Образ жизни

Тублин Яков

Четверостишия

1

С кем попало говорить не хочется, С кем придётся пить невмоготу. Помолчим с тобою, Одиночество. Перетерпим эту немоту.

2

Вдруг на дороге встанет стена, Вздыбится диким мустангом: В каждом Раю — свой Сатана, Но в каждом Аду — свой Ангел.

3

Согреемся одним огнём, К одним ветвям протянем руки. И рассмеёмся при разлуке, А встретимся — тогда всплакнём.

4

Каждый

наступивший день — как награда; Круг всё уже и пространство пустей. Нет хороших новостей — и не надо, Лишь бы не было плохих новостей.

5

Не жду ни пониманья, ни участья, Надеюсь на терпение своё. До Истины нет силы достучаться — Но можно домолчаться до неё.

Ироничные строки

1

Не подобострастный, не благоговейный, Я, признаться честно, слишком был идейный. И довольно часто, и довольно долго Мучался избытком гиперчувства долга. За мою за верность, преданность и честность Схлопотал расплату — полную безвестность. И никто не видит, и никто не слышит, Что я многих тоньше, голосистей, выше. И никто на свете так и не узнает, Где душа поэта по ночам летает. И что с нею было, и что с нею стало, Оттого, наверно, что не там летала…

2

В безумном мире, где бушуют страсти, И где никто не слышит никого, Подайте, братцы, мне ломоть участья, Краюшечку сочувствия всего. Подайте мне на пять копеек веры, Внимания подайте двадцать грамм, И теплоты хотя бы четверть меры. Ей-богу всё с процентами отдам. Терпение моё на ладан дышит, И я последним пламенем горю. Куда же вы? Постойте! Нет, не слышат. Сам виноват, что тихо говорю…

Скамейка

Кому он нужен — мой заумный стих? Сижу один. Скамейка на двоих. Сижу и никуда не тороплюсь. Израиль отодвинулись и Русь. А Украина, где родился я, Уже давно — не родина моя. О поле моё горького пути! Куда-нибудь меня перекати. Но умер ветер мой. Моя волна Остановилась. Думает она: В каком ей направлении катить, Зачем на гребне шелуху крутить. Бьёт в сердце истощённое прибой. Как трудно всё же быть самим собой! Осмыслить самого себя, и их… Один я — на скамейке для двоих.

* * *

Чем душу всё-таки согреть?… Нет сил ни жить, ни умереть, Нет сил кричать, Нет сил молчать, Дела пустяшные кончать. Дать газу — и по тормозам. Молчать и слушать. И слепнут тяжело глаза, И глохнут уши. Какая вывеска лица У «обаяшки-подлеца» — Артиста-мима. А я прикинусь дураком, Слезу сухую кулаком, И — дальше, мимо. Ведь были голос и рука, Свой берег, и своя река. Ведь были, были! Но только тусклое окно Осталось у меня одно! Под ржавой пылью. И больно сквозь него смотреть. Нет сил — ни жить, ни умереть.

* * *

Я

устал казаться молодым, Роль играть ненужную, Но всё же, Чтоб не очень выглядеть седым, Постригаться вынужден под ёжик. «Сколько лет тебе, скажи, старик?» Обладатель бывшего рекорда, Я ещё к такому не привык, Я ещё могу за это — в морду. Мне казаться немощным не в масть, А казаться злым — себе дороже. И чтоб в недостоинство не впасть, Буду стричься до конца под ёжик.

* * *

Не рвись и не упорствуй и не злись На этой тверди и под небом этим. Чем больше знаешь, тем печальней жизнь На этом кратком, этом белом свете. Чем больше ты докажешь и поймёшь, Чем больше обретёшь друзей случайных, Тем грандиозней, тем обидней ложь, Тем меньше удивления и тайны. Но этого всего не избежать. Пока ты жив, так хочется додумать, Свои дела довыполнить. И стать Свободным, а не нищим и угрюмым. И только наверху, на Вечном свете, Когда, не торопясь, посмотришь вниз, Поймёшь, паря над зыбким миром этим, — Чем больше знаешь, тем печальней жизнь.

Баллада об отставном поручике

Сердце билось, как часы, Даже, может, лучше. И топорщил он усы — Отставной поручик. Он по городу шагал Тем балтийским шагом И невидимо махал Сине-белым флагом. И вздыхали все кругом — И жена, и дети. Упекли его в дурдом За проделки эти. Только выпорхнул в окно… Волны с поднебесьем Взяли бедного его И лихую песню. И тогда другой моряк, Благородством редкий, Всем сказал: был не дурак Тот поручик едкий. И умолкли друг и враг, Близкий и знакомый, А у моря встал дурак Деревом зелёным.

* * *

Изверился во многом — Оттого Хочу молчать, как старая могила, Не в силах ненавидеть никого, Но также и любить уже не в силах. А жизнь вершит свой бешеный канкан, То кувырком летит, То вяжет путы. И чем добрее щедрый великан, Тем, как ни странно, Злее лилипуты.

В защиту буквы «Ё»

Она отшельницей живёт, Никто её не замечает. И пишут «мед», где надо «мёд», И пишут «лед», где «лёд» сверкает, Руке лениться не даёт Моя внимательная память: Не забывает над «её» Вершинкой эти точки ставить. Не убеждайте вы меня, И что вы там ни говорите, — А в русском щедром алфавите Её никто не отменял. Ну так за что же вы её Урезали и обрубили — Мою родную букву «Ё», Как будто намертво забыли. Её кричат, её поют, Её читают и вещают. Законами не запрещают, А вот печатать не дают. За что же презирать её? Неужто вам её не жалко? А как же это — «Ёлки-палки»? А как же это — «Ё-моё»? Иду в защитники её, К ней нанимаюсь в адвокаты. Оправдываю букву «Ё» — Она ни в чём не виновата.