О смысле жизни
Шрифт:
Но зато мы не можемъ не остановиться подробне на другой философской проблем, а именно на вопрос о цлесообразности. Ближайшая и тснйшая связь этого вопроса съ вопросомъ о смысл жизни ясна сама по себ; выше читатель встрчался на каждомъ шагу съ понятиями объективной и субъективной цлесообразности, цли въ настоящемъ и т. п. Необходимо поэтому поставить на твердую философскую почву эти основныя воззрніи имманентнаго субъективизма, необходимо обосновать нашъ взглядъ на субъективность цлесообразности. Сдлать это тмъ легче, что въ данномъ вопрос мы стоимъ въ общемъ на почв кантовской «Критики способности сужденія».
Всякій причинно-обусловленный рядъ мы разсма-триваемъ какъ рядъ телеологически-обусловленный, если звеномъ этого ряда является человекъ,? сказали мы выше (стр. 39). Боле того, Кантъ неоспоримо доказалъ, что телеологическое воззрніе неизбежно въ томъ случа, когда звеномъ причиннаго ряда является вообще организмъ, жизнь въ природе. И тотъ же Кантъ былъ основателемъ теоріи субъективизма естественной
Но пойдемъ дальше. Въ области явленій жизни мы вынуждены разсматривать эти явленія, какъ вншне и внутренне цлесообразныя. Вншняя целесообразность («подъ вншней целесообразностью я понимаю такую, когда одна вещь природы служитъ другой, какъ средство цели»? Кантъ, «Крит. способн. сужд.», § 82) есть просто-на-просто нкоторая «полезность», и не о ней идетъ рчь у Канта, а о внутренней целесообразности, приводящей въ конце концовъ къ мысли, что каждое явленіе есть цель, что «въ ряду соподчиненныхъ другъ другу членовъ на каждый изъ нихъ надо смотреть какъ на цель, средствомъ для которой была его ближайшая причина» (ibid., § 63). Определить конечную цль міра можно было бы только при условіи познаваемости естественныхъ целей, только въ случае объективизма естественной целесообразности; иначе говоря? это совершенно невозможно. Но субъективно мы можемъ признать последней целью такое явленіе, которое можетъ считаться самоцелью; человкъ? самоцль, таковъ основной принципъ этическаго индивидуализма. Мы имеемъ достаточныя причины, говоритъ Кантъ, считать человека конечною целью, ибо только человекъ «можетъ составить себе понятіе о целяхъ и изъ аггрегата вещей составить систему целей посредствомъ своего разума» (ibid., § 82). «Человекъ? единственное существо на земле, имеющее разсудокъ, а значитъ и способность ставить субъективныя цели. Но хотя человекъ и „царь природы“, хотя онъ и конечная цель природы (если смотреть на природу, какъ на систему целей), однако все это имеетъ только условное значеніе; это значить, именно, что человекъ сознаетъ свою самоцельность и независимо отъ природы определяетъ самъ свои цели, которыя могли бы его удовлетворить, определяетъ и свою конечную субъективную (которую надо искать не въ природе) цель» (ibid., § 83).
Мы не пойдемъ дальше за Кантомь; достаточно всего сказаннаго выше, чтобы понять смыслъ субъективной целесообразности, о которой мы такъ часто говорили, а также, чтобы понять причины невозможности объективной целесообразности, о чемъ у насъ тоже часто шла речь.
Объективная целесообразность есть, согласно выясненному выше, contradictio in adjecto, ибо целесооб-разность иметъ только субъективное значеніе. Ни къ какимъ объективнымъ цлямъ ни природа, ни человчество не идутъ и не могутъ идти, по крайней мр такія цли лежать вн предловъ нашей познавательной способности. Допустимъ даже, что бесконечный причинный рядъ sub specie телеологизма и иметъ какую-либо объективную конечную цль (какъ ни нелпо такое предположеніе), если встать на нуменальную, трансцендентную точку зрнія? подобную, напримръ, мистической теоріи прогресса; быть можетъ, эту цль былъ бы въ состояніи познать какой-нибудь кантовскій всеобъемлющій «интуитивный разсудокъ» или пресловутый сверхъ-человческій геній Лапласа. Но въ томъ-то и дло, что мы категорически отказываемся стоять на подобной сверхъ-человческой точк зрнія, какъ отказывался стоять на ней Герценъ, какъ отказывался и Иванъ Карамазовъ.
Напомню, кстати, ироническій разсказъ Ивана Карамазова про одного раскаявшагося гршника, который въ конц концовъ пришелъ къ этому трансцендентизму и въ переносномъ смысл? духовно, и въ прямомъ? per pedes apostolorum… Дло въ томъ, что гршникъ сей не признавалъ будущей жизни, не признавалъ поэтому и объективной осмысленности своего существованія. Но вотъ онъ умеръ «и думалъ, что прямо во мракъ и смерть, анъ передъ нимъ? будущая жизнь. Изумился и вознегодовалъ: „это, говоритъ, противорчитъ моимъ убжденіямъ“. Вотъ его за это и присудили…, чтобы прошелъ во мрак квадрилліонъ километровъ, и когда кончитъ этотъ квадрилліонъ, то тогда ему отворятъ райскія двери и все простятъ»… Заупрямился-было сначала осужденный и упрямился цлую тысячу лтъ, но потомъ подчинился и пошелъ. Шелъ билліонъ
Это старая исторія? объяснять объективную безсмысленность человческой жизни различными доводами трансцендентнаго порядка. На трансцендентной почв все понятно и раскаявшійся гршникъ сразу воскликнулъ «правъ Ты, Господи!» Но мы ршительно отказываемся становиться на эту почву, мы остаемся «нераскаянными гршниками» и вмст съ Иваномъ Карамазовымъ заране отказываемся восклицать «правъ Ты, Господи!», отказываемся становиться на сверхъчеловческую точку зрнія. Мы хотимъ оставаться и остаемся на человческой точк зрнія, въ предлахъ нашей познавательной способности. А въ этихъ предлахъ понятіе объ объективной цлесообразности и объективной осмысленности? такая же точно сказка, какую мы только-что слышали отъ Ивана Карамазова.
Итакъ, объективная цлесообразность, объективная конечная цль? это сказка, которой обманываетъ себя человчество, это иллюзія, лежащая за пределами нашей, познавательной способности. Намъ доступна только субъективная цлесообразность, мы можемъ ставить и осуществлять только свои субъективныя цли. (Это ясно выразилъ еще Михайловскій въ своей систем «субъективнаго антропоцентризма», хотя и безъ философскаго обоснованія своихъ взглядовъ). Исходя изъ этого, мы можемъ говорить и о конечной цли, если разъ навсегда условимся видть въ ней исключительно субъективный идеалъ. Таковымъ для насъ и является этическій индивидуализмъ, признающей человека самоцлью и требующій своего осуществленія въ жизни человка и жизни человчества.
Но здсь мы далеко расходимся съ кантіанствомъ, для котораго принципъ этическаго индивидуализма выражается въ форм категорическаго императива и иметъ объективное, этически-общеобязательное значеніе; отсюда неизбженъ выходъ къ имманентно-объективной телеологіи. Для насъ же этическій индивидуализмъ есть не безу-словная нравственная норма, но лишь несомннный психологический фактъ, проявленіе непосредственнаго чувства. Отсюда ясно, что за своимъ воззрніемъ мы не признаемъ никакой объективной санкціи истины; но такой санкціи нтъ и у нашихъ противниковъ, какъ ни шумятъ они объ «общеобязательности» своего взгляда. Вотъ почему? читатель помнитъ? мы не опровергали этическихъ воззрній подпольнаго человка, а только противопоставили его подпольной психологіи свою «надпольную психологію». Сравнительная оцнка ихъ возможна только на исторической почв, на которой мы можемъ построить генетическое оправданіе этическаго индивидуализма въ общественной сред.
Но если этическій индивидуализмъ не есть общеобязательная нравственная норма, если таковой вообще не существуетъ? а это значитъ, что не существуетъ и объективнаго смысла жизни? то въ такомъ случа «все дозволено», не такъ ли?? спрашиваютъ насъ господа объективисты. Въ такомъ случа, иронически продолжаютъ они, будьте последовательны до конца, считайте позволительнымъ взорвать на воздухъ земной шаръ, или заразить все человчество чумой, или даже сть котлеты изъ человческаго мяса и «превратить воспитательные дома въ учрежденія для надлежащего откармливанія дтей на убой», какъ мило остритъ одинъ профессоръ-кантіанецъ (см. прим. на стр. 52). На все это мы уже дали свой отвтъ, говоря о подпольной философіи Л. Шестова: мы видли, что подпольная психологія неуязвима логически, что противъ какого-нибудь профессора Хребтова, заражающего чумою человчество, можно выставить только argumentum baculinum; но этотъ аргументъ отнюдь не логическій, а чисто практическій… Теоретически же мы безсильны противъ подпольнаго человка, насколько и онъ безсиленъ противъ насъ. сть котлеты изъ человческаго мяса, заражать человчество чумой и т. п. намъ не позволяетъ вовсе не логическій доводъ, не этическая норма, но исключительно непосредственное чувство. Опять-таки повторю: этическій индивидуализмъ зиждется на почв психологіи, а не логики; въ немъ нтъ ничего общеобязательнаго; онъ объединяетъ только тхъ людей, непосредственное чувство которыхъ обще въ признаніи человка самоцлью. Этическій индивидуализмъ становится общимъ субъективнымъ идеаломъ этихъ людей, ихъ общей субъективной цлью; но это вовсе не придаетъ ему никакой ни логической, ни этической общеобязательности.
— И вы можете принимать эти страшные результаты свирпйшей имманенціи и въ вашей душ ничего не возмущается?
— Могу, потому что выводы разума независимы отъ того, хочу я ихъ или нтъ…
VI
Каковы же эти «выводы разума», къ которымъ мы теперь пришли? Нашъ основной выводъ? доказательство немыслимости объективной цлесообразности; иначе говоря, мы обосновали часто повторявшееся нами выше утвержденіе объ отсутствіи объективнаго смысла въ человческой жизни. А отсюда, какъ производный выводъ, логически связанный съ первымъ? отрицаніе общеобязательности этическихъ нормъ. Выводы эти, какъ видите, выражены въ отрицательной форм: мы не признаемъ объективной целесообразности, не признаемъ объективнаго смысла жизни, не признаемъ этической общеобязательности; но отсюда съ очевидностью выясняются и наши положительные взгляды и воззрнія, къ которымъ мы теперь и обратимся.