О смысле жизни
Шрифт:
Л. Шестовъ правъ, ибо онъ понимаетъ то, что иногда непонятно Л. Андрееву: онъ понимаетъ и принимаетъ субъективную осмысленность жизни; въ этомъ какъ-разъ и заключается вся суть его книги, доказывающей, что личная трагедія осмысленна. Эта мысль вскрыта въ книг Л. Шестова настолько блестяще, что намъ къ ней нечего прибавлять. Человкъ долженъ выстрадать свое развитіе, долженъ очиститься и закалиться въ горнил горя и мукъ,? и такое горе, такія муки всегда оправданы, всегда понятны: въ этомъ смыслъ трагедіи, въ этомъ субъективный смыслъ жизни. Съ высоты такого принципа находитъ себ оправданіе и та Смерть, отъ которой съ такимъ ужасомъ бжитъ Л. Андреевъ. Именно потому и днна жизнь, что существуетъ смерть, сказа-ли мы, говоря о Л. Андреев; эта мысль получаетъ теперь новое освщеніе: иногда жизнь длается цнной, субъективно осмысленной только передъ взоромъ Смерти. Ибо пока на земл есть смерть, есть и трагедія; а личная трагедія для многихъ есть единственный путь къ субъективной осмысленности существованія. Шопенгауеръ гд-то сказалъ, что если бы удалить изъ жизни гнетущую человка трагедію, то человкъ погибъ бы? какъ погибъ бы и въ томъ случа, если бы устранить давленіе атмосферы на наше тло. Это сравненіе можно продолжить; можно сказать, что при чрезмрномъ увеличены атмосфернаго давленія человкъ тоже погибнетъ, будетъ раздавленъ, какъ онъ иногда бываетъ раздав-ленъ чрезмрной тяжестью нравственныхъ мукъ, непосильно тяжелой трагедіей. Но такіе случаи не опровергаютъ общаго принципа: мы не можемъ жить вн атмосфер-на-го давленія. Достоевскій выражалъ эту же мысль своимъ извстнымъ парадоксомъ: чело-вкъ до страсти любитъ страданіе, эту единст-венную причину сознанія. «Любитъ»? объ этомъ можно спорить; но Достоевскій правъ въ томъ, что единственной причиной созна-нія, дйствительно, часто
Но правъ и Л. Андреевъ, ставя надъ человкомъ своего Нкоего въ сромъ, эту слпую судьбу, этотъ ненавистный Л. Шестову Случай. Л. Андреевъ правъ потому, что всмъ своимъ творчествомъ онъ безсознательно вскрываетъ передъ нами основную ошибку тхъ разсужденій Л. Шестова, съ которыми мы познакомили читателя. Ошибку эту можно сформулировать проще всего такъ: Л. Шестовъ не видлъ и не хотлъ понять того, что элементы осмысленной трагедіи одного человка неизбжно являются въ то же самое время элементами безсмысленной драмы другого.
Пояснимъ двумя-тремя примрами. Вотъ передъ нами «жизнь Василія ивейскаго». Л. Андреевъ утверждаетъ, что надъ всей жизнью ивейскаго тяготлъ рокъ, что Нкто въ сромъ стоялъ со свчей въ рук въ углу поповскаго дома; Л. Шестовъ, наоборотъ, покажетъ намъ внутреннюю осмысленность трагедіи бднаго попа: Василій ивейскій, скажетъ онъ намъ, долженъ выстрадать свое человческое достоинство, и изъ темнаго, забитаго попа, какимъ онъ былъ въ начал разсказа, обратиться въ сильнаго и гордаго человка. Въ этомъ смыслъ всякой трагедіи? мы это видли выше,? а значитъ, въ этомъ и смыслъ трагедіи Василія ивейскаго. Кто правъ? Конечно, Л. Шестовъ: мы видли это, разбирая андреевскій разсказъ. А если такъ, то все горе, задавившее своею тяжестью Василія ивейскаго, тмъ самымъ и оправдывается; если такъ, то вмсто нелпаго трагизма передъ нами осмысленная необходимость, и все то, въ чемъ Л. Андреевъ не видитъ смысла, иметъ, слдовательно, вполн определенный субъективный смыслъ. Пусть такъ. Но вотъ маленькое замчаніе: мы помнимъ, что у Василія ивейскаго утонулъ, купаясь, шестилтній сынъ. Это горе легло свинцовой тяжестью на душу Василія ивейскаго. Мы только-что доказали, вслдъ за Л. Шестовымъ, что горе это было не безсмысленно, а имло вполн опредленный смыслъ въ душевной трагедіи Василія ивейскаго, было ступенькой въ его духов-номъ развитіи… Еще разъ: пусть такъ. Пусть это горе, эта душевная мука отца иметъ смыслъ и оправданіе; но гд смыслъ и оправданіе не этой муки отца, а самой гибели ребенка! Вдь то, что для Василія ивейскаго является лишь элементомъ его личной осмысленной трагедии, то для его шестилтняго сына явилось элементомъ безсмысленной драмы: пошелъ купаться? и утонулъ, и нтъ больше черненькаго, тихонькаго мальчика Василія…
Возьмемъ другой примръ: вотъ передъ нами «жизнь Человка». Въ ней Л. Андреевъ не видитъ внутренняго смысла; Л. Шестовъ, наоборотъ, учитъ насъ видть вполн ясный субъективный смыслъ въ жизненной трагедіи Человка. Человкъ съумлъ вынести и голодную бдность, и пресыщенное богатство, и снова бдность и одинокую старость? и встртилъ побдителемъ смерть; гнетущее горе, смерть сына, смерть жены не сломили Человека, онъ выстрадалъ свое человческое достоинство и жизнь его есть осмысленная трагедія. Но вотъ опять: смерть сына. Опять передъ нами безсмысленная драма. Пошелъ гулять сынъ Человка? молодой, красивый, начинающей жить? и кто-то бросилъ въ него камнемъ и разбилъ ему голову. Онъ умеръ. Смерть сына является для Человка только однимъ изъ элементовъ его осмысленной трагедіи; ну, а для самого этого убитаго камнемъ сына? Не повторяется ли здсь то самое, о чемъ у насъ уже была рчь при разбор творчества . Сологуба: одного распинаютъ, а другой въ это время стъ ананасный компотъ? (см. выше, стр. 26). Только тамъ у насъ шла рчь объ эстетическихъ, а здсь объ этическихъ переживаніяхъ. Одно дло? повторимъ мы еще разъ? сть ананасный компотъ, глядя на крестныя муки, а другое дло? быть распятымъ самому; оправдывать и объяснять безсмысленныя страданія, безсмысленную драму одного человка осмысленной трагедіей другого только потому, что он одновременны? все равно, что строить знакомое уже намъ умозаключеніе: stat baculus in angulo, ergo pluit. А если такъ, то чмъ оправдаемъ мы гибель сына Человка? Случайно камень попадаетъ ему въ голову? и «молодое, полное жизни, надеждъ на будущее, веселое, прекрасное, радостное существо? слышали мы отъ Л. Шестова? вдругъ обращается въ не-годнаго калку»; боле того? умираетъ. И пусть его смерть является элементомъ личной осмысленной трагедіи его отца; но для него самого, еще не знавшаго никакой трагедіи, еще только вступавшаго въ жизнь? этотъ ударъ камня явился элементомъ безсмысленной драмы.
Что отвчаетъ на все это Л. Шестовъ? Мы знаемъ его отвтъ: онъ взываетъ къ вр въ осмысленность человческой жизни; врить въ эту осмысленность? «великое дло!» (I, 87; см. выше, стр. 86). Плохо дло, разъ приходится прибгать къ такимъ аргументамъ! Другой аргументъ? заключеніе отъ частнаго къ общему; пріемъ, какъ извстно, не особенно рекомендуемый въ логик… «Случая нтъ,? слышали мы,? если трагедія Лира не оказалась случаемъ». Пусть такъ; пусть въ трагедіи отнын нтъ мста случаю; но въ драм?!.. Трагедія есть субъективный процессъ, развитіе явленій нравственнаго міра; драма же есть?????? она характеризуется отсутствіемъ этого субъективнаго процесса и чисто вншнимъ пересченіемъ двухъ причинныхъ рядовъ: шелъ человкъ, на голову свалился камень. Л. Шестовъ намъ не доказалъ, что драмы нтъ, а есть только трагедія; онъ доказалъ лишь, что многія драмы можно объяснить, какъ трагедіи. Вотъ, напримръ, участь Корделіи: для насъ это только драма, только нелпое и случайное стеченіе обстоятельствъ; въ центр нашего вниманія стоитъ трагедія Лира. Но если бы великій поэтъ, хотя бы тотъ же Шекспиръ, написалъ не трагедію «Король Лиръ», а трагедію «Корделія», т.-е. перенесъ фокусъ своего вниманія на душевную жизнь Корделіи, то вся ея судьба стала бы для насъ осмысленной, а трагедіи Лира, наоборотъ, мы не смогли бы понять, отнесли бы ее къ области «нелпаго трагизма», сочли бы ее «драмой». Допускаемъ и это; допускаемъ сложный процессъ развитія нравственнаго міра Корделіи; допускаемъ, что многія драмы можно объяснить, какъ трагедіи. А если такъ,? продолжаетъ Л. Шестовъ,? то драмы вообще нтъ, а?????? есть лишь необъясненный случай (см. выше, стр. I, 88)… Вотъ обобщающее умозаключеніе отъ частнаго къ общему; въ немъ коренится вся ошибка Л. Шестова, заключающаго отъ «многiя» ко «вс». Камень убиваетъ человка? гд здсь «трагедія» для убитаго? На это не отвтитъ никакой Шекспиръ.
Эмпирическая очевидность говорить намъ, что существуютъ не только трагедіи, но и драмы; противъ этой очевидности выставляюсь требованіе вры: это? покушеніе съ негодными средствами. И самъ Л. Шестовъ не могъ не почувствовать, что «неладно что-то въ датскомъ королевств», что въ изложенномъ имъ міровоззрніи есть какой-то locus minoris resistentiae, гд снова Случай одерживаетъ побду надъ Целесообразностью. Эта ошибка Л. Шестова намъ теперь ясна; мы видимъ, что въ борьб съ фантомомъ Случая побдителемъ оказался не Л. Шестовъ. И вопреки его доказательствамъ мы можемъ теперь сказать: да, случай есть и всегда будетъ существовать для человка; случай длаетъ, между прочимъ, невозможной объективную осмысленность жизни человка. Но мы не будемъ стоять въ ужас передъ этимъ фантомомъ, потому что мы уже признали отсутствіе объективнаго смысла жизни; а наличность случая нисколько не мшаетъ ея субъектиной осмысленности. Мы не будемъ, подобно Л. Шестову, «благословлять цлесообразность господствующаго надъ нимъ закона», но и не будемъ, подобно ему, трепетать передъ мыслью о случайности человческой жизни? къ этому приводить насъ анализъ трагедіи и драмы, и въ этомъ состоитъ міровоззрніе имманентнаго субъективизма.
Ну, а куда же мы днемъ трупикъ утонувшаго шестилтняго ребенка, черненькаго и тихонькаго мальчика Василія? Какъ оправдаемъ мы нелпую смерть человка, которому камень случайно раздробилъ голову? Л. Шестовъ самъ увидлъ, что на это еще нужно отвтить? и далъ отвтъ въ послдующихъ своихъ книгахъ, отказавшись отъ своей первоначальной точки зрнія.
VI
Книга
Кстати, небольшое отступленіе, но любопытный вопросъ: какъ возможна, какъ психологически объяснима такая вра въ смыслъ безсмыслицы? Самъ Л. Шестовъ даетъ на это, хотя и по другому поводу, вполн опредленный отвтъ: съ дтства нашъ мыслительный аппаратъ коверкаютъ наши воспитатели, заставляя врить самымъ безсмысленнымъ вещамъ. Когда дти слышатъ разсказы о лшихъ, о русалкахъ, о вдьмахъ, то ихъ предупреждаютъ, что все это «сказки», въ которыхъ «про неправду все написано»; но тутъ же дтямъ сообщаютъ безапелляціоннымъ тономъ, что солнце неподвижно, что земля? вращающійся шаръ и т. п. А между тмъ «колдунъ, вдьма, дьяволъ? это только нчто новое, но понятное, не противорчащее очевидности. Вертящаяся же земля, неподвижное солнце, фиктивное небо и т. п.? все это вдь верхъ безсмыслицы для ребенка. И тмъ не мене это? истина, онъ знаетъ это наврное и съ этой неправдоподобной истиной онъ живетъ цлые годы. Разв такое насиліе надъ дтскимъ умомъ можетъ не изуродовать его познавательныя способности? Разв вра въ смыслъ безсмыслицы не становится его второй природой?» (III, 201–202). Это остроумное замчаніе Л. Шестовъ могъ бы примнить и къ себ, какъ автору книги о Шекспир, которая вся проникнута этой врой въ смыслъ безсмыслицы… Но скоро Л. Шестовъ увидлъ свою ошибку; онъ понялъ, что осмыслить безсмысленное не въ силахъ никакой Шекспиръ. Впослдствіи онъ самъ призналъ, что тщетна была попытка спрятаться за спину Шекспира отъ ужасовъ жизни: у Шекспира вовсе нтъ того полнаго «оправданія жизни», которое приписалъ ему Л. Шестовъ; въ произведеніяхъ Шекспира? писалъ впослдствіи Л. Шестовъ? «такъ много страшныхъ вопросовъ и ни одного удовлетворительнаго отвта» (IV, 180). Когда Шекспиръ писалъ своего «Гамлета»,? говорить Л. Шестовъ въ другомъ мст? то для него тогда «распалась связь временъ… Это значить? прежняя, безсознательная, дающаяся намъ всмъ даромъ вра въ цлесообразность и осмысленность человче-ской жизни рушилась. Нужно сейчасъ же, немедленно, найти новую вру, иначе жизнь обращается въ непрерывную, невыносимую пытку. Но какъ это сдлать? Гд найти вру? И есть ли такая вра на земл?…Отвтъ не только не придетъ сейчасъ, но не придетъ и черезъ многіе годы, а Шекспиръ… будетъ жить съ сознаніемъ, что для него все погибло и что вс отвты, когда-либо дававшіеся на гамлетовскій вопросъ? были лишь пустыми словами»… (IV, 224–225). Вы понимаете, конечно, что здсь, какъ и всюду раньше, Шекспиръ только ширма, за которой скрывается Л. Шестовъ. У Шекспира рушилась вра въ осмысленность и цле-сообразность человческой жизни; Шекспиру нужно немедленно найти новую вру; Шекспиръ отнын бу-детъ жить съ сознаніемъ невозможности отвта на во-просъ объ объективномъ смысл жизни: здсь всюду пишется «Шекспиръ», а произносится «Левъ Шестовъ». Людямъ нашего роста всегда удобно стать подъ защиту такого великана, какъ Шекспиръ… Когда Л. Шестовъ врилъ въ смыслъ жизни, онъ доказывалъ намъ его произведеніями Шекспира; теперь, когда эта его вра рушилась, онъ снова тми же произведеніями Шекспира подкрпляетъ свою новую точку зрнія. Шекспиръ слишкомъ великъ, чтобъ обойти его? слышали мы отъ Л. Шестова,? и каждый ищетъ опоры своему міровоззрнію въ интуиціяхъ великаго художника. И если бы мы пожелали подойти къ Шекспиру съ предвзятой тенденціей, то мы безъ труда сд-лали бы его выразителемъ того міровоззрнія имма-нентнаго субъективизма, которое намчается въ настоящей книг…
Итакъ, Л. Шестовъ отказался отъ своей старой точки зрнія, отъ вры въ не-случайность и ео ipso осмысленность существованія. Мы сейчасъ увидимъ, къ чему онъ теперь пришелъ, но пока, немного забгая впередъ, остановимся на вопрос? что сохранилъ въ дальнйшемъ Л. Шестовъ отъ своего міровоззрнія эпохи «разумной дйствительности».
И прежде всего надо отмтить, что Л. Шестовъ остался и остается до сихъ поръ типичнымъ «субъек-тивистомъ», какимъ онъ былъ въ первой своей книг. Лишь только «объективное» касается своимъ крыломъ міра внутреннихъ переживаній человка, то Л. Шестовъ ужъ тутъ какъ тутъ, чтобы протестовать про-тивъ такой узурпаціи правъ субъективнаго міра: мы это видли на его полемик съ Тэномъ и ему подобными Сергями Николаевичами изъ горныхъ обсерва-торій. Съ высоты своихъ обсерваторій смотрятъ на жизнь эти объективные, безстрастные «мыслители» и считаютъ человка только средствомъ для міровой цли; страданія, радости, муки человка для нихъ не сушествують какъ нчто реальное. Все ХIХ-ое сто-лтіе представляется Л. Шестову заполненнымъ борьбой протестующихъ индивидуалистовъ художниковъ? Байрона, Мюссе, Гейне? съ торжествующими свою по-бду мыслителями въ род Тэна (I, І2-13 и сл.). Мы подчеркиваемъ это противопоставленіе, такъ какъ во второй книг Л. Шестова найдемъ аналогичное противо-поставленіе «философіи» и «проповди» (таковъ даже подзаголовокъ этой книги), а въ третьей? подобное же противопоставленіе «трагедіи» и «обыденности». Во всхъ этихъ случаяхъ, какъ увидимъ, объективное, общеобязательное противопоставляется субъективному; во всхъ этихъ случаяхъ мы имемъ передъ собой непримиримую борьбу съ разными видами объективизма. Для Л. Шестова объективисты? это люди, «признаю-щіе абсолютное значеніе кирпича», того самаго кирпича, который согласно всмъ законамъ науки, падая, разбиваетъ голову мимопроходящему человку; это люди? относящіеся къ «кирпичу» съ восторгомъ. Мы видли, что въ своей первой книг Л. Шестовъ по-пробовалъ отрицать за этимъ «кирпичемъ» (т.-е. за слу-чаемъ въ нравственномъ мір человка) всякое зна-ченіе; онъ желалъ этимъ одновременно отнять почву и у объективистовъ и у тхъ людей, которые относятся къ «кирпичу» съ ненавистью, которые «съ отчаяніемъ и проклятіемъ приняли за единственный законъ для человческой жизни? случай» (I, 25).
Здсь, замтимъ къ слову, есть еще нсколько воз-можныхъ ршеній вопроса; мы укажемъ только то, къ которому слдуетъ прійти съ точки зрнія имманент-наго субъективизма. Оно заключается въ слдующемъ: при пересченіи двухъ причинныхъ рядовъ, внутренняго и вншняго человку, мы должны разсматривать получившееся явленіе двояко? субъективно и объективно. Вмст съ объективистами необходимо признать хотя и не «абсолютное значеніе кирпича», но во всякомъ случа его закономрное значеніе; фактъ «паденія кирпича»? мы все время говоримъ фигурально? наука въ прав изучать съ объективной точки зрнія закона причинности. Но при этомъ нтъ никакой необходимости раздлять восторги передъ «кирпичемъ» нкоторыхъ крайнихъ объективистовъ, различныхъ Сергевъ Николаевичей изъ горныхъ обсерваторій. Это съ одной стороны. Съ другой? это же явленіе мы оцниваемъ съ точки зрнія субъективной, исходя изъ основного принципа этическаго индивидуализма: человкъ? цль. И съ этой точки зрнія «кирпичъ» не приводитъ насъ въ отчаяніе; не стоимъ мы передъ нимъ также и въ «грустномъ недоумніи», потому что не приписываемъ жизни никакой объективной цли, которую могъ бы разбить «кирпичъ» своимъ паденіемъ: въ этомъ? характернйшая черта имманентнаго субъективизма. Поэтому мы боремся не съ объективной наукой, а лишь съ объективнымъ телеологизмомъ, который пытается уврить насъ въ существованіи лежащей вн насъ цли. Въ этой борьб съ объективизмомъ Л. Шестову принадлежитъ видное мсто, хотя его точка зрнія не совпадаетъ съ только-что изложенной. Какъ бы то ни было, но субъективизмъ Л. Шестова наглядно проявляется во всхъ его книгахъ; мы еще будемъ слдить за этими проявленіями, будетъ ли то ненависть ко всякому обобщающему «ratio», или къ категорическому императиву, или вообще ко всякимъ нормамъ. А теперь возвращаемся къ тому моменту творчества Л. Шестова, когда для него «распалась связь временъ»? т.-е., говоря его же словами, окончательно рушилась вра въ целесообразность и осмысленность человческой жизни, вра, которую онъ такъ горячо старался внушить читателю (а прежде всего самому себ) въ книге о Шекспир. Такъ часто бываетъ: передъ окончательнымъ невріемъ особенно горяча бываетъ послдняя вспышка вры; стоить вспомнить одного Василія ивейскаго. Съ этихъ поръ въ творчеств Л. Шестова наступаетъ новый, второй и пока послдній періодъ; этотъ переломъ творчества произошелъ между первой и второй его книгами. Вторая и послдующія книги Л. Шестова тсно связаны между собой одной и той же идеей; книга же о Шекспир стоитъ совершенно особнякомъ, но составляетъ естественное предисловіе «a contrario» ко всему его послдующему творчеству. Въ ней мы имемъ утвержденіе: жизнь осмысленна, и смыслъ этотъ проявляется въ стремленіи къ человческому достоинству, къ свту, сознанію, правд, добру… А въ остальныхъ его книгахъ? мы сейчасъ увидимъ, какъ въ нихъ трактуется то самое «добро», трубадуромъ котораго Л. Шестовъ былъ въ своей книг о Шекспир…