О смысле жизни

Иванов-Разумник Р. в.

Мой прахъ истлетъ понемногу, Истлетъ онъ въ сырой земл, А я межъ звздъ найду дорогу Къ иной стран, къ моей Ойле. Я все земное позабуду, И тамъ я буду не чужой,? Доврюсь я иному чуду, Какъ обычайности земной.

Эти мотивы можно встртить еще въ нсколькихъ стихотвореніяхъ . Сологуба (см., напримръ, «Въ мерцаньи звздъ нисходитъ на меня…» и «Звзды, привтствуйте брата!»); и они крайне любопытны для уясненія безсилія этой вры въ будущее раскрыть смыслъ настоящаго. Конечно, блаженъ, кто вруетъ въ Ойле или въ Zukunftstaat; но это самоутшеніе не есть объясненіе смысла нашей земной жизни. Пусть мой далекій потомокъ найдетъ земной рай въ марксистскомъ Zukunftstaat'e, пусть самъ я, вмст съ . Сологубомъ, найду за могилой такую Ойле, идже нсть печаль и воздыханіе: разв это отвтъ на карамазовскіе вопросы? Я буду блаженствовать на Ойле, но каковъ же былъ смыслъ моихъ страданій на земл? И что мн въ томъ, что на Ойле не будетъ страдать ребенокъ, если здсь, на земл, его затравили собаками? . Сологубъ, какъ и вс другіе врующіе, не отвчаетъ на этотъ вопросъ; иногда онъ даже рзко ставитъ его передъ собой, но отвтомъ ему служитъ молчаніе. Таково его стихотвореніе «Ангельскіе лики»; читатели не постуютъ, если мы приведемъ его цликомъ.

Ангельскіе лики, Свтлое хваленье, Дымъ благоуханій,? У Творца-Владыки Вчное

забвенье Всхъ земныхъ страданій. Ангелъ вопрошаетъ: ? Блдный отрокъ, ты откуда? Рано дни теб наскучили. Отрокъ отвчаетъ: ? На земл мн было худо. Мать съ отцомъ меня замучили. У Творца-Владыки Вчное забвенье Всхъ земныхъ страданій, Ангельскіе лики, Свтлое хваленье, Дымъ благоуханій. — Цлый день бранили, Ночью руки мн связали На чердакъ свели раздтаго, Долго палкой били, Долго розгами терзали,? Вотъ и умеръ я отъ этого. Ангельскіе лики, Свтлое хваленье, Дымъ благоуханій,? У Творца-Владыки Вчное забвенье Всхъ земныхъ страданій.

Здсь поставленъ вопросъ, но отвта нтъ, если не считать отвтомъ ссылку на вчное забвенье всхъ земныхъ страданій. Да отвтъ ли это, полно?? можно спросить словами Гейне. Вдь дло вовсе не въ забвеньи, а именно въ страданіяхъ! И по сравненію съ ними все это свтлое хваленье, весь этотъ дымъ благоуханій, вся эта гармонія? «не стоитъ она слезинки хотя бы одного только того замученнаго ребенка, который билъ себя кулачкомъ въ грудь и молился въ зловонной конур своей неискупленными слезками своими къ „Боженьк“! Не стоить, потому что слезки остались неискупленными. Он должны быть искуплены, иначе не можетъ быть и гармоніи. Но чмъ, чмъ ты искупишь ихъ? Разв это возможно?» (Иванъ Карамазовъ). Нтъ, это невозможно. Никакія Ойле, никакіе дымы благоуханій не искупятъ этого мгновенья безвинной человческой муки; слишкомъ дорого оцнена такая гармонія? и самъ . Сологубъ еще во второй книг своихъ стиховъ ясно высказалъ, что это единственно возможный отвтъ на вопросъ. Въ одномъ изъ стихотвореній этого второго сборника мы опять встрчаемъ сопоставленіе ангельскихъ ликовъ съ человческимъ горемъ.

Въ райскихъ обителяхъ? блескъ и сіянье: Праведныхъ женъ и мужей одянье Все въ драгоцнныхъ камняхъ. Эти алмазы и эти рубины Скованы въ неб изъ дольной кручины,? Слезы и кровь въ ихъ огняхъ. Ангелъ хранитель! Куешь ты прилежно Слезы и кровь,? Ахъ, отдохни ты порой безмятежно, Царскій внецъ не всегда мн готовь. Меньше алмазовъ въ обителяхъ рая, Ангелъ, поврь, мн не стыдъ: Бдную душу недоля земная Каждою лишней слезою томитъ.

Здсь мы имемъ передъ собою хотя и не почтительнйшее возвращеніе билета Господу Богу на право входа въ міровую гармонію, но во всякомъ случа уже проблески сознанія, что не по карману намъ платить за входъ въ эту гармонію, за вс эти алмазы и рубины человческихъ слезъ и человческой крови. Отсюда только одинъ шагъ до возвращенія къ старому признанію человческой жизни діаволовымъ водевилемъ, къ совершенному разрыву съ Богомъ.«…На самомъ дл ничего нтъ, обманъ одинъ. Подумай самъ, если бы все это было въ самомъ дл, такъ разв люди умирали бы? Разв можно было бы умереть? Все здсь уходитъ, исчезаетъ, какъ привидніе»,? такъ въ сологубовскомъ разсказ «Жало смерти» одинъ мальчикъ подговариваетъ другого къ самоубійству. Все обманъ, реальны только страданія и обиды, къ которымъ привыкнуть нельзя. «Ваня говорилъ, а Коля смотрлъ на него доврчивыми, покорными глазами. И обиды, о которыхъ говорилъ Ваня, больно мучили его, больне, чмъ если бы это были его собственныя обиды. И не все ли равно, чьи обиды!..» Да, все равно чьи обиды: вотъ почему мы и страдаемъ мучительно и за затравленнаго псами ребенка, и за того «блднаго отрока», котораго «мать съ отцомъ замучили», и за Ваню, и за Колю; вотъ почему мы остаемся вполн равнодушны къ дыму благоуханій и ангельскимъ ликамъ. И . Сологубъ самъ, наконецъ, отказывается объяснять и оправдывать человческую жизнь дымомъ благоуханій и божественнымъ соизволеніемъ; онъ стоитъ за спиной Вани и подсказываетъ ему свои слова отрицанія.«…Кол захотлось вдругъ возразить ему такъ, чтобы это было послднее и сильное слово. Вчно-радостное и успокоительное чувство оснило его. Онъ поднялъ на Ваню повеселлые глаза и сказалъ нжно-звенящимъ голосомъ:? А Богъ?? Ваня повернулся къ нему, усмхнулся, и Кол опять стало страшно. Прозрачные Ванины глаза зажглись недтскою злобою. Онъ сказалъ тихо и угрюмо:? А Бога нтъ. А и есть? нуженъ ты ему очень. Упадешь нечаянно въ воду, Богъ и не подумаетъ спасти.? Коля, блдный, слушалъ его въ ужас»… Бога нтъ. Ойле нтъ. Нтъ и не надо ничего за предлами человческой жизни,? говоритъ . Сологубъ устами Вани, и повторяетъ неоднократно оть себя:

Я воскресенья не хочу, И мн совсмъ не надо рая,? Не опечалюсь, умирая, И никуда я не взлечу…

Никуда? значитъ и мечта объ Ойле перестала уже тешить поэта…

IV

Коля и Ваня? это дв стороны души одного . Сологуба. Борьба шуйцы съ десницей? очень это истрепанная, съ легкой руки Михайловскаго, фраза; однако и само явленіе, характеризуемое ею, старо, какъ человчество. Повторяется оно и у . Сологуба. «Красивое мстечко», нжно-звенящимъ голоскомъ говоритъ Коля. «Что красиваго?» хмуро возражаетъ Ваня. Коля видитъ за ркой красивый обрывъ; въ лсу такъ славно пахнетъ смолой; блка такъ ловко карабкается на сосну; передъ ними лежитъ такой красивый лугъ… Но вода подмоетъ, обрывъ обвалится,? слышимъ мы отвты Вани:? въ лсу пахнетъ «шкипидаромъ»; подъ кустомъ лежитъ дохлая ворона, а на лугу коровы нагадили… Коля? это тотъ . Сологубъ, который самъ говорить о себ: «и промечтаю до конца, и мирно улыбаясь жизни уйду… въ чертоги мудраго отца»; это тотъ . Сологубъ, который нжно-звенящимъ голосомъ мечтаетъ вслухъ о «блаженномъ кра вчной красоты», объ Ойле, освещаемой лучами Маира, объ ангельскихъ ликахъ и дым благоуханій; Ваня? это тотъ . Сологубъ, который самъ не знаетъ, «для чего и чмъ живетъ», который усталъ преслдовать цли, который созрлъ для могилы и для котораго «вся жизнь, весь міръ? игра безъ цли: не надо жить!..» Въ . Сологуб Коля пробуетъ иногда протестовать, старается сказать нжно-звенящимъ голосомъ «послднее и сильное слово:…? А Богъ?..» Но побждаетъ въ немъ всегда Ваня со своимъ негодующимъ отрицаніемъ: «А Бога нтъ. А и есть? нуженъ ты ему очень»… И Ваня не можетъ не побдить, такъ какъ Коля, со своими мечтами объ Ойле, безсиленъ оправдать ту жизнь, слезы и кровь которой понятны только посл своего превращенія въ алмазы и рубины райскихъ обителей… Но алмазы и рубины эти? поистин камни, которые намъ хотятъ подать вмсто хлба…

Ваня побдилъ. Это значитъ, что попытка . Сологуба увровать въ «Святой Ерусалимъ», увидть цль и смыслъ существованія въ будущемъ или даже въ мір трансцендентнаго? закончилась неудачей и возвращеніемъ къ прежнему холодному отчаянью. На этой почв возникъ тотъ страхъ жизни, который окрасилъ собою почти все творчество . Сологуба и сдлалъ послдняго ближайшимъ въ этомъ отношеніи преемникомъ Чехова. Въ жизни нтъ смысла, въ жизни нтъ цли, а значитъ жизнь страшна, какъ бы ни была она подчасъ прекрасна; жизнь страшна, потому что она заперта въ безсмысленныхъ стнахъ, потому что вся она? только безсмысленное мельканіе тней по стн. Еще въ первой книг своихъ стиховъ . Сологубъ почувст-вовалъ этотъ страхъ жизни, прибжищемъ отъ котораго можетъ быть только смерть (см.

его стихотворенія «Печалью безсонной», «Навкъ налаженъ въ рамкахъ тсныхъ», «Я ждалъ, что вспыхнетъ впереди» и др.); во второй книг стиховъ и разсказовъ этому чувству посвященъ рядъ стихотвореній и разсказъ «Къ звздамъ». Звзды для Сережи въ этомъ разсказ? то же, чмъ для Володи были тни: къ нимъ онъ бжитъ отъ туск-лой, срой, безсмысленной жизни, отъ тсныхъ стнъ, гд онъ тоскуетъ среди удобной и дорогой мебели, гд все прилично и надодливо. Ему обидна чужая боль, какъ Кол были больны чужія обиды («и не все ли равно, чьи обиды!»); въ сновидніяхъ онъ переносится въ другой чудный міръ, гд летаютъ мудрыя птицы и проходятъ мудрые, невиданные на земл зври, гд все такъ ясно и осмысленно; на яву его терзаетъ пошлость жизни, отъ которой ему становится страшно. Страшно все обыденное, дйствительность страшна, какъ страшенъ тотъ домъ, въ которомъ живетъ Сережа: «Сережа почувствовалъ, что страшно туда идти, страшно даже смотрть туда»… Выхода нтъ: есть только безуміе и смерть. Первое было удломъ Володи («Тни»), вторая избавляетъ Сережу отъ страшной обыденной жизни. И во второй книг стиховъ, которая идетъ непосредственно вслдъ за этимъ разсказомъ, . Сологубъ много разъ варьи-руетъ эту же тему? «какъ не нуженъ мн міръ и постылъ», «какъ мн трудно идти», «какъ мн страшно»…; остается ждать только смерти избавительницы и надяться на то, что «мы потонемъ во тьм безотвтной»; поэту «блестящими лучами улыбается смерть», для него «есть блаженство одно: сномъ безгрезнымъ забыться навсегда? умереть»…, ибо «неизбжная могила не обманетъ лишь одна» (см. еще позднйшія стихотворенія: «Всти объ отчизн», «О, владычица смерть» и др.). Смысла же жизни нтъ? ни до смерти, ни посл смерти. «Если и до звздъ вознесется трепетъ моей души и въ далекихъ мірахъ зажжетъ неутоляемую жажду и восторгъ бытія? мн-то что? (такъ спрашиваетъ у своей „смерти“ герой одного изъ позднйшихъ сологубовскихъ разсказовъ: „Смерть по объявленію“). Истлвая, истлю здсь, въ страшной могил, куда меня зароютъ зачмъ-то равнодушные люди. Что же мн въ краснорчіи твоихъ общаній, что мн? что мн? скажи. Сказала, улыбаясь кротко:

— Во блаженномъ успеніи вчный покой.

Повторилъ тихо:

— Вчный покой. И это? утшеніе?

— Утшаю, чмъ могу,? сказала она, улыбаясь все тою же неподвижною, кроткою улыбкою»…

Такъ же утшаетъ самъ себя, утшаетъ всхъ насъ и едоръ Сологубъ. Конечно, онъ не могъ не видть, что отвтить словомъ смерть на вопросы о смысл жизни? значитъ не отвтить на нихъ совершенно; но какъ отвтить иначе и что длать? онъ не знаетъ.

«Если бы я зналъ!? говоритъ онъ устами героя романа „Тяжелые сны“, учителя Логина:? а то я какъ-то запутался въ своихъ отношеніяхъ къ людямъ и себ. Свточа у меня нтъ….. Мн жизнь страшна»… «А чмъ страшна жизнь?»? спрашиваетъ его Нюта, и слышитъ въ отвтъ: «мертва она слишкомъ! Не столько живемъ, сколько играемъ. Живые люди гибнутъ, а мертвецы хоронятъ своихъ мертвецовъ»… Жизнь страшна, такъ какъ нтъ свточа, который освщалъ бы ея тьму; а безъ этого свточа Коля не въ силахъ противостоять Ван и противиться великому искушенію смерти; красота жизни блекнетъ передъ нелпостью жизни. И однако красота эта настолько велика, что ею иногда въ . Сологуб Коля побждаетъ Ваню. Непосредственно за «Жаломъ Смерти» слдуетъ прелестный и нжный разсказъ «Земл земное», въ которомъ Саша и преодолваетъ смерть и не кончаетъ безуміемъ. Кстати замтить, во всхъ этихъ разсказахъ . Сологуба главныя дйствующія лица? дти; авторъ точно намренно ограничиваетъ этимъ кругомъ область своего художественнаго творчества, подобно тому какъ Иванъ Карамазовъ этимъ же крутомъ очерчивалъ свои этическіе вопросы. И причина? та же самая. Нелпость, безсмысленность жизни, ея зло, ея ужасъ должны ярче быть видны на дтяхъ, которыя еще, говоря словами Карамазова, яблока не съли и пока ни въ чемъ не виноваты. Ни въ чемъ не виноватъ и Саша? и однако непонятный страхъ жизни уже сдавливаетъ его сердце: «почему? онъ не зналъ, не могъ понять, и все чаще томился»… Это неосознанное чувство онъ не можетъ, онъ не уметь перевести въ сознаніе; отсюда его поиски «страшнаго» въ мір духовномъ и тлесномъ. Онъ ждетъ страха, идя ночью на кладбище: «Саша медленно шелъ по дорог вдоль рки, озирался вокругъ и ждалъ, когда будетъ страшное… Онъ ждалъ страха, да уже и хотлъ его, что дальше, то сильне, и напрасно: страха не было»… Онъ чувствуетъ, что окружающая его реальность «страшне» всякихъ призраковъ. «Нетерпливое ожиданіе страха усиливалось… И гд же страхъ? Саша проходилъ между крестами и могилами, между кустами и деревьями. Подъ землею, онъ зналъ, лежали, истлвая, покойники: что ни крестъ, то внизу, подъ могильною насыпью, трупъ, зловонный, отвратительный. Но гд же страхъ?.. И почувствовалъ Саша, что эта нмая и загадочная природа была бы для него страшне замогильныхъ призраковъ, если бы въ немъ былъ страхъ»… И здсь за Сашей опять стоитъ самъ . Сологубъ, съ той только разницей, что вмсто условнаго «если бы», онъ прямо говоритъ: «мн страшно»…

Твоихъ нмыхъ угрозъ, суровая природа, Никакъ я не пойму. Отъ чахлой жизни жду блаженнаго отхода Къ покою твоему. И каждый день меня къ могил приближаетъ, Я каждой ночи радъ,? Но душу робкую безсмысленно пугаетъ Твой неподвижный взглядъ.

Здсь уже нтъ никакихъ «если бы», здсь окружающая реальность пугаетъ поэта своею безсмысленностью. И хотя надъ Сашей эти страхи безсильны, но все же «тоска томила его»… Безсиленъ надъ нимъ и страхъ физическихъ мученій, которыхъ онъ такъ настойчиво добивался; испытавъ ихъ, онъ думаетъ: «проходитъ боль? и уже не страшно. Нестерпимая, но проходящая, да она и вовсе не страшна»… Такъ онъ «испыталъ и тлесныя мученія, но и въ нихъ не было побждающаго страха». Нтъ ничего страшнаго, не страшна и шишига лсная, круглая, толстая, вся слизкая, съ головой какъ у жабы; если бы такая шишига была и Саша ее увидлъ, то? «чего ужасаться! Да вотъ и эта стна страшне шишиги», отвчаетъ Саша. Нтъ ничего страшнаго, не страшна и смерть-освободительница, ибо все одинаково безцльно, безсмысленно, никчемно. «Саша чувствовалъ, что все умретъ, что все равно-ненужно и что такъ это и должно быть. Покорная грусть овладла его мыслями. Онъ думалъ: „устанешь? спать хочешь, а жить устанешь? умереть захочешь. Вотъ и ольха устанетъ стоять, да и свалится“. И явственно пробуждалось въ его душевной глубин то истинно-земное, чт'o роднило его съ прахомъ и отъ чего страхъ не имлъ надъ нимъ власти…» Все умретъ, все равно-ненужно; «но неужели суждено человку не узнать здсь правды? Гд-то есть правда, къ чему-то идетъ все, что есть въ мір»… Но правда эта, говоря словами Ивана Карамазова? не отъ міра сего: не нашелъ этой правды никто, не найдетъ ее и Саша, ибо правда эта? миражъ, обманчивая тнь, ея нтъ въ мір. Въ этомъ сознаніи? то жало смерти, которое погубило Володю, Сережу, Колю, Ваню и еще многихъ другихъ, цлую серію сологубовскихъ героевъ-дтей; Саша первый вырвалъ это жало, преодоллъ искушеніе смерти. «Весь дрожа, томимый таинственнымъ страхомъ, онъ всталъ и пошелъ… къ жизни земной пошелъ онъ, въ путь истомный и смерт-ный». Преодолвъ мечту о смерти, онъ впервые испытываетъ неизвстный ему раньше томительный страхъ, страхъ передъ жизнью, въ которую ему теперь приходится вступать.

Откуда однако этотъ страхъ жизни? И чмъ же страшна жизнь? Окружающая насъ реальность, міръ явленій, вс эти «предметы предметнаго міра»? страшны для . Сологуба своей отчужденностью отъ человка, своимъ объективнымъ безличіемъ, безразличіемъ ко всему человческому. Но этотъ вншній міръ далеко не такъ страшенъ, какъ міръ души человка, жизнь людей страшне всего на свт. Ужасне всего то, что не только въ окружающей нмой природ, но и въ жизни людей нельзя найти осмысленности, правды и цли. У смерти есть свое оправданіе? она смерть-успокоительница, переносящая насъ въ царство чистаго отрицанія, въ царство безболія, безсознанія, отсутствія зла, отсутствія неповинной муки и горя; но въ чемъ и гд оправданіе жизни, съ ея горемъ, безсмысленными страданіями и неповинной мукой? Въ одной сказочк . Сологуба («Плненная смерть») нкій рыцарь взялъ въ плнъ однажды самое смерть и собирался ее истребить: «смерть, я теб голову срубить хочу, много ты зла на свт надлала». Но смерть молчитъ себ. Рыцарь и говоритъ: «вотъ даю теб сроку, защищайся, коли можешь. Что ты скажешь въ свое оправданіе?». А смерть отвчаетъ: «я-то теб пока ничего не скажу, а вотъ пусть жизнь поговоритъ за меня». И увидлъ рыцарь? стоитъ возл него жизнь, бабища дебелая и румяная, но безобразная. И стала она говорить такія скверныя и нечестивыя слова, что затрепеталъ храбрый и непобдимый рыцарь и поспшилъ отворить темницу. Пошла смерть, и опять умирали люди. Умеръ въ свой срокъ и рыцарь? и никому на земл никогда не сказалъ онъ того, что слышалъ отъ жизни, бабищи безобразной и нечестивой". . Сологубъ тоже многое слышалъ отъ дебелой и румяной бабищи жизни, тоже затрепеталъ отъ ужаса? и то, что слышалъ, разсказалъ намъ въ своемъ роман "Мелкій Бсъ", въ этомъ лучшемъ своемъ произведеніи.