О смысле жизни

Иванов-Разумник Р. в.

Но по пути къ этому передъ нами возникаетъ еще одна задача, которую можно опредлить какъ генетическое оправданіе имманентнаго субъективизма. Мы хотимъ показать, что имманентный субъективизмъ иметъ за собою долгій путь развитія въ исторіи русской общественной мысли, что онъ не случайная бутада, не «плнной мысли раздраженье», а вполн последовательно и преемственно развивавшееся міровоззрніе. Конечно, это преемственное развитіе не есть еще «санкцiя истины», но для насъ важно показать связь имманентнаго субъективизма съ общимъ развитіемъ русской общественной мысли; важно потому, что мы, какъ извстно читателю, стоимъ на почв соціальности. Имманентный субъективизмъ не есть обособленное, далекое отъ жизни, одинокое, подпольное міровоззрніе; міровоззрніе это связываетъ личность съ міромъ, настоящее? съ прошлымъ и будущимъ. И мы ищемъ въ прош-ломъ подтвержденія нашихъ взглядовъ, мы учимся избгать ошибокъ прошлаго, мы обязаны прошлому всмъ нашимъ міровоззрніемъ, какъ ни переработано оно нашей мыслью, нашими переживаніями.

Этотъ мимолетный взглядъ на прошлое покажетъ намъ, что кром мистическаго и позитивнаго ршенія вопроса о смысл жизни, въ исторіи русской мысли минувшаго вка существовало, шло и развивалось то ршеніе этого вопроса, то міровоззрніе, которое мы старались сдлать яснымъ на предыдущихъ страницахъ. Вопросъ о смысл жизни въ русской литератур? эта интереснйшая тема могла бы лечь въ основу обширной

исторіи русской литературы, если бы историки ея не предпочитали проторенныхъ и избитыхъ тропинокъ; мы же не имемъ возможности дать здсь даже и общаго очерка на эту тему [16] . Мы ограничимся лишь однимъ эпизодомъ изъ исторіи русской мысли, эпизодомъ наиболе характернымъ: прослдимъ за первой на философской почв смной мистической теоріи прогресса? позитивной, а ихъ обихъ? міровоззрніемъ имманентнаго субъективизма; затмъ въ самыхъ общихъ чертахъ отмтимъ дальнейшую эволюцію этого взгляда. Читатель увидитъ тогда, что нашъ взглядъ есть лишь развитіе того, что въ теченіе всего девятнадцатаго вка сознательно и безсознательно провозглашали и выражали своимъ творчествомъ многочисленные представители русской интеллигенціи, русской литературы. И когда мы окинемъ взглядомъ исторію русской мысли, то убдимся, какое цнное наслдство отъ прошлаго имемъ мы, стоящіе на почв имманентнаго субъективизма; мы убдимся также, что «последнее слово» въ вопросе о смысл жизни, сказанное . Сологубомъ, Л. Андреевымъ и Л. Шестовымъ, является тсно связаннымъ со всмъ прошлымъ русской литературы. И тогда мы заключимъ нашу работу сжатой характеристикой нашего міровоззрнія, богатые сознаніемъ, что міровоззрніе это тсно связано съ лучшимъ изъ прошлаго, и богатые надеждой, что поэтому ему предстоитъ и широкое будущее.

16

Для того, кто знакомъ съ нашей «Исторіей русской общественной мысли», должно быть ясно, что въ ней исторія русской литературы разсматривается съ точки зрнія, родственной изложенному выше. Тамъ аріадниной нитью служитъ индивидуализмъ, въ смысл примата личности; это одна изъ модификацiй имманентнаго субъективизма. Вопросу о цли въ настоящемъ, о субъективизм, о телеологизм, объ объективной и субъективной цлесообразности, о теоріяхъ прогресса — тамъ посвящено много страницъ, вопросъ о смысл жизни заполняетъ тамъ почти цликомъ главы о Герцен, о Чехов и другія. Все это объясняетъ наши нижеслдующія частыя ссылки на «Ист. русск. общ. мысли», ибо тсная идейная связь этой «Исторіи» и настоящей книги есть фактъ, который намъ хотлось бы особенно подчеркнуть.

II

Родоначальникомъ имманентнаго субъективизма въ русской литератур является Герценъ. Какими путями русская мысль пришла къ этой теоріи? мы подробно говорили объ этомъ въ другомъ мст [17] , такъ что теперь отмтимъ только, какъ на этихъ путяхъ ршали (а еще чаще обходили сторонкой) вопросъ о смысле существованія.

Обращаемся сразу къ тому поколнію русской интеллигенции, которое впервые вооружилось серьезными философскими знаніями для ршенія вопроса о смысл жизни человка, жизни человчества.

17

«Исторія русской общественной мысли», т. I, гл. VII–VIII, особенно страницы 360–365 (по 2-му изд.). То, что мы называли тамъ «философско-историческимъ индивидуализмомъ», есть именно то самое, что теперь обозначено нами какъ имманентный субъективизмъ.

Оружіе это было шеллингіанство, последователями котораго въ двадцатыхъ годахъ были «любомудры»? Веневитиновъ, кн. В. Одоевскій, Иванъ Киревскій, Кошелевъ и др. (предшественники позднйшаго славянофильства), а въ тридцатыхъ годахъ? Станкевичъ и его друзья. Для Шеллинга целесообразность иметъ не субъективное, а объективное значеніе, она существуеть не только въ нашемъ сужденіи, но и во всемірномъ процесс, въ «міровой душ»? такъ называлъ Шеллингъ природу. Развитіе міра есть постепенное откровеніе абсолютнаго, целесообразное движеніе къ тождеству свободы и необходимости; въ трагедіи человечества мы не маріонетки, а творцы своихъ ролей, ведущіе действіе къ сліянію съ Богомъ? къ концу всемірной исторіи. Все эти положенія геніальной философіи Шеллинга были усвоены нашими шеллингіанцами двадцатыхъ и тридцатыхъ годовъ, впервые обосновавшими на философской почве мистическую теорію прогресса. Оправданіе міра они искали въ области трансцендентнаго; видя нелепость жизни, ея ужасы, безсмыслицу, они были уверены, что всему этому не можетъ не быть въ конце концовъ полнаго объясненія и оправ-данія, ибо? «es herrschet eine Allweise Gute "uber die Welt» (любимая фраза Станкевича). Надъ міромъ царить Премудрая Благость, а потому все зло жизни, вс ужасы смерти, вся безсмыслица случая? все это получаетъ свое объясненіе и оправданіе при свт философской мысли, философской вры. «Меня утшаетъ, мой другъ, вра въ кроткую десницу, распростертую надъ главой созданья. Слпая?????? не тяготетъ надъ бытіемъ вселенной, но міры падаютъ, шумятъ океаны, борются воли людей; а паденіе міровъ, стремленіе волнъ и борьба волей суть, можетъ быть, вздохи Единаго, Безпредльнаго, Всеблагого! Благодарю Провидніе»… Эти слова Станкевича очень характерны для русскихъ шеллингіанцевъ двадцатыхъ-тридцатыхъ годовъ; въ нихъ мы видимъ трансцендентное оправданіе міра на почв признанія объективной цлесообразности мірового процесса.

На этой же почв признанія объективной осмысленности міра Станкевичъ и его друзья остались и въ послдующемъ період? період своего гегельянства, когда весь міръ представлялся имъ въ вид одной саморазвивающейся Идеи. «Истина только въ объективности»? провозгласилъ Блинскій вслдъ за Бакунинымъ, и исходя отсюда, пришелъ къ своей знаменитой теоріи «разумной дйствительности»; онъ принялъ міръ въ его ужасахъ, ибо оправданіемъ ему служилъ абсолютный, саморазвивающійся Духъ. Друзья Блинскаго (Бакунинъ, Станкевичъ и др.) понимали, что «Bessarione furioso» неправильно толкуетъ гегельянскую дйствительность, но и для нихъ абсолютный Духъ служилъ оправданіемъ міру? на этой почв сходились вс русскіе гегельянцы.«…Они не понимаютъ, что такое „дйствительность“,? писалъ Грановскому Станкевичъ про Блинскаго и его сторонниковъ:?…о дйствительности пусть прочтутъ въ „Логик“ (Гегеля), что дйствительность въ смысл непосредственности, вншняго бытія? есть случайность; что дйствительность, въ ея истин, есть Разумъ, Духъ»… Итакъ, какъ ни понимать дйствительность, все равно объективный смыслъ мі-рового процесса есть основной фактъ, съ высоты котораго наши гегельянцы оправдывали, принимали, понимали міръ. Когда къ умирающему Станкевичу зашелъ одинъ его знакомый, художникъ Марковъ (это имя слдовало бы сохранить отъ забвенія, такъ какъ въ Марков читатель сейчасъ увидить человка вчнаго карамазовскаго типа, непримиримаго субъективиста, противника всхъ гегельянскихъ метафизическихъ утшеній), когда этотъ Марковъ, говоримъ мы, «закидалъ» Станкевича

философскими вопросами и сомнніями о смысл зла въ мір, объ оправданіи міра, то на все это Станкевичу «было ему трудно отвчать»… «Я никогда почти? признается Станкевичъ? не длаю себ такихъ вопросовъ. Въ мір господствуетъ духъ, разумъ: это успокаиваетъ меня насчетъ всего. Но его (Маркова) требованія не эгоистическія? нтъ! Существованіе одного голоднаго нищаго довольно для него, чтобы разрушить гармонію природы. Тутъ трудно отвчать что-нибудь, тутъ помогаетъ характеръ, помогаетъ невольная вра, основанная на знаніи разумнаго начала»… Да, тутъ трудно отвчать что-нибудь, тутъ объективистамъ всегда приходится ссылаться на вру… И не характерно ли, что искушенный въ философской мудрости Станкевичъ теряется передъ категорически поставленнымъ вопросомъ о сочетаніи зла съ «гармоніей природы»?

Эта теорія объективной цлесообразности, объективной осмысленности жизни стала, наконецъ, слишкомъ тяжелой для нашихъ гегельянцевъ; мало-по-малу они стали чувствовать, что задыхаются на этой своей слишкомъ возвышенной философ-ской позиціи. Протестъ противъ объективизма нарасталъ постепенно. Сперва, еще въ разгаръ увлеченія гегельянствомъ, мы находимъ у того же Станкевича легкую иронію надъ объективной точкой зрнія. Напримръ: «…какія чувства волнуютъ твою морю подобную душу? спросишь ты. Гмъ! Душа? что такое душа?? Reflexion in sich. Что море?? Reflexion in anderes. Солнце соединило атомы на радость и горе, и это соединеніе называется: рабъ божій Николай»… Эта почтительная иронія не помшала Станкевичу оставаться до смерти убжденнымъ гегельянцемъ, объективистомъ, врующимъ въ объективную цлесообразность и въ объективный смыслъ жизни; окончательно разорвать съ гегельянствомъ, съ мистической теоріей прогресса суждено было Блинскому.

Какъ и почему Блинскій отшатнулся отъ объективизма, какъ проклялъ онъ то Общее, на которое раньше возлагалъ вс надежды и въ которомъ видлъ смыслъ и оправданіе всего? объ этомъ намъ приходилось уже говорить въ другомъ мст [18] . Отказавшись отъ метафизическихъ утшеній трансцендентнымъ, Блинскій сперва впалъ въ холодное отчаяніе, которое прорывалось у него и поздне? именно потому, что онъ не былъ въ состояніи найти сразу точку опоры. Ему все казалось, что разъ въ жизни нтъ объективной целесообразности, то нтъ и никакой. «Жизнь? ловушка, а мы? мыши; инымъ удается сорвать приманку и выйти изъ западни, но большая часть гибнетъ въ ней, а приманку разв понюхаетъ… Глупая комедія, чортъ возьми! Будемъ же пить и веселиться, если можемъ, ныншній день нашъ? вдь нигд на нашъ вопль нту отзыва!»… Пока у людей есть въ запас метафизическія утшенія, вра, то они могутъ переносить зло и ужасы жизни; нтъ этой вры? и лучшіе изъ людей «молча и гордо, твердымъ шагомъ идутъ въ ненасытимое жерло смерти… Трагическое положеніе, воскликнешь ты съ улыбкой торжества (Блинскій все это пишетъ Боткину). Дитя, полно теб играть въ понятія, какъ въ куклы! Твое трагическое? безсмыслица, злая насмшка судьбы надъ бднымъ человчествомъ!»

18

«Ист. русск. общ. мысли», т. I, гл. VI, особенно стр. 268–273.

Объективнаго смысла въ жизни нтъ, это ясно теперь Блинскому; а разъ нтъ объективнаго смысла, то нтъ и никакого: зачмъ все это, когда все умретъ, и вы, и я, и горы?? вопрошаетъ, какъ помнимъ, одинъ изъ андреевскихъ героевъ. Въ этомъ переходномъ настроеніи, близкомъ къ непріятію міра, былъ въ то время и Блинскій. «Я не понимаю, къ чему все это и зачмъ: вдь вс умремъ и сгніемъ? для чего-жъ любить, врить, надяться, страдать, стремиться, страшиться? Умирають люди, умираютъ народы, умретъ и планета наша»… И вс эти мысли Блинскій высказываетъ въ томъ самомъ 1840 году, когда начинавшійся разрывъ съ «Егоромъ Федорычемъ Гегелевымъ» заставилъ его отказаться отъ вры въ объективную целесообразность, въ объективную осмысленность жизни, въ основныя положенія того, что мы условно назвали мистической теоріей прогресса.

Но отказавшись отъ всего этого и посл краткаго періода отмченныхъ выше колебаній, Блинскій при-шелъ не къ имманентному субъективизму, а къ позитивной теоріи прогресса: слишкомъ страшно было совершенно отречься отъ надежды на возможность объективнаго смысла жизни; лучше было возложить упованіе на свтлое будущее человчества и этимъ свтлымъ будущимъ освтить и освятить мракъ настоящаго: «мы должны страдать, чтобы нашимъ внукамъ было легче жить»… Здсь Блинскій сошелся съ тмъ теченіемъ русской мысли, которое уже съ начала тридцатыхъ годовъ имло своими представителями Герцена и его друзей и которое характеризовалось идеалами соціализма, въ форм сенъ-симонизма сперва и фурьеризма поздне. Достаточно извстно, какъ Блинскій въ начал сороковыхъ годовъ съ обычной своей страстностью проповдывалъ и исповдывалъ это ученіе соціализма, которое стало для него «идеею идей, бытіемъ бытія»; въ немъ онъ видлъ оправданіе міра, объективный смыслъ жизни. Не будемъ останавливаться на этомъ період вры Блинскаго въ позитивную теорію прогресса, но замтимъ, что во второй половин сороковыхъ годовъ онъ уже охладлъ къ соціализму, хотя социальность и осталась навсегда его девизомъ. Это охлажденіе объясняется между прочимъ (если не главнымъ образомъ) пониманіемъ безсилія какой бы то ни было позитивной теоріи прогресса оправдать міръ, отвтить на карамазовскіе вопросы. Самъ того не сознавая, Блинскій все чаще и чаще сходилъ съ зыбкой почвы признанія объективной осмысленности жизни и становился на точку зрнія имманентняго субъективизма. Уже въ своемъ знаменитомъ письм (отъ 1-го марта 1841 г.), въ которомъ окончательно былъ сформулированъ разрывъ съ Гегелемъ, Блинскій требовалъ отчета о каждомъ изъ братій по крови? и мы помнимъ, какъ комментируетъ Л. Шестовъ эту знаменитую фразу. Здсь начало если не міровоззрнія, то настроенія имманентнаго субъективизма, и съ этихъ поръ настроенія эти не перестаютъ звучать у Блинскаго. «Что мн въ томъ, что моимъ или твоимъ дтямъ будетъ хорошо, если мн скверно, и если не моя вина въ томъ, что мн скверно?» Теперь Блинскій понимаетъ, что «въ каждомъ момент человка есть современныя этому моменту потребности и полное ихъ удовлетвореніе», что для оправданія настоящаго безсмысленно ссылаться на будущее; теперь онъ соглашается, что никакое будущее совершенство, ни земное, ни небесное, не искупаетъ безсмыслицы несовершенства настоящаго времени, что осмысливать настоящее несовершенство человческой жизни можно только настоящимъ же. «Совершенство есть идея абстрактнаго трансцендентализма, и потому оно подлйшая вещь въ мір,? писалъ Блинскій уже за годъ до смерти.? Человкъ смертенъ, подверженъ болзни, голоду, долженъ отстаивать съ бою жизнь свою? это его несовершенство, но имъ-то и великъ онъ, имъ-то и мила и дорога ему жизнь его»…

Одни эти замчательныя слова показываютъ намъ, какъ близко подошелъ Блинскій къ міровоззрнію имманентнаго субъективизма, охладвъ и къ мистической и къ позитивной теоріямъ прогресса. Почти въ это же самое время Герценъ впервые и съ блестящей ясностью формулировалъ эту новую точку зрнія въ своей геніальной книг «Съ того берега»; посл двухъ десятилтій страстной вры въ «совершенство», въ саморазвивающуюся природу и идею, въ оправданіе настоящаго будущимъ, русская мысль пришла къ имманентному субъективизму. И геніальнымъ выразителемъ этого міровоззрнія былъ Герценъ.