Non Cursum Perficio
Шрифт:
Не в силах отклеиться от стекла, Камилло восхищённо рассматривал горделиво и неспешно проплывавший над крышами кирпичных «свечек» высокий шпиль с сетью паутины.
– Это Резиденция главы Гильдии, – с законной гордостью поведал с заднего сиденья Леонар, которому явно польстил интерес Диксона к архитектуре Нефтестроя.
– Да, а пауки на барельефах – это, собственно, мы, учёные Гильдии, – добавила Слада. – Это как вороны на вокзале и бродячие собаки у ведьм, только не навсегда, а временно. Когда к нам в Гильдию приходит новенький, он сам сажает живого трамвайного паучка на это здание. А потом, в зависимости от специализации учёного, его успехов в карьере и характера, паучок приобретает собственную уникальную окраску, размер и породу, и занимает определённое место в паутине на барельефе. Этот узор непостоянен, он живой и изменяющийся; в каком-то смысле, эта паутина – уменьшенная копия нашего сообщества, Гильдии. Сейчас, правда, пауки не шевелятся, потому как практически все учёные гильдийцы в сей ранний утренний час, хи-хи, лежат в глубокой пост праздничной коме…
– А паука Бониты там нет. Он ушёл из паутины, когда профессор захотел недозволенного и сказал Озёрам «Прощайте навсегда!», – с деланным равнодушием изрёк Леонар куда-то в сторону и пожал плечами. Поль тут же огрызнулся, весь встопорщившись, словно воробей на страуса:
– Зато я твоего вижу, глист обморочный! Вона, маленький такой, кругленький, как пузырёк на пупырчатом полиэтилене… сейчас вон как раз суматошно носится по всей стене и, размахивая яйцами, воображает грядущее превращение в Инквизитора. А то ж! Не всю же жизнь сидеть под брюшком у Герберта Вайнрайха и бегать ему за маслинами в ближайшую торговую точку… Не, правда не видите? Ну во-он, в истрёпанной паутине на шее, как будто в белом шарфике…
Камилло едва не заработал себе расходящееся косоглазие в попытках выбрать, на что же ему смотреть. То ли на смену расцветок гневно перекошенной физиономии Леонара, по-рыбьи немо хлопавшего ртом, то ли на указанного Бонитой паучка – действительно маленького, беленького и кругленького косиножку, нервно сновавшего по чёрным узорам паутины с окутанными коконом яйцами… Видимо, теми самыми, которые вчера ему выменял Диксон.
– Слушай, Поль, как здорово… – трамвай к этому времени уже совсем остановился, и Камилло сотоварищи получили возможность созерцать башню и покрывавшие её барельефы во всех подробностях – здание находилось всего в паре кварталов от остановки.
– Жаль, Рыжика нет, ему бы понравилось… Слушай, а мы долго тут будем стоять? Я бы вылез и подошёл, порассматривал поближе... Интересно ж так. А твой паук какой был, Поль?
Последнюю фразу Диксон произнёс осторожным шёпотом, дабы не провоцировать бледного от злости Леонара на развёрнутые и красочные лекции по предлагаемой теме.
– О, у меня какой-то странный паучок был, – почему-то грустно отозвался Поль, облокачиваясь на узкий выступ-подоконник. – Его коллеги ещё «Конёк-Горбунок» обзывали. Ну, помнишь эту сказку: «На спине с двумя горбами и с аршинными ушами»?.. Вот у меня такое же непонятное существо по паутине ползало – разноцветное, с узором на спинке, почему-то с пёстрыми птичьими перьями, и с длинными усиками-щёточками. То ли паучок, то ли синичка, то ли бабочка. Видимо, отражение моей противоречивой натуры… Он, как правило, сидел на флюгере башни, ловил в паутину ветер, или вообще выбегал из узора барельефа и тащил в него всякий хлам с улицы. Если хорошенько приглядишься, то вон под тем козырьком крыши ёлочный шарик висит. А над зеркальным окном, за которым лестница – атласная лента повязана, она сейчас уже выгорела на солнце, а раньше была синенькой. Это всё мой паучок притащил…
– Поль, ты… расстраиваешься, что ушел с Озёр… тогда, давно? – осторожно спросил Диксон, бдительно косясь на Леонара – тот нервно грыз предложенную Сладой овсяную печеньку, но попыток приблизиться или встрять в их разговор никаких не предпринимал.
– Да, немного, – Бонита оторвался от окна и резко встал, перекинув через плечо свой вязаный шарф. Корова с его майки смотрела на Камилло с терпеливой всепонимающей улыбкой мудрого даосского монаха. – Если хочешь, можем пройтись быстренько до Резиденции, пока Аанна будет варить на походном костерке овсянку в котелке и жарить сосиски на палочке. Это где-то минут двадцать у неё займёт, как раз успеем обернуться.
– Давай, – обрадовался Камилло. – А где Аанна возьмёт походный костерок?..
Трамвай стоял на залитой ранним апрельским рассветом улице, отражаясь в стёклах первых этажей кирпичных высоток, и никакого хвороста или дровишек вокруг не наблюдалось. Разве что скамеечки у подъезда… но это уже явный перебор, даже для загадочного Некоузья – варка овсяной каши на горящей скамеечке. Поль отследил направление взгляда и ход мыслей Камилло, и хмыкнул:
– Что, прикидываешь, чего бы из пейзажа пустить на растопку?.. Да не парься, у Аанны есть в трамвае переносная электроплитка. Просто по непонятным современной науке причинам эта вот модель плитки была обозвана умными дядями-конструкторами «Походный костерок-3». Аанна её по-другому не называет, и нас приучила… Ладно! Не растекайся самосозерцанием по полу, пошли уже, труба зовёт!
– Поль, не уходи надолго, – тихонько окликнула его Слада, подходя и угощая обоих овсяными печеньками. – Я очень за тебя тревожусь, честно. От тебя холодом веет… как от заиндевевшего окна. И твои мысли – хищные рыбины в чёрной глубокой воде, подо льдом… я боюсь за тебя. Ты в таком состоянии способен на что угодно, Поль.
– А пойдём с нами, – предложил Бонита. – Пусть этот высокий блондин в чёрном ботинке тут трамвай караулит и Аанне помогает, хоть какая-то польза от него будет. А мы пока погуляем и свежим воздухом подышим, это очень пользительно…
– Ну, пойдём, – Слада кокетливо поправила свой круглый беретик, и они втроём двинулись прочь от остановки, провожаемые негромким пением вновь пришедшей в хорошее настроение Аанны. Пока пассажиры трамвая любовались Резиденцией, девушка вытащила электроплитку из кабины, и теперь кашеварила, изредка подкидывая в паутину над лобовым стеклом свеженьких кровежорок.
От трамвая к плитке тянулись белые, тихо потрескивающие нити – и Камилло опять отчего-то подумал о Рыжике. О том, как стал его ниткой и, в каком-то смысле, его тканью…
– Рыжик вчера шил, я точно видела, – так неожиданно обратилась к Камилло шагающая рядом Слада, что тот чуть не подпрыгнул над тротуаром. Внимательно посмотрел на девушку – Слада шла по бордюру, сосредоточенно глядя на свои белые ботиночки и раскинув в стороны тонкие руки для равновесия. Не поднимая глаз, она продолжала:
– Я просто чувствую, что ты думаешь, Камилло. Не бойся. Просто для меня чужие тревожные мысли – всё равно что крошки в постели, не успокоюсь, пока не вытряхну… Все ведьмы умеют угадывать чужие чувства и мысли, ловят их, словно старое радио – сквозь шорох помех слышно эхо и обрывки фраз… И я умею. Ведь я ведьма, Камилло Диксон.
– Ведьма? В Гильдии? В трамвайном Депо?! – не поверил своим ушам Камилло. Поль скорчил ему гримаску типа «Помолчал бы да послушал!», а Слада спокойно и рассудительно ответила:
– Порой в жизни происходят странные вещи; я называю их «мёртвые петли». Они совершенно не вписываются ни в какие схемы и узоры, они алогичны и невыносимы, но они есть. И всё, что мы можем сделать – лишь принять их. Так со мной. По рождению, по крови я – восточная ведьма клана Юты Камайнен, но душа у меня чужая. Не летучая, не отрывающаяся от тела, как у прочих ведьм. Очень старая, очень… рассудочная и умудрённая. И я с детства такая, Камилло. Ведьмы сразу же после моего рождения отказались от меня. Им было больно и страшно от подобного им существа, в жилах которого течёт ведьмина топь – но не умеющего при этом летать и беззаботно купаться в ветре и облаках, забыв о земном притяжении и принятых там, внизу, нелепых законах и правилах. Поэтому я жила в интернате у северной ведьмы Стефании, вместе с Ленточкой и её младшей сестрой Тин-Тин. Там, собственно, я познакомилась с Полем, а Поль познакомился со Стефанией… Вот. Что ещё тебе рассказать? Я сейчас второй заместитель Главы Гильдии; у меня в Никеле осталась дочка, юная, но весьма бойка и самостоятельная особа, я иногда навещаю её. Не хочу тащить с собой на Озёра – я во время гражданской войны слишком рано повзрослела, но не хочу, чтобы с дочерью произошло то же самое. Хотя, я ведь и так уже родилась взрослой... А дочь мою зовут Анияка. Анияка Ламия.