О смысле жизни
Шрифт:
IV
«Гамлетъ», «Юлій Цезарь», «Коріоланъ», «Король Лиръ» и «Макбетъ»? на этихъ пяти трагедіяхъ останавливается Л. Шестовъ, тщательному разбору и анализу ихъ смысла посвящена вся его книга. Мы не можемъ слдовать шагъ за шагомъ за Л. Шестовымъ въ этомъ анализ и отсылаемъ читателя къ самой книг? единственной по сил чувства и глубин мысли во всей нашей русской литератур о Шекспир посл статей Блинскаго; мы только намтимъ рядомъ цитатъ главныя точки проходимаго Л. Шестовымъ пути и увидимъ, какъ отъ смысла трагедiи Л. Шестовъ переходить къ вопросу о смысл жизни вообще.
Въ чемъ трагедія Гамлета и каковъ ея смыслъ? Гамлетъ? «мыслитель», по характеристик Л. Шестова; его, какъ и многочисленныхъ позднйшихъ Гамлетовъ и гамлетиковъ «рефлексія зала», говоря словами Тургенева. Гамлеты умютъ только «мыслить», т.-е. обращаться къ явленіямъ одной стороной своего существа; это ихъ свойство «принижаетъ въ нихъ вс стороны душевной дятельности? для одной» (I, 53). Чтобы стать человкомъ въ настоящемъ смысл этого слова, «мыслитель» долженъ войти въ міръ дйствительности, долженъ не только мыслить, но и чувствовать, долженъ стать достойнымъ имени человка? и въ этомъ смыслъ той трагедии, которую переживаетъ Гамлетъ. «Жизнь застыла въ Гамлет и проснуться онъ можетъ только отъ сильнаго потрясенія: трагедія ему необходима… Тогда лишь онъ узнаеть, что такую жизнь нельзя принять, что нужно найти иную, хотя бы пришлось для этого вынести самыя тяжелыя муки» (I, 69). Прежняя жизнь для Гамлета невозможна: распалась связь временъ, говорить онъ; «пока связь временъ не будетъ возстановлена, нельзя, не нужно жить. И онъ знаетъ, что связь порвалась не вн его, а въ немь самомъ»… (I, 76). И въ возстановленіи
Насколько все это убдительно или неубдительно,? мы еще увидимъ, а пока пойдемъ дальше за Л. Шестовымъ. Онъ переходить къ «Юлію Цезарю» и особенно останавливается на Брут, противопоставляя его Гамлету и считая его величайшимъ представителемъ этическаго индивидуализма. Гамлетъ? представитель рефлектирующей мысли, Брутъ? представитель непосредственнаго чувства, вооруженнаго мыслью. «Гамлетъ со всмъ, что вн его, связанъ идеею. Онъ не можетъ порвать этой связи, но она мучительно тяготитъ его. Брутъ связанъ съ поселяниномъ, съ Римомъ, съ Люціемъ, съ Порціей? какъ съ самимъ собою» (I, ІІ8). Для Брута? «жить и мыслить… не два раздленные, противоположные одинъ другому процесса, а одинъ» (I, 104); люди для него? не ходячія абстракціи, а подобныя ему существа, чувствующія и страдающія: «для Брута нтъ добра вн человка… Цлью онъ считаеть не правила, а себя и своихъ ближнихъ» (мысль эта о человк-самоцли, замчаетъ Л. Шестовъ, могла явиться только у Шекспира, такъ глубоко понимавшаго и цнившаго человка; I, 98 и 113). Свобода для него? высшее благо, рабство? высшее зло; на этой почв и происходить его душевная трагедія. Но, переживая ее, ршившись пожертвовать ради свободы своимъ лучшимъ другомъ, Цезаремъ, Брутъ все время остается образцомъ человка, «везд и всегда…, словомъ и дломъ, учить людей нравственному величію»… Въ этомъ смыслъ его трагедіи. И уже одно то, что на свт есть Бруты, должно убдить насъ, «что есть „человкъ“, есть зачмъ жить, есть что длать? и ни зло, ни горе, ни сама смерть не обвинятъ жизни»… (I, 120). Мы скоро увидимъ, какъ нсколько лтъ спустя Л. Шестовъ отнесся къ «нравственному величію» Брута, къ «велніямъ долга», исполнителемъ которыхъ онъ является…
Дале передъ нами Коріоланъ. Въ чемъ смыслъ трагедіи этого суроваго римскаго воина? Въ томъ же, въ чемъ и смыслъ всякой трагедіи вообще: въ развитіи человческаго достоинства въ человк, ибо нужно выстрадать свое развитіе, свое совершенство. Въ этомъ центръ всякой трагедіи, «и въ этомъ смысл трагедія Коріолана полна захватывающаго интереса. Съ перваго же дйствія предъ вами раскрыты вс условія жизни Коріолана и самъ герой, грубый, безсердечный, ужасный въ своемъ нелпомъ могуществ. Вы ждете, чмъ онъ кончить: неужели онъ уйдетъ такимъ же? Неужели колоссальная сила этого человка такъ и останется дикой стихіей?….. Въ огромномъ горнил Коріолановой души Шекспиръ слдитъ не за безсмысленнымъ кипніемъ расплавленнаго металла, а за тмъ, какъ формируется тамъ великій идеалъ человческаго достоинства и чести, наперекоръ стремленіямъ всего и всхъ»… А если такъ, то «смыслъ трагедіи становится ясенъ, и смерть Коріолана, вся его судьба не гнететъ насъ, какъ она ни ужасна. Наоборотъ, смерть, какъ заключеніе осмысленнаго, творческаго душевнаго процесса… примиряетъ насъ, какъ откровеніе свыше»… И такое «примиреніе» не является результатомъ искусственнаго авторскаго намренія, но непосредственно вытекаетъ изъ существа трагедіи. «Если Шекспиръ осмысливаетъ трагедію, то не за тмъ, чтобы примирять зрителей, а потому, что онъ видлъ смыслъ въ трагедіи… Шекспиръ, вдумываясь въ трагедію Коріолана, видлъ, что она пробудила въ немъ лучшія чувства, что она является для него не наказаніемъ за преступленіе…, а необходимымъ процессомъ развитія… Мы видимъ лишь поверхность явленій и не въ силахъ проникнуть до той глубины, гд таятся корни, изъ которыхъ выростаетъ человческая судьба. Шекспиръ же видлъ ихъ, и безсмысленная, жестокая трагедія Коріолана получаетъ для него человчески понятный смыслъ. На мсто „случая“, который является для современнаго ученаго кореллативомъ „причины и слдствія“, у Шекспира является законъ нашего внутренняго міра»…(I, 173, 186, 196 и 197).
Переходимъ къ трагедіи Макбета, которую Л. Шестовъ именуетъ «трагедіей категорическаго императива». Въ этой трагедіи вопросъ о смысл жизни соединяется съ вопросомъ о сущности величайшей безсмыслицы? преступленія, трагедія эта показываетъ намъ, «какъ понималъ геніальный поэтъ преступниковъ и преступленіе и чт'o примиряло его съ этимъ ужаснйшимъ изъ всхъ существующихъ??????`овъ» (I, 249). Ибо если есть хоть одно безсмысленное по существу явленіе? напримръ, преступленіе,? то міръ еще не оправданъ; а потому самый жестокій преступникъ, какой-нибудь Яго или Макбетъ, «долженъ оставаться для насъ человкомъ такимъ же, какъ и мы, по поводу котораго мы должны требовать у жизни оправданія, какъ Лиръ (мы это еще увидимъ) требовалъ объясненія за свое несчастіе» (I, 253). Итакъ, въ чемъ же трагедія Макбета? Трагедія эта, по мннію Л. Шестова, заключается въ борьб человка съ «категорическимъ императивомъ», т.-е. съ долгомъ въ его кантовскомъ пониманіи. Съ категорическимъ императивомъ и вообще съ формальной этикой Канта ведетъ неустанную борьбу Л. Шестовъ во всхъ своихъ книгахъ; борьбу эту онъ началъ своимъ анализомъ трагедіи Макбета. «Макбетъ не ршается убить Дункана не изъ-за Дункана, а чтобъ не нарушать покоя своей души. Макбетъ, убивши Дункана, скорбитъ не о Дункан, а о себ, о потерянномъ душевномъ мир. У Канта именно это обстоятельство служитъ къ возвеличенію категорическаго императива. Это голосъ „разума“ an sich, существующаго единственно затмъ, чтобы противоставлять свои велнія Макбетовскимъ желаніямъ. „Разумъ“ не говоритъ Макбету: Дун-канъ такой же человкъ, какъ ты. Ты хочешь жить и онъ хочетъ жить? такъ зачмъ же ты убьешь его? „Разумъ“ грозитъ: не убивай ближняго, ибо ты будешь убійцей. Едва ли во всей человческой психик можно найти что-либо боле обидное для достоинства человка, чмъ эта кантовская „совсть“. Не убивай не изъ-за жертвы, а изъ-за предстоящихъ теб непріятностей съ категорическими императивами! Здсь все: и глубокій человческій эгоизмъ, и слабость, и трусость»… (I, 268). Въ борьб съ этими категорическими императивами? весь смыслъ трагедіи Макбета. Мы не можемъ останавливаться на этомъ интересномъ толкованіи трагедіи Шекспира Л. Шестовымъ и отсылаемъ читателя непосредственно къ самой книг этого автора: приводимыя нами обширныя выписки изъ нея даютъ о ней лишь самое общее понятіе.
Однако и по тому немногому, что мы привели выше, вырисовывается съ достаточной опредленностью отношеніе
Королю Лиру восемьдесятъ лтъ; онъ на порог смерти. И вдругъ? ошеломляющій ударъ, нечеловческія мученія. Неужели и они не случайны? Неужели и они имютъ смыслъ? Выгнаннаго изъ дома «злодйками-дочерьми» въ бурю и грозу короля Лира пріютилъ Глостеръ: за это у Глостера вырываютъ глаза. Неужели и это можно понять, оправдать, осмыслить? Любящая Корделія спасаетъ отца? и задушена своими сестрами; «ничего не можетъ быть ужасне, чмъ эта случайная, неожиданная? ненужная, невидимому? смерть лучшей изъ женщинъ на глазахъ у старика отца, и безъ того вынесшаго стoль нечеловческія пытки» (I, 202–203). И это тоже иметъ смыслъ? Это тоже понятно? Это тоже можетъ быть оправдано?
Л. Шестовъ ставитъ вс эти вопросы и безъ колебанія отвчаетъ на нихъ: да. Жизнь можетъ быть оправдана, жизнь должна быть осмыслена, но понять и оправдать ее можетъ только великій поэтъ, которому дано видть глубокую сущность явленій, а не ихъ случайную поверхность. Такимъ великимъ поэтомъ былъ Шекспиръ и онъ открываетъ намъ смыслъ трагедіи короля Лира.
Въ чемъ смыслъ этой трагедіи? Опять-таки въ томъ же, въ чемъ смыслъ трагедіи вообще, въ чемъ былъ смыслъ трагедіи Гамлета или Коріолана: нужно выстрадать свое развитіе, свое человческое достоинство. Гамлетъ былъ только «мыслителемъ»? трагедія сдлала его человкомъ; Коріоланъ былъ только воиномъ, только «тараномъ», но носилъ въ своей душ великія возможности; трагедія проявила ихъ и обратила его въ человка. Такъ и Лиръ: онъ былъ королемъ, въ немъ «every inch а King», каждый дюймъ? король; трагедія должна сдлать его человкомъ. Уже первое оскорбленіе, нанесенное раздавшему свое царство королю, является началомъ страшной трагедіи: «король узнаетъ, что онъ человкъ и ничего больше, т.-е. бдное, голое, двуногое животное» (I, 2І6). Эту истину ему суждено выстрадать, ему суждено пройти тяжелый крестный путь. «За всю свою долгую жизнь онъ усплъ лишь научиться чувствовать себя королемъ… Но ему осталось еще понять, что и вс другіе люди? короли». И когда онъ это пойметь, онъ станетъ «такъ безмрно прекрасенъ въ своемъ трогательномъ величіи и могучей кротости…, что вс вынесенныя имъ муки не только перестаютъ казаться намъ нелпыми, ненужными, но получаютъ въ нашихъ глазахъ глубокій смыслъ» (I, 227). Въ этомъ смыслъ трагедіи короля Лира, въ этомъ смыслъ всякой трагедіи. Трагедія, говоритъ Л. Шестовъ, вызываетъ необычайное напряженіе силъ; вс вопросы жизни возникаютъ передъ человкомъ, какъ они возникли передъ Лиромъ, съ той настойчивостью, которая исключаетъ всякую возможность отклоненія отвта. Лиръ выстрадалъ эти отвты и сталъ передъ смертью человкомъ: въ этомъ смыслъ его трагедіи, въ этомъ отвтъ на вопросъ, эачмъ ему трагедія? «Если трагедія наканун смерти иметъ смыслъ,? приведемъ мы въ заключеніе послднюю большую цитату изъ книги Л. Шестова:? если она не оказывается насмшливою игрою адскихъ или? что еще хуже? равнодушныхъ силъ; если то, что пережилъ Лиръ, нужно было ему? то этимъ снимаются вс обвиненія съ жизни. Вмсто того, чтобы проклинать судьбу, мы, понявъ содержаніе ея „необъятныхъ книгъ“, т.-е. Шекспира, благословимъ цлесообразность господствующаго надъ человкомъ закона»…«…тамъ, гд для насъ хаосъ, случай, безсмысленная борьба мертвой, равнодушной, но безконечно могучей силы съ живымъ, чувствующимъ, но немощнымъ человкомъ, т.-е. тамъ, гд для насъ область нелпаго трагизма, тамъ поэтъ видитъ осмысленный процессъ духовнаго развитія. Подъ видимыми всмъ людямъ муками онъ открываетъ невидимую никому задачу жизни»… И въ этомъ смыслъ того, что мы называемъ трагической красотой. «Если бы удары, обрушившіеся на бдную голову старца, были дломъ „слпой судьбы“, „случая“, ведущихъ людей къ страданію, безумію и смерти, то о трагической красот не могло бы быть и рчи. Мы могли бы говорить лишь о трагическомъ безобразіи»… Трагическое безобразіе имло бы мсто при наличности нелпаго трагизма, трагическая красота обусловлена разумной необходимостью; трагическую красоту можетъ создать жизнь, а возсоздать? великій художникъ, которому ясенъ законъ разумной необходимости. «Найти тамъ законъ, гд вс видятъ нелпость, отыскать тамъ смыслъ, гд по общему мннію не можетъ не быть безсмыслицы, и не прибгнуть ко лжи, къ метафорамъ, къ натяжкамъ, а держаться все время правдиваго воспроизведенія дйствительности? это высшій подвигъ человческаго генія»… (I,234–235, 241).
Такой подвигъ совершилъ Шекспиръ; доказать это? цль книги Л. Шестова. «Цлые годы призракъ случайности человческаго существованія преслдовалъ его и цлые годы великій поэтъ безстрашно всматривался въ ужасы жизни и постепенно уяснялъ себ ихъ смыслъ и значеніе»… «Чмъ ужасне представлялась ему дйствительность, тмъ настоятельне чувствовалъ онъ потребность понять все то, что происходило вокругъ него… Поэтъ чувствовалъ, что нельзя жить, не примирившись съ жизнью. Пока есть Лиры, Гамлеты, Отелло; пока есть люди, случайно, въ силу рожденія или вншнихъ обстоятельствъ, ставшіе добычей несчастія или, что еще ужасне, виновниками несчастія другихъ, преступниками; пока надъ человкомъ господствуеть слпая сила, опредляющая его судьбу? жизнь наша только „сказка, разсказанная глупцомъ“»… И Шекспиръ, по мннію Л. Шестова, показалъ намъ, что слпой судьбы не существуетъ, что Нкто въ сромъ? миъ, что Случай? миражъ, фатаморгана. Случая нтъ? вотъ что говорить намъ Шекспиръ. «Если онъ показываетъ намъ законъ тамъ, гд мы считаемъ неизбжнымъ случай, то лишь потому, что тамъ есть этотъ законъ, который мы не въ силахъ различить. Если судьба Лира, казавшаяся всмъ судьбой человка, которому раздробилъ голову случайно оборвавшійся съ дома кирпичъ, оказывается осмысленнымъ ростомъ его души, то не фантазія Шекспира украсила кирпичъ, а зоркость поэта прослдила вс результаты дйствія удара. Въ „Корол Лир“ Шекспиръ возвщаетъ великій законъ осмысленности явленій нравственнаго міра: случая нтъ, если трагедія Лира не оказалась случаемъ»… «А если такъ, то?????? есть лишь необъясненный случай (курс. нашъ). Участь Глостера и Корделіи, погибшихъ за короля, уже не наполняетъ нашу душу фантастическимъ ужасомъ, какъ и неожиданное явленіе природы не смущаетъ человка, достаточно вышколеннаго, чтобы понимать невозможность нарушенія закона причинности» (I, 280–281, 242–243).
Этимъ аккордомъ заканчивается книга Л. Шестова: случая нтъ, нелпаго трагизма нтъ, есть лишь осмысленная необходимость; а все нелпое, несправедливое, возмущающее душу? это только необъясненный случай…
V
Выше мы почти всюду предоставляли слово самому Л. Шестову, не желая становиться между нимъ и читателями въ его апологіи трагедіи. Читатель выслушалъ такимъ образомъ убжденную и горячую рчь рыцаря Цлесообразности и непримиримаго врага Случая; насколько эта убжденная рчь убдительна? вотъ вопросъ, котораго мы еще не коснулись. А коснуться его необходимо, такъ какъ мы имемъ здсь передъ собой совершенно особое ршеніе проблемы о смысл жизни, ршеніе, не совпадающее ни съ мистической, ни съ позитивной теоріей прогресса и въ корн расходящееся съ построеніями художественнаго творчества и . Сологуба и Л. Андреева.
Дйствительно, трудно найти большую противоположность міровоззрній, чмъ у Л. Андреева и Л. Шестова, автора книги о Шекспир. «Нкто въ сромъ» у Л. Андреева? вдь для нравственнаго міра это тотъ самый Случай, та самая «слпая судьба», которую категорически отвергалъ Л. Шестовъ; по Л. Андрееву міромъ правитъ равнодушная сила, механическіе законы которой настолько же фатально необходимы въ мір физическомъ, насколько случайны въ мір нравственномъ; это та самая точка зрнія, которую Л. Шестовъ называлъ наивно-близорукой и которую онъ искренно презиралъ, считая ее удломъ «типическаго современнаго человка съ врой во власть случая» (I, 43). Центральный вопросъ Л. Андреева: «зачмъ жить, если существуетъ смерть?»? представлялся Л. Шестову удломъ книжнаго человка, «мыслителя» въ род Гамлета. Философія Гамлета на кладбищ? это дйствительно кладбищенская философія; черепа леденятъ ему кровь: «что жизнь, если рано или поздно вс мы будемъ такими?!.. Мысль о смерти, иначе какъ въ вид голаго черепа ему не представляющейся…, торжествуетъ надъ нимъ. Онъ не чувствуетъ, что не изъ нея надо исходить»… Такъ говоритъ Л. Шестовъ о Гамлет и могъ бы повторить о Л. Андреев. Ну, а Нкто въ сромъ? Нкто въ сромъ? это фантомъ, который долженъ быть покоренъ нами; мы должны взглянуть въ глаза Елеазара-Случая и оказаться сильне его: «нельзя примириться съ Медузой, не покоривъ ее» (I, 84, 76). И Л. Шестовъ покоряетъ ее, преодолваетъ фантомъ Случая и ставитъ на его мсто принципъ осмысленной необходимости. Въ этомъ отношеніи, какъ видимъ, Л. Андреевъ и Л. Шестовъ? дв прямыя противоположности. Кто изъ нихъ правъ? Оба правы.