, — застонал Сан. — Я с ними связан. Плотнее пуповины связь, нах, такой паропровод, что ничем не оторваться. Общность мы, громадство, мляее. Племя мы древнее, прородительное. Одному не выжить…
— Отчего же одному? В лагере ваших полным-полно, на три племени хватит. Завтра-послезавтра катер будет готов, поплывем, через неделю соплеменников встретишь. Танцы, молитвы, разговоры…
— Что, правда?! Да нет, врешь. Винт нам не освободить.
— Поплывем, — я вполсилы пустил шар-биток на весьма рисковый и сомнительный отыгрыш. — Мне видение и сон был. У слепых такое бывает. Мы чуткие. Известное дело. Вот, древний Гомер, к примеру…
— Ты плыть собрался или поэму сочинять? — стонуще засмеялся не в меру образованный гребец. — Тоже, античный сказительхнаб.
— Пусть не сказитель, а вот завтра посмотрим, — настаивал я. — Я не глазами вижу. Вот как с веслами и яликом получилось, все подробно угадал. А до этого раньше всех знал, что лейтенант окочурится. Во мне дар пробуждается! Чай пить будешь? Кипяток еще горячий. Или назад нести?
Парусина зашуршала, у меня взяли чайник. Судя по всему, руки у Сана сильно дрожали. Я слышал, как он проливает тепловатую воду, промахиваясь мимо своей щербатой плошки.
— Дар, говоришь? — слабо пробормотал гребец. — Да какой, нахдар? Хотя тут Болота, мляихна. Все может быть. Попробую дожить, хотя спина… — он перешел на сплошные «х», «бэ» и «ё»…
Чайник я вернул в целости, что было проконтролировано сэром-адмиралом. Здоровые вояки проверили оружие и задраились в трюме, а больные-слепые-никому не нужные, — в смысле, я, — легли у костра. Жаловаться причин не имелось: одеяла подсохли, ночь выдалась теплой, а москиты-воробьи еще нас не навещали. Я не боялся — крепла уверенность, что раз я слеп и уже не очень жив. Болота меня не тронут. Ведь так или иначе, я уже стал частью их. Не знаю откуда взялся столь странновато-философский взгляд на игровой стол жизни, но тем не менее…