Non Cursum Perficio
Шрифт:
Рыжик коснулся двери кончиками пальцев, отчего та охотно подалась внутрь, и вздрогнул – аромат роз усилился, проникая в его кровь, заставляя голову кружиться. За дверью было темно, но Рыжик, отлично умевший обходиться без света, различил контуры большого трёхстворчатого гардероба, квадратики кафеля на стенах, натянутые под потолком верёвочки с прищепками и ряд рукомойников. «А-а, так это просто прачешная или умывальня. А розами, должно быть, мыльце какое пахнет. Ничего такого», – попытался Рыжик успокоить сам себя. Но здравые рассуждения и логические объяснения не помогли; от вида этой умывальни Рыжика пробирал озноб. Ему просто непереносимо захотелось щёлкнуть выключателем, зажечь яркий свет и избавиться от всех этих невнятных недосказанностей и намёков. Он шагнул внутрь, и каблуки сапожек хищно клацнули по керамической плитке на полу. Здесь было тепло, даже душно; пахло влагой и мокрым деревом – но эти запахи перекрывал сладкий, дурманящий аромат роз.
На стене над умывальниками мутно взблеснуло зеркало без рамы – зеркало?! В доме, где нет ни одного существа, способного видеть? Рыжик пошарил рукой по стене, ища выключатель, чуть ли не в панике. Расскажи ему кто, что он станет чего-то бояться в самой обычной прачешной, где стирают свои платья девчонки-трамвайщицы, Рыжик бы от души посмеялся и покрутил пальцем у виска. На своём веку он видел вещи поистине страшные – да тот же самый Антинель, далеко ходить не будем – и давно утратил способность пугаться. Так откуда же эта дрожь в пальцах и невыносимое желание закричать?!
Где-то в глубине помещения хлопнула дверь, брякнула шпингалета, – и одновременно с этим Рыжик всё-таки нашарил выключатель. Щёлкнул по рычажку с такой силой, что сломал ноготь. Где-то далеко зажглась тусклая пыльная лампочка – умывальня оказалась куда больше, чем это казалось в темноте, и продолжалась ещё одним помещением с душевыми «лейками» по стенам и стоками в полу. Рыжик нервно сощурился; переступил с ноги на ногу. Пока он маячил у порога, здесь кто-то был – а потом сбежал, и остался только запах роз и… И что-то белое, валявшееся на мокром полу душевой. Старясь не цокать каблуками, Рыжик осторожно подошёл и опустился на одно колено возле лежащей на керамической плитке свадебной фаты, крепящейся к венку из белых шёлковых роз. На тонкой вуали темнели бурые пятна – засохшая кровь. «А может быть, – сказал себе Рыжик, – это никакая не кровь, а просто ржавчина, или это пятна от сока, или даже от краски «сурик», которой красят двери трамваям… Или пусть это кровь, но ведь трамвайщицы вымачивают в ней семечки кровежорок и берут у пассажиров, как плату за проезд… Трамвай, в котором ехала владелица фаты, сильно качало… вот она и измазалась…».
Уговорив таким образом самого себя, Рыжик невесть зачем подобрал с пола фату. Опустил на волосы венок из розочек – и вздрогнул, потому что в белых шёлковых цветках оказались то ли шипы, то ли просто плохо закреплённые булавки, больно оцарапавшие лоб. Длинная вуаль была невысокому Рыжику ниже колена. Подобрав её неловким жестом, чтобы не запутаться, он подошёл к зеркалу и замер, глядя на своё отражение. Странно и даже нелепо: мальчишка в перепачканной, мятой свадебной фате; из-под шёлковой розы ползёт по лбу лаково блестящая капелька крови…
Рыжик попытался представить на своём месте ту девушку-трамвайщицу, что потеряла фату и сбежала от него из умывальни – но видел лишь себя, сжимающего в чуть подрагивающей руке край тонкой вуали. От ткани сильно пахло розами и ещё – едва уловимо – дымом. Или гарью?..
– Отстань от меня! – Рыжик резко сдёрнул с себя фату, будто очнувшись, и зло и испуганно отшвырнул её в дальний угол.
– Я пытался тебя спасти, слышишь?! Но есть вещи, которых не могу даже я…
– Ррыжик? – в скрипнувшую дверь просунулась гладко причёсанная голова Алии.
– Ты... что?..
Рыжик обхватил себя руками за плечи; его откровенно затрясло. Судорожно вздохнув, он сумел выговорить надломанным голосом:
– Ничего, Алия. Я так… нечаянно провалился в свой собственный луговой колодец. Меня-то оттуда вытаскивать некому… В моём колодце растут розы, у которых вместо шипов булавки да заколки. Вот я и… поцарапался. Хотел быть для своей Розы Маленьким Принцем, да не вышло. Ничего не вышло, Алия…
– Пойдём-ка отсюда, – Селакес, ухватив Рыжика под локоть, решительно увлекла его прочь, прочь от испорченной фаты в пятнах крови, от запаха роз, от всех топких, страшных мыслей и домыслов.
– Пошли-пошли. Не нравится мне здесь. Я вообще, знаешь ли, не люблю всякие умывальни со старыми стеклянными лампочками и полом в керамическую плитку…
Поскольку Рыжик не сопротивлялся, Алии легко удалось вытащить его в коридор, захлопнув ногой дверь, и свернутым платком промокнуть струйку крови на лбу. От прикосновения Рыжик сильно вздрогнул и по-змеиному зашипел на девушку – та аж уронила платок, отдёрнув руки.
Наклонилась, чтобы поднять и отряхнуть, сказала укоризненно:
– Ну вот, вместо спасибо ещё и шипит! Зачем ты туда вообще пошёл, Ррыжичек? Тебя что ли специально тянет туда, где опасно и страшно?.. Даже я в мойку к трамвайщицам не лазаю. У них там вечно пустые шприцы валяются, и грязные миски из-под кровежорок, и эти бинты, что они на глазах носят… Они ведь их снимают, чтобы умыться… То ещё местечко. И лампочка с зеркалом, зачем они им? Я понимаю, в кухню и в комнаты к девчонкам учёные из Гильдии заходят, обратно же леди Джанне, но в душевой к чему свет? Кто и на что там будет смотреть?..
– А ты не спрашивала? У Тамсин, скажем. Вы ведь подруги, – слегка успокоившийся Рыжик потрогал исцарапанный лоб. Поморщился, глядя на испачканные подушечки пальцев: кровь всё никак не унималась, хотя обычно ссадины на Рыжике заживали, как на бродячем коте. Селакес опять приложила к ранке платок и ответила:
– Нет, не спрашивала, неловко как-то. Слушай, пошли-ка на кухню, я там аптечку видела. Если без метафор про розы и колодцы, то где это тебя так угораздило? На, держи платок. Держи-держи, не отнимай. Пошли.
– Без метафор говорю – булавкой, – из-под платка ответил Рыжик недовольным голосом.
– Причём в этот раз она, хвала небесам, не осталась торчать во мне насквозь. Да уж, tres forte el muerte, что верно, то верно…
Алия покосилась на него и решила, что лучше повременить с расспросами и вообще закрыть тему. Ей не хотелось ломиться в какие-то сугубо личные дела Рыжика подобно алюминиевому трамваю с отказавшими тормозами и пьяной девицей-вагоновожатой.
– Спасибо, – чуть улыбнулся ей Рыжик и сел на край подоконника, всё так же прижимая ко лбу платок. Чёрная дыра лугового колодца всё ещё была рядом, и всё так же ластился к рукам и к лицу аромат роз, ныне мёртвых и сточенных червями – но Рыжик затаился, не шевелясь, не делая резких движений, не думая опасных мыслей, и удержался на краю. Он одновременно страстно желал и страшился того, в чём поклялся в далёком вчера Полю Боните: встретить здесь ту, что полюбил всем своим потерянным сердцем. Ту, что ждёт его на дне колодца памяти, среди мёртвых роз с острыми шипами-булавками. Ту, что звали Мария Оркилья…
– Ррыжик! Ррыжичек… ох, ну что же с тобой такое… – жалобно позвала его Алия, и Рыжик, встряхнув головой, отвёл взгляд от приклеившейся к подошве его сапожка, истрёпанной белой розочки с бурыми пятнами на шёлковых лепестках. Селакес стояла напротив него, держа в руках бутылочку с перекисью и смоченный ею же кусочек ваты, и в её карих глазах была искренняя тревога.
– Что с тобой, я не понимаю!.. Ты сам не свой с тех пор, как мы поговорили на кухне. Чем я могу тебе помочь, скажи, а?..
– Найди мне скляночку хлороформа, Алия, – мрачно отозвался Рыжик, отодвигаясь подальше от Селакес по подоконнику. – И немедленно выкинь в помойное ведро эту ватку, что ты держишь в правой руке.