Образ жизни

Тублин Яков

* * *

Я долго созревал — Видать, — не та погода. И с дерева упал Двухтысячного года. Я долго созревал — Видать, — не эта почва. И не подозревал, Как прорастал я прочно Сквозь глину, чернозём, Через гранит и щебень. …И вырулил при том На стрежень и на гребень, И так свободным стал — Вот вам и вся наука. Я с дерева упал, — И более — ни звука.

Стихи прошлых лет

1975–1990 годы

* * *

Как

этот день ни именуйте, Но, лёгким отлетев пером, Он весь принадлежит минуте, Когда ударил в небе гром. И враз насквозь промокли флаги, Погасли пышные слова. Обрывки красочной бумаги Покоит чистая трава. Дождь разгоняет смрад угарный, Он машет саблею кривой. И яркий листик календарный Несёт вода по мостовой.

* * *

Так что же с нами стало? Какой настал бедлам! И как нас разметало Но разным по углам! Ведь из одной мы глины, И из одной реки Текущей так старинно, И волны так легки. Из одного мы теста, Из одного костра. Куда нас, неизвестно, Развеяли ветра? «Ау, — кричу я глухо, — Где ты, где он, где мы?» «Ау» — и глотнет ухо В преддверии зимы. Ни колышка, ни хаты, Ни двери, ни окна. И вы не виноваты, И не моя вина. Чего нам было мало? Ведь жили мы светло. Куда нас разметало? Куда нас разнесло? И не свершится чудо Ни завтра, ни сейчас. И эхо ниоткуда Доносится до нас.

* * *

Годы зрелые — высшая проба Годы прошлые — ближняя даль. Там, где были отчаянье, злоба, Поселились любовь и печаль. Под одной умещаются крышей И в душе проживают одной, А душа поднимается выше, Не заботясь о доле иной, Умываясь прозренья слезами Среди зноя, дождей и снегов, И прозревшими глядя глазами На вчерашних друзей и врагов; Понимая: главнейшая проба — Что на поприще дел, а не слов, Что бесплодны обида и злоба — Плодотворны печаль и любовь.

* * *

И то — не основа, И то — не оплот, И кажется, Что не жил ты на свете. Но единственное свидетельство, Что время идёт, — Твои повзрослевшие дети. И зимы пылили, И вёсны цвели, И осень Плодами тебе улыбалась. Но единственное свидетельство, Что годы прошли, — То, что мало Друзей осталось. Река стекленеет, И снова прилив, И снова листва Собирается падать. Но единственное свидетельство, Что ты ещё жив, — Твоя неугасшая память.

* * *

Я выстроил огромный дом С одним-единственным окном. Так, чтобы видно было мне В моём единственном окне, Как

занимается восход, Как солнце от земли идёт К высоким вечным небесам. Я этот дом построил сам. Но почему же среди дня Так сумерки гнетут меня, Потёмки целый день стоят Во всех углах? Зачем же я Построил этот крепкий дом С одним-единственным окном?!

* * *

Я ничего у вас не выторговал, Не растерял я ничего. Так наградите меня выговором, И запишите мне его. Давно мне та награда светит — Ещё на это хватит сил. Пусть знают и друзья, и дети, Что я на этом свете жил. Скажите мне, что я нахально Болото ваше разбудил. Я связки надорвал — печально, — Пристойных не хватило сил. Скажите, что загнусь я быстро, Поскольку в это дело влез. «…Но лучше — правду, чем — в министры,» — Сказал, мне помнится, Жорес.

* * *

Вся в ожидании надежды С утра тревожится душа. Сомнамбулические вежды Я открываю не спеша. Понять пытаюсь — в чём же дело, Ведь я не юноша давно, Но хогь отяжелело тело — Душой воспрянуть мне дано. Прошита красною строкою Тревоги жгучая вода. Ни отдыха и ни покоя, Благополучья не видать. Мне помогать не собирались «Ни бог, ни царь и ни герой». На жизнь мне только лишь достались Надежды утренней порой. Но верю я, как верил прежде, Что я, братишки, «сам с усам», А в чем исток моей надежды, — Ей-богу, я не знаю сам.

Творец

Отвергли, запретили и закрыли Тяжелую присутственную дверь. И ярлыком постыдным наградили — Что делать и куда идти теперь?! Он горько пил, потом опять работал. Никто его об этом не просил. Писал и переделывал он что-то, Над словом бился из последних сил. Когда сквозь плач столица ликовала, Постыдным славословием греша, И лавры фарисеям раздавала Трудилась неуёмная душа — Когда подонки пироги делили, Он бился над очередной главой, И облака отечественно плыли Над рано поседевшей головой. Своею смертью умер, слава богу, И что теперь об этом рассуждать, Мол, если б жил, то стать великим смог бы, Ещё народу свой талант отдать. Как будто он, пройдя сквозь гнёт и беды И завершив судьбы тернистый срок, Тем не велик, что истину не предал И душу от растленья уберёг.

Красный свет

Всю жизнь я шёл на красный свет, Хоть следом было: Зелёный, да ещё совет — И любо-мило. Мне говорили: «Так нельзя», — Иль в этом свете, Жена и мама, и друзья, И даже дети. На красный шёл, хоть он тернист, Зелёный — мягче, Но это был не дальтонизм, И я не мальчик. В итоге получилось так Вот этим летом, Что я, чудак или дурак, — Но вышел к свету.