О смысле жизни

Иванов-Разумник Р. в.

О. діаконъ порывисто сдернулъ одяло съ головы и жалобно вскрикнулъ:

— Ахъ, отецъ!

— Ну, что? Боишься?

— Нтъ, отецъ, не боюсь,? тмъ же жалобно поющимъ голосомъ отвтилъ діаконъ и энергично покачалъ головой.? Нтъ, не боюсь,? повторилъ онъ, и, снова повернувшись на бокъ, застоналъ и дрогнулъ отъ рыданій…

— Чего же ты плачешь?? все такъ же медленно и недоумнно спрашивалъ Лаврентій Петровичъ,?…чего же ты ревешь?…

О. діаконъ охватилъ руками лицо и, раскачивая головой, произнесъ высокимъ, поющимъ голосомъ:

— Ахъ, отецъ, отецъ! Солнушка жалко. Кабы ты зналъ… какъ оно у насъ… въ Тамбовской губерніи, свтитъ. За ми… за милую душу!

Какое солнце?? Лаврентій Петровичъ не понялъ и разсердился на діакона. Но тутъ же онъ вспомнилъ тотъ потокъ горячаго свта, что днемъ вливался въ окно и золотилъ полъ, вспомнилъ, какъ свтило солнце въ Саратовской губерніи на Волгу, на лсъ, на пыльную тропинку въ пол,? и всплеснулъ руками, и ударилъ ими себя въ грудь, и съ хриплымъ рыданіемъ упалъ лицомъ внизъ на подушку, бокъ-о-бокъ съ головой діакона. Такъ плакали они оба. Плакали о солнц, ко-тораго больше не увидятъ, о яблон «блый наливъ», которая безъ нихъ дастъ свои плоды, о тьм, которая охватитъ ихъ, о милой жизни и жестокой смерти… Это рыданіе, это прощаніе съ уходящей жизнью? совсмъ не то, что аміелевское трепетаніе передъ фантомомъ смерти; и быть можетъ многіе изъ насъ, умирая, вспомнятъ «солнышко», и тропинку въ лсу, и свои земныя радости и скорби, но эта горечь разлуки съ жизнью не иметъ ничего

общаго съ аміелевскимъ дрожаніемъ въ своей нор. Если бы Аміель, вмсто того, чтобы дрожать въ своей нор десятки лтъ въ ожиданіи смерти, заполнилъ бы эту свою жизнь глубокимъ, разнообразнымъ и интенсивнымъ содержаніемъ, то неужели же, умирая, онъ не оглянулся бы съ чувствомъ благодарности и радости на все свое пережитое? Конечно, все это область владычества психологіи, а не логики: страхъ смерти непреодолимъ никакими логическими доводами. Какіе аргументы могли бы подйствовать на человка, подобнаго Аміелю?? Никакіе.? «Сто лтъ представляются мн сномъ,? отвчаетъ на вс доводы Аміель,? жизнь? однимъ дыханіемъ, и все? ничтожествомъ. Сколько нравственныхъ мученій? и все это, чтобы умереть черезъ нсколько минутъ! Чмъ интересоваться и зачмъ?»… Остается только покорно существовать и трепетать при мысли о смерти. Все это совершенно неопровержимо логически, какъ неопровержимъ и противоположный взглядъ: человческая жизнь? это цлая вчность, годъ жизни? необъятное количество времени; одинъ годъ полной, интенсивной жизни длинне и цнне тридцатилтняго хроническаго умиранія Аміеля. Здсь передъ нами два разныхъ психологическихъ типа, здсь безсильна логика, здсь господствуетъ психологія. Человкъ аміелевскаго типа не можетъ, психологически не можетъ, преодолть страхъ смерти; отъ этого страха онъ или будетъ искать спасенія въ области трансцендентнаго, или всю жизнь будетъ дрожать въ своей нор. Человкъ другого психологическаго типа преодолетъ мертвящій взглядъ Елеазара-Смерти признаніемъ субъективной цнности жизни самой по себ, вн всякихъ объективныхъ цлей человка или человчества.

Все это Л. Андреевъ сильно и образно поставилъ передъ читателемъ въ замчательномъ своемъ разсказ «Елеазаръ». Лазарь, воскрешенный Іисусомъ, является воплощеніемъ самой Смерти; изъ глазъ его, «сквозь черные кружки его зрачковъ, какъ сквозь темныя стекла, смотритъ на людей само непостижимое Тамъ»… (Ср. II, 54 и III, 113). Кто взглянетъ ему въ глаза, тотъ или умираетъ медленно, десятки лтъ, либо кричитъ и безумствуетъ отъ страха, какъ бы заглянувъ въ лицо самому «Царю Ужаса», по выраженію Аміеля. И этотъ мертвящій взглядъ Елеазара убиваетъ не только Аміелей, но иногда и людей противоположнаго психологическаго типа. Таковъ скульпторъ Аврелій, пришедшій взглянуть въ глаза Елеазару. Аврелій не боялся взгляда Смерти: «онъ много размышлялъ о смерти, не любилъ ея, но не любилъ и тхъ, кто смшиваетъ ее съ жизнью. По эту сторону? прекрасная жизнь, по ту сторону? загадочная смерть, размышлялъ онъ, и ничего лучшаго не можетъ придумать человкъ, какъ живя? радоваться жизни и красот живого»… Но его побждаетъ мертвый взглядъ Елеазара, и Аврелій начинаетъ медленно умирать день-изо-дня. Аврелій побжденъ, но это частный случай, не общее правило; люди этого авреліевскаго типа могутъ выдерживать пустой и губящій взоръ Елеазара-Смерти, имютъ отъ него защиту въ своемъ имманентномъ субъективизм. Дйствительно, что страшнаго читаемъ мы въ глазахъ Елеазара? Вотъ что чувствовали т, кому посмотрлъ въ глаза Елеазаръ: «…та великая пустота, что объемлетъ мірозданіе, не наполнялась види-мымъ, ни солнцемъ, ни луною, ни звздами, а царила безбрежно, всюду проникая, все отъединяя, тло отъ тла, частицы отъ частицъ; въ пустот разстилали свои корни деревья и сами были пусты; въ пустот, грозя призрачнымъ паденіемъ, высились храмы, дворцы и дома и сами были пусты; и въ пустот двигался безпокойно человкъ и самъ былъ пустъ и легокъ, какъ тнь; ибо не стало времени, и сблизилось начало каждой вещи съ концомъ ея: еще только строилось зданіе, и строители еще стучали молотками, а уже видлись развалины его, и пустота на мст развалинъ; еще только рождался человкъ, а надъ головою его зажигались погребальныя свчи, и уже тухли он и уже пустота становилась на мст человка и погребальныхъ свчей; и объятый пустотою и мракомъ, безнадежно трепеталъ человкъ передъ ужасомъ безконечнаго»… Каковъ же der langer Rede kurzer Sinn? Что пугаетъ человка во взор Елеазара-Смерти? Пугаетъ его объективная безсмысленность человческой жизни. Зачмъ жизнь, если все есть только великая пустота? Зачмъ жизнь, если она есть только безсмысленный процессъ постройки зданія для его разрушенія, рожденія человка для его смерти? Говоря уже приведенными выше словами Пети: «зачмъ все это? зачмъ, когда все это умретъ, и вы, и я, и горы. Зачмъ?»… Зачмъ жить, если существуетъ смерть?

Отвтъ на этотъ вопросъ даетъ намъ самъ Л. Андреевъ въ заключеніи своего разсказа: императоръ Августъ выдерживаетъ взглядъ Елеазара, Жизнь не побждается Смертью; здсь Л. Андреевъ побждаетъ объективную безсмысленность жизни ея субъективной осмысленностью, здсь онъ побждаетъ въ себ т аміелевскія черты, которыя несомннно часто являются обще-человческими. Объективная безсмысленность жизни побждается ея субъективной осмысленностью? таковъ смыслъ сцены между Елеазаромъ и Августомъ. Елеазаръ взглянулъ въ глаза Августу: «остановилось время, и страшно сблизилось начало всякой вещи съ концомъ ея. Только-что воздвигнутый, уже разрушился тронъ Августа и пустота уже была на мст трона и Августа. Безшумно разрушился Римъ, и новый городъ всталъ на мст его, и былъ поглощенъ пустотою. Какъ призрачные великаны, быстро падали и исчезали въ пустот города, государства и страны, и равнодушно глотала ихъ, не насыщаясь, черная утроба Безконечнаго.

— Остановись,? приказалъ императоръ. Уже равнодушіе звучало въ голос его и безсильно обвисали руки, и въ тщетной борьб съ надвигающимся мракомъ загорались и гасли его орлиные глаза.

— Убилъ ты меня, Елеазаръ? сказалъ онъ тускло и вяло.

И эти слова безнадежности спасли его. Онъ вспомнилъ о народ, щитомъ котораго онъ призванъ быть, и острой, спасительной болью пронизалось его омертввшее сердце. Обреченные на гибель? съ тоскою подумалъ онъ; свтлыя тни во мрак Безконечнаго? съ ужасомъ подумалъ онъ; хрупкіе сосуды съ живою, волнующейся кровью, съ сердцемъ, знающимъ скорбь и великую радость? съ нжностью подумалъ онъ. И такъ размышляя и чувствуя, склоняя всы то на сторону жизни, то на сторону смерти, онъ медленно вернулся къ жизни, чтобъ въ страданіяхъ и радости ея найти защиту противъ мрака пустоты и ужаса Безконечнаго»… Такъ субъективный смыслъ жизни побдилъ въ Август ея объективную безсмысленность; такъ отвчаетъ на этотъ разъ Л. Андреевъ на центральный вопросъ своего творчества? зачмъ жить, если есть смерть? Отвтъ гласитъ, что именно потому и надо жить, что существуетъ смерть; именно потому наша жизнь и иметъ такую большую субъективную цнность: недаромъ, выдержавъ губительный взоръ Елеазара,? «въ тоть вечеръ съ особенной радостью вкушалъ пищу и питіе божественный Августъ»… Тотъ, кто смотрлъ въ глаза Елеазару-Смерти, этому «Царю Ужаса» и не погибъ отъ зрлища объективной безсмысленности всего окружающаго, тотъ найдетъ источникъ живой воды въ самой жизни и обртетъ неисчерпаемую бодрость въ мысли о субъективномъ смысл человческой жизни.

XII

Тотъ переломъ отъ Смерти къ Жизни, который Л. Андреевъ показалъ намъ на Август, происходитъ ли онъ съ самимъ Л. Андреевымъ? Это именно тотъ самый вопросъ, который выше мы оставили открытымъ, какъ ни хотлось бы намъ отвчать на него утвердительно. Такой утвердительный отвтъ позволяетъ намъ дать «Елеазаръ», не говоря уже о цломъ ряд боле раннихъ разсказовъ Л. Андреева, въ которыхъ развиты мотивы побды жизни надъ мертвящимъ взглядомъ Елеазара (напр.,

разсказы «Весной», «Праздникъ», «На рк», «Въ подвал» и др.); но рядомъ съ ними идутъ другія его произведенія, совершенно противоположныя по настроенію и направленію. Борьба шуйцы съ десницей? мн еще разъ приходится употребить это истертое выраженіе? характеризуетъ собою все творчество Л. Андреева; не имя твердаго теоретическаго основанія, онъ беретъ проклятые вопросы приступомъ, съ разбгу, вихремъ творческой интуиціи, но именно потому у него нтъ твердой устойчивости воззрній. Это не позволяетъ намъ съ увренностью говорить о будущемъ творчества Л. Андреева, но не препятствуетъ признать, что въ прошломъ ужасъ смерти чаще всего побждалъ въ его творчеств радость жизни. Одною изъ главныхъ причинъ этого ужаса было признаніе отсутствія объективнаго смысла человческой жизни и sub specie aeternitatis и sub specie humanitatis: «вчность и тайна» настолько же не даютъ намъ этого смысла, насколько и «шоколадъ и какао»; объективизмъ трансцендентный и имманентный одинаково иллюзорны, миичны. Эта объективная безсмысленность является для Л. Андреева истиной самоочевидной, но далеко не столь самоочевидной является для него субъективная осмысленность человческой жизни. «Шоколадъ и какао»? неужели только эти слова горятъ надъ головами людей? А жизнь, ненависть, любовь, идеалы? разв все это тоже «шоколадъ и какао»? Субъективные идеалы, субъективная цль? о другихъ мы не говоримъ, потому что другихъ нтъ и не можетъ быть. И мы видли, что часто Л. Андреевъ готовъ стоять на этой точк зрнія? часто, но далеко не всегда, такъ какъ онъ гораздо боле убжденъ въ объективной безсмысленности человческой жизни, чмъ въ ея субъективной осмысленности.

А между тмъ только послдняя точка зрнія являлась бы настолько же логически-пріемлемой для него, насколько единственной и самоочевидной является она для насъ. Но, конечно, это не единственная возможная точка зрнія. Вотъ, напримръ, появилась интересная статья о Л. Андреев г. Мережковскаго, который уже давно и непоколебимо стоитъ на точк зрнія мистической теоріи прогресса и зоветъ туда же Л. Андреева; «какъ хотлось бы,? пишетъ Мережковскій,? чтобы онъ (Л. Андреевъ)… пришелъ ко Христу»… Намъ хотлось бы другого: чтобы Л. Андреевъ пришелъ къ тому имманентному субъективизму и субъективному телеологизму, о которомъ все время шла рчь выше. Найдется, несомннно, критикъ-марксистъ, который будетъ убждать Л. Андреева стать художественнымъ проповдникомъ экономическаго матеріализма и «идеологомъ пролетаріата» (вдь нашелся же такой критикъ, который въ «Жизни Василія ивейскаго» увидлъ исторію жизни «мелкаго производителя»? перлъ, который навсегда останется на страницахъ марксистской литературной критики); найдутся критики, стоящіе и на другихъ точкахъ зрнія? возможныхъ міровоззрній много. И какъ хорошо, замтимъ мимоходомъ, что истинный художникъ и мыслитель почти никогда не слушаетъ голоса критики, а продолжаетъ идти своей дорогой, руководствуясь указаніями своего таланта и своими внутренними переживаніями. Своей дорогой будетъ идти и Л. Андреевъ, и куда бы онъ ни пришелъ въ будущемъ, но прошлое его достаточно опредленно, чтобы вс наши вышеприведенные выводы имли подъ собою твердую почву.

Вотъ вкратц эти выводы. Объективнаго смысла человческой жизни нтъ, говоритъ намъ Л. Андреевъ, а потому человческая жизнь страшна, жалка и одинока. На аміелевскій вопросъ: что изъ трехъ? «равнодушная природа? сатанинская сила? или добрый, праведный Богъ?» Л. Андреевъ категорически отвчаетъ: «равнодушная природа» и воплощаетъ ее въ образ своего Нкоего въ сромъ. Но въ то же время признаніе объективной безсмысленности человческой жизни идетъ у Л. Андреева рядомъ съ сознаніемъ ея субъективной осмысленности. Это сознаніе субъективной осмысленности жизни является значительнымъ шагомъ впередъ отъ . Сологуба въ постановк и разршеніи вопроса о смысл жизни; конечно, ршеніе этого вопроса въ творчеств и . Сологуба и Л. Андреева лежитъ за порогомъ ихъ сознанія: творческая интуиція не сопровождается у нихъ философски-оформленной мыслью, какую мы найдемъ у Л. Шестова. Мы увидимъ тогда, как и художественное творчество . Сологуба и Л. Андреева дополняется философскимъ творчествомъ Л. Шестова, и обратно, какъ философское творчество Л. Шестова находитъ отраженіе въ художественномъ творчеств . Сологуба и Л. Андреева.

Изъ всего предыдущаго съ достаточной ясностью опредляется значеніе Л. Андреева въ русской литератур. Уже говоря о . Сологуб, мы замтили, что въ то время какъ . Сологубъ и Л. Шестовъ? отдльныя высокія вершины, интимные и слиш-комъ индивидуальные писатели, стоящіе особнякомъ, Л. Андреевъ является именемъ, обозначающимъ отдльную эпоху русской литературы, непосредственно стоящимъ за Чеховымъ и М.Горькимъ. Чеховъ, М. Горькій и Л. Андреевъ? это послдовательная цпь именъ, характеризующихъ восьмидесятые и девяностые годы ХIХ-го вка и первое десятилтіе ХХ-го столтія. За послднее время стало признакомъ хорошаго литературнаго тона провозгласить «конецъ Горькаго», а подчасъ съ утрированной грубостью лягнуть этого нашего большого писателя, занявшаго своимъ именемъ цлую эпоху русскаго литературнаго развитія. Факть этотъ объясняется недостаткомъ исторической оцнки, непониманіемъ громаднаго значенія М. Горькаго въ исторіи русской литературы конца ХІХ-го вка. М. Горькій остался тмъ же Горькимъ, какимъ онъ былъ; талантъ его остался равенъ самому себ; его недавняя «Исповдь» прямо-таки одно изъ лучшихъ его произведеній? и въ этомъ отношеніи никакого «конца Горькаго» нтъ. Но въ томъ-то и дло, что Горькій остался прежнимъ, въ то время какъ жизнь шла впередъ; въ этомъ отношеніи М. Горькій дйствительно писатель минувшей эпохи, чмъ и объясняется наступившее охлажденіе къ нему, охлажденіе, отъ котораго до извстной степени застрахованы только титаны міровой литературы, въ род Достоевскаго или Толстого. Теперь вслдъ за Горькимъ пришелъ Л. Андреевъ и современная эпоха русской литературы будетъ обозначена его именемъ. И если даже въ будущемъ? что очень вроятно? Л. Андреевъ раздлитъ участь М. Горькаго, если черезъ нсколько лтъ критика и читатели провозгласятъ «конецъ Андреева», то все же значеніе Л. Андреева въ исторіи русской литературы останется непоколебленнымъ, все же первое десятилтіе ХХ-го вка всегда будетъ связано въ русской литератур съ его именемъ, какъ восьмидесятые годы связаны съ именемъ Чехова, и девяностые? съ именемъ М. Горькаго. Въ чемъ и каково это значеніе Л. Андреева? Мн думается, что отвтъ ясенъ изъ всего предыдущаго. Въ Л. Андреев осуществился переходъ отъ общественно этическихъ къ философско-этическимъ проблемамъ; въ творчеств Л. Андреева мы видимъ возвращеніе «назадъ къ Достоевскому». Это возвращеніе назадъ бываетъ иногда громаднымъ шагомъ впередъ; такимъ громаднымъ шагомъ впередъ было, напримръ, возвращеніе философской мысли второй половины ХІХ-го вка «назадъ къ Канту»; такимъ же шагомъ впередъ въ русской художественной литератур является и это возвращеніе Л. Андреева «назадъ къ Достоевскому», возвращеніе къ художественной разработк вчныхъ философско-этическихъ и, говоря шире, философско-религіозныхъ проблемъ. Вчные карамазовскіе вопросы снова поставлены на очередь современнымъ художественнымъ творчествомъ; трагическія проблемы снова стоятъ передъ нашимъ сознаніемъ и требуютъ отвта. Цль, смыслъ и оправданіе отдльной жизни человка; цль, смыслъ и оправданіе общей жизни человчества? на вс эти вопросы Л. Андреевъ даетъ намъ, быть можетъ самъ того не сознавая, одинъ изъ возможныхъ отвтовъ своимъ творчествомъ. И въ этомъ? главное его значеніе въ современной русской литератур.

Какъ отвчаетъ Л. Андреевъ на вс эти вопросы? этой тем и былъ посвященъ настоящій очеркъ; конечно, отвты эти не окончательные и никогда не могутъ быть окончательными. На философскомъ творчеств Л. Шестова мы прослдимъ дальнйшее логическое развитіе тхъ взглядовъ, которые мы уже встрчали у . Сологуба и Л. Андреева и придемъ къ нкоторымъ боле опредленнымъ отвтамъ на карамазовскіе вопросы и вопросы о смысл человческой жизни.

Левъ Шестовъ