О смысле жизни

Иванов-Разумник Р. в.

Здсь лежитъ выходъ изъ подполья? для желающихъ выйти оттуда; здсь причина возможности тхъ соціальныхъ идеаловъ, которые такъ ненавистны подпольному человку. Для подпольнаго человка всякій соціальный идеалъ есть попытка оправдать будущимъ настоящее; вотъ почему онъ ненавидитъ и презираетъ вс эти идеалы. Пусть наши соціальные идеалы станутъ когда-нибудь дйствительностью, пусть на земл воцарятся миръ, любовь и справедливость; но, спрашивается, «разв будущее счастье можетъ искупить несчастье прошлаго и настоящаго? Разв судьба Макара Двуш-кина, котораго оплевываютъ въ XIX столтіи, становится лучше оттого, что въ XXII столтіи никому не будетъ дозволено обижать своего ближняго? Не только не лучше, а хуже. Нтъ, если уже на то пошло, такъ пусть же навки несчастье живетъ среди людей, пусть и будущихъ Макаровъ оплевываютъ» (III, 99; курсивъ нашъ). Мы уже приводили эти слова Л. Шестова, въ которыхъ такъ характерно выражается подпольная философія. Ихъ неприкрытый, голый смыслъ таковъ: если я несчастливъ, то какъ смютъ люди быть счастливыми? (Замтимъ въ скобкахъ, что теперь читателю должна быть ясна уже отмченная нами связь между подпольной философіей и темой андреевскаго разсказа «Тьма»). Если я несчастливъ теперь, то пусть же вс люди будутъ несчастны навки; а потому? долой всякіе соціальные и гуманные идеалы и да здравствуетъ безнадежность!

Мы

знаемъ, что такая философія, такая психологія? возможны. Но мы знаемъ также, что кром этой философіи и психологіи озлобленнаго человка есть и другая, провозглашающая: peream, fiat mundus! Это не значитъ, конечно, чтобы я считалъ себя только средствомъ, только кирпичемъ для зданія Zukunftstaat'a; это значитъ, что социальный идеалъ есть часть моего общаго, субъективно-телеологическаго идеала. Цль жизни? въ настоящемъ, объективнаго смысла жизни нть; но въ мои субъективныя цли входитъ борьба за лучшее будущее человчества: не потому, чтобы это лучшее будущее оправдывало печальное настоящее и прошлое, а потому что къ этому приводитъ меня мое непосредственное чувство утверждения чужого я, т.-е. инстинктъ соціальности, чувство любви къ человку. Базаровъ возненавидлъ му-жика при мысли, что мужикъ этотъ черезъ двсти лтъ будетъ въ блой изб жить, а изъ него, Базарова, въ это время лопухъ будетъ расти: отъ насъ далека эта подпольная озлобленность, ибо сильне ея наше непосредственное чувство. У кого этого непосредственнаго чувства нтъ, тотъ, конечно, никогда не выйдетъ изъ нравственнаго подполья на свтъ божій. Смыслъ нашей жизни не въ томъ, что мы боремся за счастье грядущихъ поколній; субъективный смыслъ нашей жизни? въ ней самой, въ непосредственныхъ переживаніяхъ: это для насъ несомннно. Но какимъ образомъ отсюда можно вывести, что, слдовательно, эта борьба за грядущее счастье не должна входить въ наши непосредст-венныя переживанія? это для насъ непонятно.

Соціальность? вотъ рзкая черта, отдляющая насъ отъ психологіи подпольнаго человка. Но социальность эта для насъ не оправдываетъ міра, не осмысливаетъ жизни и въ этомъ отношеніи мы еще боле рзко расходимся съ тми изъ надпольныхъ позитивистовъ или мистиковъ, которые пытаются оправдать жизнь земнымъ или небеснымъ Zukunftstaat'омъ. Соціальность для насъ не конечная цль, а вчно-текущій процессъ, одна изъ суммарныхъ частей субъективно осмысленной жизни. И это признаніе субъективнаго смысла жизни, признаніе цли не въ будущемъ, а настоящемъ? признаніе, столь ненавистное громадному большинству и мистиковъ и позитивистовъ? сближаетъ насъ съ философіей подпольнаго человка. Вслдъ за Л. Шестовымъ, авторомъ книги о Шекспир, мы признаемъ субъективную осмысленность личной трагедіи, хотя въ то же время видимъ и всю безсмысленность драмы; выше мы выяснили, что именно драма,?????? случай? длаютъ для насъ совершенно невозможной объективную осмысленность жизни человка. Будущее для насъ не оправдываетъ и не осмысливаетъ настоящаго, а потому цль мы видимъ не въ будущемъ, но именно въ этомъ на-стоящемъ, являющемся самоцлью. Любая личность, говоря словами Л. Шестова, можетъ быть основаніемъ перпендикуляра къ линіи времени; и именно по этому перпендикуляру, а не по линіи времени, идетъ субъективно-осмысленный процессъ развитія, въ которомъ каждый данный моментъ есть самоцль. Стоя на этой точк зрнія, мы не будемъ оправдывать имманентное настоящее трансцендентнымъ будущимъ, а пріймемъ это настоящее, пріймемъ міръ: «все въ жизни лишь человческое, слишкомъ человческое, и въ этомъ спасеніе, надежда, новая заря»,? слышали мы отъ Л. Шестова.

Мы принимаемъ міръ? это опять сближаетъ насъ съ подпольной философіей; но сближеніе это чисто вншнее. Мы опять вынуждены отстаивать свое принятіе міра и противъ людей трагедіи и противъ людей обыденности. Подпольный человкъ требуетъ отъ насъ не только принятія міра, но и прославленія всхъ его ужасовъ, любви ко всему непоправимому; читатель помнитъ, почему мы отказались раздлить такой amor fati. Но тутъ къ намъ подходитъ типичный представитель обыденности, благонамренный чиновникъ Негодящевъ (изъ романа Помяловскаго «Мщанское счастье») и тоже требуетъ принятія міра безъ дальнихъ разсужденій: «прочь вопросы! Ихъ жизнь разршитъ, только бери ее такъ, какъ она есть:… безъ смысла жизнь? живи безъ смысла, худо жить? живи худо»… Мы не хотимъ оскорблять подпольнаго человка, сопоставляя его философію съ этой философіей «трансцендентальнаго чиновничества», по ядовитому слову Помяловскаго; но нельзя не указать на то общее, что ихъ сближаетъ: это общее? пассивность по отношенію къ жизни, къ принимаемому міру. Л. Шестовъ, напримръ, категорически заявляеть, что amor fati неизбжно влечетъ за собой квіетизмъ (II, стр. XIV). Здсь снова, посл вншняго сближенія, мы глубоко расходимся по суще-ству съ подпольной философіей; и снова раздляющей чертой является соціальность, во имя которой философія имманентнаго субъективизма должна быть глубоко активной въ своемъ отношеніи къ міру, должна быть философіей не покоя, а движенія и борьбы за субъективно-телеологическіе нравственные и социальные идеалы. Несомннно: нашъ путь и путь подпольнаго человка расходятся въ разныя стороны? теперь это достаточно ясно; къ тому же его путь лежитъ въ подполь, а нашъ по земл; но пути эти перекрещиваются въ нсколькихъ мстахъ, и на перекресткахъ этихъ мы можемъ время отъ времени сходиться съ подполь-нымъ человкомъ. И какъ бы мы ни расходились въ конц концовъ съ подпольной психологіей и философіей, но для насъ всегда останутся глубоко цнными личная трагедія подпольнаго человка, его мучительные поиски за правдой жизни, за смысломъ жизни, его смлый взглядъ въ глаза жизни и смерти, его непримиримый индивидуа-лизмъ, его отказъ отъ всякихъ трансцендентныхъ утшеній. Все это дорого для насъ и въ творчеств Л. Шестова, все это придаетъ его философско-художественному творчеству неумирающее значеніе, все это длаетъ творчество Л. Шестова насущнымъ и необходимымъ для каждаго изъ насъ. Остаться съ Л. Шестовымъ не можетъ никто, но пройти черезъ него долженъ всякій.

XV

Значеніе Л. Шестова въ русской литератур, въ исторіи русской мысли вполн определяется всмъ сказаннымъ выше. Подобно . Сологубу, Л. Шестовъ? одинокая вершина, не примыкающая къ той горной цпи, которая, соединенная прочной преемственной идейной связью, проходить черезъ всю русскую лите-ратуру. Быть можетъ, и для . Сологуба и Л. Шестова можно установить эту идейную связь, если смотрть на нихъ, какъ на идеологовъ декадентства; однако развитіе этого взгляда, какъ оно ни интересно, вывело бы насъ далеко за предлы нашей задачи. Но если даже Л. Шестовъ и былъ идеологомъ декадентства, то все же онъ слишкомъ своеобразенъ, слишкомъ самъ по себ, все же онъ остается одинокой вершиной, доступъ на которую от-крытъ, по его же выраженію, «nur f"ur die Schwindelfreie». Мы не должны бояться головокруженія и должны слдовать за Л. Шестовымъ

по узкимъ, трудно проходимымъ, лежащимъ надъ пропастями тропинкамъ; пройти этотъ путь, сказали мы, долженъ всякій, остаться же съ Л. Шестовымъ не можетъ никто именно потому, что Л. Шестовъ такой одинокій, такой своеобразный писатель. Каждая его книга? съ этого утвержденія мы начали знакомство съ Л. Шестовымъ? есть книга «f"ur Alle und Keinen»; для всхъ? такъ какъ Л. Шестовъ ставитъ вопросы мучительные для всхъ; для никого? такъ какъ слишкомъ своеобразны отвты, которые даетъ Л. Шестовъ. «Учениковъ» и «школы» у Л. Шестова, къ счастью для него, никогда не будетъ. Но зато, къ несчастью, у него можетъ быть нчто худшее, чмъ «школа» и «ученики»: у него можетъ явиться стадо послдователей, которые сдлаютъ съ философіей трагедіи нчто въ род того, что сдлали съ идеями Нитцше безчисленныя стада «нитцшеанцевъ» разныхъ сортовъ и степеней…

Самъ Л. Шестовъ прошелъ черезъ Нитцше такъ же, какъ прошелъ раньше черезъ Достоевскаго и Толстого; но никогда онъ не былъ «нитцшеанцемъ». Онъ пережилъ Нитцше, онъ перечувствовалъ и передумалъ его чувства и мысли въ глубин своей души, онъ далъ намъ своеобразную? быть можетъ, лучшую во всей міровой литератур? интерпретацію идей Нитцше, но «нитщцеанцемъ» онъ не былъ никогда, никогда не вы-краивалъ онъ изъ Нитцше ярлыки и шаблоны на вс случаи жизни, никогда не проповдывалъ той упрощенной морали, которой стада нитцшеанцевъ загрязнили выстраданныя мысли Нитцше. И то, что случилось не такъ давно съ Нитцше, теперь, повидимому, станетъ участью Л. Шестова. Конечно, у насъ не будетъ цлыхъ стадъ «шестовцевъ», но по нкоторымъ признакамъ можно судить, что его собираются провозгласить и уже провозглашаютъ своимъ духовнымъ отцомъ вс современные эпигоны декадентства, какъ въ области художественной, такъ и въ области критической мысли. Быть можетъ, Л. Шестовъ былъ безсознательнымъ идеологомъ декадентства, но теперь выродившіеся эпигоны декадентства хотятъ провозгласить его своимъ идеологомъ; его хотятъ считать своимъ «учителемъ» вс т, у кого на недл семь пятницъ, у кого мысли играютъ въ чехарду (? вдь самъ Л. Шестовъ провозглашаеть «апоеозъ безпочвенности»!), вс т, у кого никогда не бывало никакихъ нравст-венныхъ запросовъ и сомнній (? вдь самъ Л. Шестовъ борется съ «добромъ» и «гуманностью»!), вс т, у кого отроду не было двухъ послдовательныхъ мыслей (? вдь самъ Л. Шестовъ «добивается противорчій»!), вс т, которые не доросли ни до какого міровоззрнія, которые хотятъ избавить себя отъ обязанности мыслить логически, которые хотятъ имть право bona fide воспвать «похвалу глупости»…

Среди современныхъ эпигоновъ декадентства не мало такихъ людей? не въ именахъ дло; и вс они хотли бы примазаться къ имени Л. Шестова, чтобы именемъ его невозбранно творить всякую моральную и логическую пакость… То, что перестрадалъ, перечувствовалъ, передумалъ Л. Шестовъ, эти господа хотятъ надть на себя, какъ готовое платье въ магазин; они хотятъ имть право на опошленные ими выводы философіи трагедіи, будучи всего на всего авторами философіи водевиля. Считать своимъ «учителемъ» или идеологомъ Л. Шестова они имютъ такое же право, съ какимъ безчисленные нитцшеанцы могли считать себя учениками Нитцше. И то, что нкогда сказалъ о своихъ «ученикахъ» Нитцше, то Л. Шестовъ можетъ съ не меньшимъ основаніемъ повторить объ этихъ своихъ послдователяхъ: «мн нужно обвести оградой свои слова и свое ученіе, чтобы въ нихъ не ворвались свиньи»… Эти «свиньи», скажемъ мы словами Л. Шестова, прослышали, что кто-то почему-то возсталъ противъ логики, противъ морали и вообразили себ, что это онъ поднялся на защиту ихъ дла… И Л. Шестову слдовало бы поторопиться обвести оградой свои слова отъ этихъ незваныхъ друзей и союзниковъ. Или, можетъ быть, онъ убжденъ, что отъ такихъ «учениковъ» не спасетъ никакая ограда? По его меланхолическому замчанію, «„свиньи“ проникаютъ всюду, ибо имъ и черезъ ограду перебираться не нужно»… (II, 177). Въ такомъ случа другое дло…

Но все это только къ слову; никакія «свиньи» не могутъ запятнать своимъ признаніемъ и помшать намъ высоко цнить философско-художественное творчество Л. Шестова. И эта высокая оцнка значенія Л. Шестова тмъ боле безпристрастна, что мы, какъ видлъ читатель, расходимся съ нимъ въ очень и очень многомъ. Л. Шестовъ воспваетъ «божественную безпочвенность», мы ищемъ твердую почву подъ ногами; Л. Шестовъ ненавидитъ и разрушаетъ «міровоззрніе», мы строимъ его: во всемъ этомъ мы съ нимъ принципіальные, непримиримые противники. «Чмъ занимается большинство писателей?? ставитъ вопросъ Л. Шестовъ и иронически отвчаетъ:? строятъ міровоззрнія и полагаютъ при этомъ, что занимаются необыкновенно важнымъ, священнымъ дломъ!» (V, 28). Этимъ «священнымъ дломъ», какъ ясно изъ всего предыдущаго, занимается и авторъ настоящей книги, а Л. Шестовъ считаетъ своимъ «священнымъ долгомъ» вести борьбу со всякими міровоззрніями: это ли не діаметральная противоположность взглядовъ, это ли не коренное и непримиримое противорчіе! И однако это не мшаетъ намъ чрезвычайно высоко цнить міровоззрніе? да, міровоззрніе Л. Шестова. А что у Л. Шестова, этого неутомимаго Weltanschauungenfresser'a (это двухъаршинноe и не поддающееся переводу нмецкое слово такъ хорошо характеризуетъ автора «Апоеоза безпочвенности»!), что у Л. Шестова, говоримъ мы, есть свое міровоззрніе, съ вполн опредленными принципами и методологическими пріемами? это мы считаемъ уже достаточно доказаннымъ (см. выше гл. XI).

Но какъ бы ни расходились наши міровоззрнія, мы всегда будемъ помнить, что въ міровоззрніи Л. Шестова ставится и своеобразно ршается безконечно важная проблема о смысл человческой жизни; мы будемъ помнить, что этотъ вопросъ о смысл жизни является центральнымъ вопросомъ всего творчества Л. Шестова, что жизнь и смерть онъ разсматриваетъ подъ аспектомъ случайности, и то борется съ этимъ аспектомъ-фантомомъ, то подчиняется ему и хочетъ любить его; мы будемъ помнить, что какъ бы ни ршалъ Л. Шестовъ вопросъ о смысл жизни, но всегда для него цлью являлась человческая личность, цлью являлись человческія переживанія настоящаго, а не будущаго. И все это выражено Л. Шестовымъ такъ законченно и съ такою силою мысли и чувства, что только нашей величайшей литературной беззаботностью можно объяснить то обстоятельство, что въ то время какъ Л. Андреева въ широкой публик знаютъ вс, а . Сологуба многіе? Л. Шестова почти совсмъ не знають, почти совсмъ не читаютъ…

Имманентный субьективизмъ

(Вмсто заключенія)

I

Постановка вопроса о смысл жизни и ршеніе этого вопроса? такова главная цль настоящей книги. Изучая выше художественно-философское творчество . Сологуба, Л. Андреева и Л. Шестова, мы мало-помалу приходили въ то же самое время къ некоторому законченному циклу идей, къ нкоторому «міровоззрнію», отвчающему на вопросъ о смысл существованія. Намъ осталось теперь связать воедино вс эти попутно разбросанные нами замчанія, положенія, выводы и дать въ вид одного цлаго это воззрніе имманентнаго субъективизма, какъ мы его назвали выше. Этимъ мы и заключимъ нашу работу.