О смысле жизни

Иванов-Разумник Р. в.

Безжизненный чертогъ, Случайная дорога… Не хочетъ жизни Богъ, И жизнь не хочетъ Бога.

Не хочетъ жизни Богъ? ибо онъ не вложилъ въ жизнь человка и человчества того объективнаго смысла, котораго тщетно ищутъ въ ней и мистики и позитивисты; и жизнь не хочетъ Бога? ибо довольствуется она тмъ субъективнымъ смысломъ, который не нуждается ни въ санкціи Бога, ни въ санкціи Человчества… Объективнаго смысла человческой жизни нтъ, ибо жизнь эта? «капризъ пьяной Айсы»; объективнаго смысла исторіи человчества нтъ, ибо исторія эта? «Анекдотъ, рожденный Айсою» (см. «Перевалъ», 1907 г. № 1, статья . Сологуба); есть только субъективный смыслъ человческой жизни и заключается онъ въ полнот переживаній,? а другого смысла не было, нтъ и не будетъ.

Такъ говоритъ намъ . Сологубъ. Хотлъ ли онъ сказать это? для насъ безразлично, но это сказалось во всемъ его творчеств; и въ этомъ его связь не только съ Чеховымъ и Лермонтовымъ, но и съ Достоевскимъ. И . Сологубъ, и Л. Андреевъ, и Л. Шестовъ? вс они вышли изъ Ивана Карамазова, какъ ни различны они по настроенію, по взглядамъ, по значенію въ русской литератур. Значеніе . Сологуба въ исторіи русской литературы? не велико: онъ слишкомъ интимный, слишкомъ индивидуальный поэтъ, чтобы занять своимъ именемъ десятилтіе, создать эпоху, школу… Въ этомъ отношеніи онъ родствененъ Л. Шестову и совершенно противоположенъ Л. Андрееву: и . Сологубъ и Л. Шестовъ? писатели «для немногихъ», они никогда не будутъ пользоваться всеобщимъ признаніемъ. Это не порицаніе и не хвала: съ одной стороны художникомъ «для немногихъ» является такой глубокій и тонкій писатель, какъ Тютчевъ; а съ другой? писателемъ «для всхъ» оказывается такой тонкій и проникновенный

художникъ, какъ Чеховъ. Тютчевъ? одинокая вершина въ исторіи русской литературы, Чеховъ? соединенная съ прошлымъ и будущимъ горная цпь; Тютчевъ связанъ внутренней связью съ отдльными великанами русской литературы (съ Пушкинымъ, съ Баратынскимъ), а Чеховъ, кром того, еще со всей русской литературой и русской жизнью въ ея цломъ; Тютчевъ? глубочайшій моментъ русской литературы, Чеховъ? цлая эпоха, одинаково и широкая и глубокая. Нтъ сомннія, что имя Л. Андреева будетъ современемъ обозначать собою отдльную эпоху русской литературы: Чеховъ, М. Горькій, Л. Андреевъ? такова будетъ послдовательная цпь именъ, характеризующихъ русскую литературу конца ХІХ-го и начала ХХ-го вка; . Сологубъ (равно какъ и Л. Шестовъ) въ эту цпь не войдетъ. Онъ слишкомъ индивидуальный, слишкомъ интимный писатель, онъ стоитъ въ русской литератур особнякомъ и особнякомъ будетъ изучаться историками литературы. Про . Сологуба можно сказать словами Тэна объ одномъ изъ французскихъ писателей: онъ занимаетъ въ литератур высокое, но узкое мсто. Врне наоборотъ: . Сологубъ занимаетъ въ нашей литератур узкое, но высокое мсто. Его «Мелкій Бсъ» одинъ закрпляетъ за нимъ такое мсто въ литератур, если даже не говорить объ его стихахъ и о такихъ маленькихъ шедеврахъ, какъ многіе мелкіе разсказы . Сологуба? особенно т, въ которыхъ на сцену выводятся дти (напр., «Въ плну», «Два готика», «Земл земное» и др.). Такое же узкое, но высокое мсто занимаетъ . Сологубъ и своими стихами: въ исторіи русской поэзіи девяностые и девятисотые годы будутъ охарактеризованы именами К. Бальмонта и В. Брюсова, а . Сологубъ со своей тонкой, интимной поэ-зіей и здсь займетъ обособленное мсто? узкое, но высокое. Это не мшаетъ ему быть тсно связаннымъ съ отдльными великанами русской литературы? съ Лермонтовымъ, съ Чеховымъ и съ Достоевскимъ; съ первыми двумя онъ связанъ своимъ отношеніемъ къ мщанству жизни, а съ послднимъ? своимъ отношеніемъ къ карамазовскимъ вопросамъ, которые своимъ ядомъ отравили его сердце.

Это? главное, это? существенное въ творчеств . Сологуба. И по сравненію съ этимъ ничтожными и мелкими являются вс черты самовосхваленія, самообожанія и вообще того горделиваго юродства, которыя мы находимъ не у одного . Сологуба, но и у многихъ родственныхъ ему современныхъ писателей. Многихъ читателей приводятъ въ негодованіе такіе перлы, какъ, напримръ, предисловіе . Сологуба къ его трагедіи «Побда смерти»… «Разв стихи его не прекрасны?? говоритъ въ третьемъ лиц о самомъ себ . Сологубъ въ этомъ предисловіи:? разв проза его не благоуханна? разв не обладаетъ онъ чарами послушнаго ему слова?»… И читатель со смхомъ или негодованіемъ отодвигаетъ отъ себя книгу самоупивающагося автора… Но, конечно, поступать такъ, значитъ изъ-за деревьевъ не видть лса. Надо подняться выше подобнаго мелкаго самовосхваленія, надо обращать фокусъ своего вниманія не на эти мелкія авторскія причуды, всегда такъ или иначе объяснимыя нравами литературной кружковщины или условіями личной психики; надо «смотрть въ корень» творчества писателя, искать общей связующей нити этого творчества. И въ томъ же предисловіи, изъ котораго многіе злорадно вырываютъ только-что приведенную фразу, есть другая, гораздо больше заслуживающая вниманія. «Всми словами, какія находитъ, онъ говоритъ объ одномъ и томъ же. Къ одному и тому же зоветъ онъ неутомимо»,? говоритъ о себ самъ . Сологубъ въ этомъ же предисловіи; и на эти слова надо обратить вниманіе, такъ какъ дйствительно они подчеркиваютъ то единство творчества . Сологуба, о которомъ мы говорили на предыдущихъ страницахъ. Нити творчества . Сологуба? многочисленны, сложны и идутъ переплетаясь; но направленіе этого пути? дйствительно едино. «Безуміе», «одиночество», «любовь», «красота», «смерть»? какъ бы ни отвчалъ еще . Сологубъ на стоящіе передъ нашимъ сознаніемъ карамазовскіе вопросы, но несомннно во всякомъ случа, что «всми словами, какія находитъ, . Сологубъ говоритъ объ одномъ и томъ же»… Онъ говоритъ о смысл жизни, о цли жизни, объ оправданіи жизни…

Что онъ говоритъ объ этомъ? мы знаемъ; какъ отвчаетъ онъ на эти вопросы? мы слышали. На творчеств Л. Андреева и Л. Шестова мы прослдимъ дальнйшее развитіе того ршенія вопроса о смысл жизни, которое въ общихъ чертахъ было намчено нами въ творчеств . Сологуба и которое должно въ конц концовъ сдлаться яснымъ не только въ общихъ чертахъ, но и во всхъ подробностяхъ.

Леонидъ Андреевъ

І

Въ драм Л. Андреева «Къ звздамъ» есть одно мсто, которое слдовало бы взять эпиграфомъ ко всему творчеству этого автора. Вотъ это мсто: «человкъ думаетъ только о своей жизни и о своей смерти? и отъ этого ему такъ страшно жить и такъ скучно, какъ блох, заблудившейся въ склеп… Чтобы заполнить страшную пустоту, онъ много выдумываетъ, красиво и сильно; но и въ вымыслахъ онъ говоритъ только о своей смерти, только о своей жизни, и страхъ его растетъ. И становится онъ похожъ на содержателя музея изъ восковыхъ фигуръ. Днемъ онъ болтаетъ съ постителями и беретъ съ нихъ деньги, а ночью? одинокій онъ бродитъ съ ужасомъ среди смертей, неживого, бездушнаго»… Этотъ содержатель музея восковыхъ фигуръ? самъ Л. Андреевъ. Вс главные его герои? это намренно сдланныя изъ воска фигуры, ибо въ каждомъ изъ нихъ есть та доля нарочитаго символизма, которая длаетъ ихъ не столько живыми типами, сколько символами. И иногда Л. Андреевъ дйствительно «болтаетъ съ постителями», скрывая гнетущіе вопросы подъ разными масками; но чаще? а за послдніе годы творчества постоянно? «одинокій онъ бродитъ съ ужасомъ среди смертей, неживого, бездушнаго», и «чтобы заполнить страшную пустоту, онъ много выдумываетъ, красиво и сильно, но и въ вымыслахъ онъ говоритъ только о своей смерти, только о своей жизни, и страхъ его растетъ»… Да, это дйствительно такъ; этими словами Л. Андреевъ самъ вскрываетъ лейтъ-мотивъ своего творчества.

Такимъ лейтъ-мотивомъ творчества Л. Андреева является, какъ уже неоднократно отмчалось критикой, Смерть. Л. Андреевъ? писатель однодумъ: такъ смотритъ на него критика, такъ смотритъ на него читающая публика, и это въ значительной мр справедливо. Конечно, отсюда вовсе еще не слдуетъ, что Л. Андреевъ писатель однотонный, однообразный, упорно зудящій все одну и ту же ноту; наоборотъ, онъ хочетъ, онъ старается? и это въ значительной степени ему удается? быть разнообразнымъ, красочнымъ, неожиданнымъ, новымъ; отъ избытка старанія онъ иногда впадаетъ даже въ противоположную крайность, становится слишкомъ цвтистымъ, вымученно новымъ; онъ постоянно ищетъ все новыхъ и новыхъ эффектовъ, нетронутыхъ и неразработанныхъ гармоническихъ рисунковъ. Но при всемъ этомъ онъ безсиленъ измнить канву своего рисунка; при всемъ старательномъ разнообразіи своихъ мелодій онъ фатально проводитъ ихъ на фон одного и того же «органнаго пункта», выражаясь музыкальнымъ терминомъ. У Мусоргскаго есть одна небольшая пьеска «Il vecchio castello»: на протяженіи сотни тактовъ этой музыкальной картинки Мусоргскій даетъ рядъ гармоническихъ рисунковъ на одномъ и томъ же гнетущемъ фон органнаго пункта? безпрерывнаго продолженія все одной и той же основной ноты, сопровождающей мелодію и проходящей черезъ всю пьесу. Таково же и творчество Л. Андреева, причемъ «органнымъ пунктомъ» его творчества является Смерть. И иногда этотъ «органный пунктъ» заглушаетъ собою вс остальные мотивы творчества Л. Андреева, подобно тому, какъ въ «Цар Голод» въ ночь великаго бунта звукъ хриплаго рога Смерти «на нкоторое время становится почти непрерывнымъ. Вотъ онъ заглушаетъ колоколъ, вотъ заглушаетъ и заставляетъ молчать музыку, вотъ онъ наполняетъ залъ, хриплый, торжествующій, бшеный»… Такъ бываетъ иногда и въ произведеніяхъ Л. Андреева; всюду и всегда онъ? писатель однодумъ, и Смерть является единой думой, заполнившей все его творчество, все его міровоззрніе. Самъ о себ говоритъ Л. Андреевъ, характеризуя состояніе духа одного изъ своихъ героевъ, для котораго «вс слова значили одно: смерть. И вс мысли, какія были у Павла, значили одно: смерть. Изъ сада шелъ густой и сильный запахъ травы, деревьевъ и распустившагося жасмина, и запахъ этотъ значилъ все то же: смерть»… (III, 149? 159. Ср. со слдующимъ мстомъ изъ «Разсказа о семи повшенныхъ»: «Было страшно произнести слово, какъ будто каждое слово въ язык потеряло свое значеніе и значило только одно: смерть»…). Мыслью о смерти пронизанъ для Л. Андреева весь міръ, все бытіе; sub specie mortis смотритъ онъ на все окружающее.

Мысль эта неразрывно и тсно связана у Л. Андреева съ той проблемой, разсмотрнію которой посвящена настоящая книга? съ проблемой о смысл человческой жизни. Это та общая ось вращенія, которая проходитъ черезъ творчество и . Сологуба, и Л. Андреева, и Л. Шестова; но отношеніе къ вопросу о смысл жизни у каждаго изъ нихъ совершенно своеобразно, каждый изъ нихъ подходитъ съ иной стороны къ этой проблем. Мы видли, что . Сологубъ въ ужас останавливается передъ

дебелой и румяной, но безобразной бабищей Жизнью, передъ ея безпросвтнымъ мщанствомъ, ея неизбжной передоновщиной; «если вся жизнь есть мщанство, то въ чемъ же ея смыслъ?»? такъ спрашиваетъ . Сологубъ? и не находитъ окончательнаго отвта. Отсюда его надежды на избавительницу смерть, которая одна можетъ побдить всю безсмысленность передоновщины и все міровое зло:

О, владычица смерть, я ропталъ на тебя, Что ты, злая, царишь, все земное губя; И пришла ты ко мн, и въ сіяніи дня На людскіе пути повела ты меня. Увидалъ я людей въ озареньи твоемъ, Омраченныхъ тоской, и безсильемъ, и зломъ, И я понялъ, что зло подъ дыханьемъ твоимъ Вмст съ жизнью людей исчезаетъ какъ дымъ.

Такъ смотритъ на жизнь и на смерть . Сологубъ: если жизнь безсмысленна, то смерть спасаетъ и избавляетъ отъ безсмысленной жизни. Л. Андреевъ не стоитъ на такой точк зрнія; для него смерть, прерывающая нить жизни, является наиболе безсмысленнымъ изъ всего въ мір. На вопросъ . Сологуба: «если жизнь? мщанство, то въ чемъ ея смыслъ?»? Л. Андреевъ отвчаетъ другимъ вопросомъ: «если есть смерть, то каковъ же смыслъ жизни?» Насколько безсмысленна для . Сологуба вся жизнь, настолько же безсмысленна для Л. Андреева смерть; и если для . Сологуба жизнь есть дебелая, румяная, но безобразная бабища, то для Л. Андреева «жизнь такъ прекрасна, что хотлось умереть? чтобы жить вчно» (III, 150), a смерть есть «мракъ пустоты и ужасъ Безконечнаго»… «Ужасъ Безконечнаго»? это очень характерно; Л. Андреевъ хочетъ отъискать смыслъ нашей земной, конечной жизни и не ищетъ р-ше-нія въ области нуменальнаго или за предлами трехъ измреній.

Л. Андреевъ не можетъ примириться съ нелпостью факта смерти; но это не мшаетъ ему и въ самой жизни видть много передоновщины, мщанства, безсмысленности и зла. Въ то время какъ для . Сологуба вся жизнь, весь міръ въ своей сущности? сплошная передоновщина, для Л. Андреева прекрасная жизнь только запачкана этимъ мщанствомъ; для него это мщанство? только болзнь, только состояніе, а не свойство человка. И эту тусклую передоновщину жизни онъ безпощадно осуждаетъ, примыкая нкоторыми мотивами своего творчества къ Чехову, нкоторыми? къ Горькому. Но въ этой области Л. Андреевъ бываетъ только мимоходомъ, большею частью въ своихъ мелкихъ разсказахъ начала девятисотыхъ годовъ. Одинъ изъ лучшихъ его разсказовъ этого рода? «Нтъ прощенія»; въ немъ проходитъ передъ нами одинъ день жизни типичнаго представителя тусклаго мщанства. Жизнь этого учителя гимназіи, Митрофана Васильевича Крылова,? дешевая жизнь, какъ коночный билетъ съ надорваннымъ угломъ. Отъ дома до гимназіи и обратно: вс дни можно сосчитать по билетамъ, а сама жизнь похожа на клубокъ, изъ котораго грязные пальцы вытягиваютъ бумажную ленту и отрываютъ по билету? по дню… И эта учительская шкура была самому ему такъ скучна и противна, что онъ съ удовольствіемъ вошелъ въ роль шпіона, шутки ради пугая этимъ какую-то молоденькую курсистку. Но когда шутка эта зашла слишкомъ далеко, когда онъ испугался, что его дйствительно могутъ навсегда счесть за шпіона и когда онъ сталъ мучительно искать во всей своей жизни какой-нибудь яркій фактъ, какое-нибудь твердое убжденіе, неоспоримо доказывающее, что онъ не шпіонъ? то онъ не могъ найти такого факта, такого убжденія. «Пусть кто-нибудь, та же двушка обвинитъ его въ шпіонств? найдется въ его жизни что-нибудь опредленное, яркое, убдительное, чтб могъ бы онъ противопоставить этому гнусному обвиненію?»… «„Мои убжденія,? бормочетъ онъ,? мои убжденія. Вс знаютъ. Мои убжденія. Вотъ, напримръ…“? Онъ ищетъ. Онъ ловитъ въ памяти обрывки разговоровъ, ищетъ чего-нибудь яркаго, сильнаго, доказательнаго? и не находитъ ничего. Попадаются нелпыя фразы: „я убжденъ, Ивановъ, что вы списали задачу у Сироткина“. Но разв это убжденія? Пробгаютъ отрывки газетныхъ статей, чьи-то рчи, какъ будто и убдительныя,? но гд то, что говорилъ онъ самъ, что думалъ онъ самъ? Нту. Говорилъ, какъ вс, думалъ, какъ вс; и найти его собственныя слова, его собственныя мысли такъ же невозможно, какъ въ куч зеренъ найти такое же ничмъ неотмченное зерно»… «Митрофанъ Васильевичъ вскакиваетъ и идетъ.? „Вздоръ, вздоръ! Нервы просто развинтились. Да и что такое убжденія? Одно слово. Вычиталъ слово, вотъ теб и убжденіе. Катодъ, логаримъ! Поступки, вотъ главное! Хорошъ шпіонъ, который…“? Но и поступковъ нту. Есть дйствія? служебныя, семейныя и безразличныя, а поступковъ нту. Кто-то неутомимо и настойчиво требуетъ: скажите, что вы сдлали? И онъ ищетъ съ отчаяніемъ, съ тоской. Какъ по клавишамъ пробгаетъ по всмъ прожитымъ годамъ, и каждый годъ издаетъ одинъ и тотъ же пустой и деревянный звукъ»… Опускаю многія прелестныя черточки этого выдержаннаго разсказа, не желая удлинять цитатами изложеніе; но и изъ этого немногаго ясно, какая и въ чемъ разница между двумя учителями гимназій? Передоновымъ и Крыловымъ, то-есть, иными словами? какая и въ чемъ разница воззрній на мщанство . Сологуба и Л. Андреева. Для Л. Андреева Крыловъ? представитель громадной массы, большинства, этическаго мщанства, но далеко не всякій человкъ, далеко не представитель жизни вообще; рядомъ съ нимъ въ разсказ идетъ рчь о людяхъ другого типа, о другой жизни? полной, интересной и разнообразной, проникнутой стройной гармоніей борьбы и быстрой мужественной радостью (III, 251). Но и независимо отъ этого ясно, что кром гг. Крыловыхъ есть люди, обладающіе не дйствіями, а поступками, убжденіями, а не чужими мнніями; есть люди? и такихъ не мало? которые имютъ въ своей жизни то опредленное, яркое и убдительное, чего нтъ и не можетъ быть у Крылова и у всхъ иже съ нимъ. . Сологубъ не призналъ бы такой отводъ закономрнымъ, такъ какъ для него всякая жизнь, жизнь сама по себ? сплошная передоновщина; Передоновъ? это вс мы безъ изъятія, безъ исключенія, Передоновъ? это сама дебелая и румяная, но безобразная бабища жизнь. То, что для Л. Андреева является только состояніемъ большинства, для . Сологуба оказывается неотъемлемымъ свойствомъ человчества; то, что для . Сологуба является нормой, для Л. Андреева оказывается случаемъ. Это мщанство жизни Л. Андреевъ клеймитъ мимоходомъ въ «Бенъ-Товит», добродушно (но и трагично) смется надъ нимъ въ «Оригинальномъ человк», но иногда (и въ этихъ же разсказахъ) задыхается подъ его тяжестью и испытываетъ тогда настоящій страхъ жизни. Случается это съ нимъ тогда, когда онъ подходитъ къ вопросу о причин и смысл зла, царящаго въ мір.

II

Отецъ Сашки (изъ разсказа «Ангелочекъ») больной, молчаливый, цлыми днями лежалъ въ своей каморк и «думалъ о несправедливости и ужас человческой жизни»; объ ужас этой жизни говоритъ и Маруся («Къ звздамъ»): «…Какъ можно жить среди тхъ, кто избиваетъ своихъ пророковъ? Куда мн уйти? я не могу больше. Я не могу смотрть на лицо человка? мн страшно! Лицо человка? это такъ ужасно: лицо человка»… Но зачмъ брать такой случай? избіеніе пророковъ? Уж-асъ жизни, который долженъ быть побжденъ (ибо иначе и жить нельзя), коренится въ повседневныхъ мелочахъ, а не только въ рзкихъ и крупныхъ отдльныхъ явленіяхъ; даже боле того, ужасъ этотъ сильне и невыносиме при взгляд именно на обыденную, повседневную жизнь. Вотъ почему, между прочимъ,? независимо отъ другихъ причинъ? такое сильное впечатлніе производитъ «Жизнь Василія ивейскаго» и такое слабое? «Красный Смхъ». На первомъ изъ этихъ разсказовъ мы сейчасъ остановимся подробно; а о второмъ скажемъ только нсколько словъ, такъ какъ это одно изъ самыхъ слабыхъ произведеній Л. Андреева. Не говоря уже о томъ, что построеніе этого разсказа совершенно невозможное, противорчивое [6] , но и самая идея его не производитъ того дйствія, на которое разсчитывалъ авторъ. Брать частныя явленія и на нихъ вскрывать весь ужасъ жизни? это сильно; вскрывать ужасъ жизни на явленіяхъ массовыхъ? это весьма и весьма слабый пріемъ художественнаго творчества. Война вещь ужасная; «тридцать тысячъ убитыхъ», о которыхъ говорится въ «Красномъ Смх»? это страшно подумать; но не кажется ли вамъ, что смерть ребенка, затравленнаго псами или убитаго обвалившимся домовымъ карнизомъ? еще страшне, еще безсмысленне? Есть извстный предлъ нервной раздражимости не только въ физіологіи, но и въ психологіи; сотни тысячъ блдно-розовыхъ труповъ, которые выбрасываетъ земля въ заключительной сцен «Краснаго Смха»? ложный художественный пріемъ, ocтавляющій читателя совершенно равнодушнымъ. «Онъ пугаетъ, а мн не страшно»? эти добродушно-ядовитыя слова Л. Толстого о Л. Андреев какъ нельзя лучше характеризуютъ подобныя мста произведеній Л. Андреева. Во сколько разъ сильне дйствуетъ на читателя та страница изъ «Братьевъ Карамазовыхъ», гд Иванъ описываетъ страданія измученнаго ребенка, который билъ себя кулаченками въ грудь, молясь Богу и рыдая неотомщенными слезками… И во сколько разъ сильне «Краснаго Смха» дйствуетъ на насъ «Жизнь Василія ивейскаго», гд ужасъ жизни и безсмысленность зла вскрываются на отдльной человческой личности, а не на сотняхъ тысячъ труповъ.

6

Достаточно указать на слдующія несообразности.«…На порог стоялъ братъ, блдный, совсмъ блый, съ трясущейся челюстью и визгливо кричалъ: „я тутъ съ вами съ ума сойду! съ ума сойду!“ (II, 265). Это совершенно противорчитъ другому мсту (II, 274), изъ котораго выясняется, что все это писалъ тотъ же самый „братъ“. Затмъ, совершенно непонятно, кто же писалъ послднія страницы разсказа, и т. п.