Обречённая воля
Шрифт:
Он опустил братину на стол и сжал кулак.
Горчаков согласился и торопливо кивнул, как бы приветствуя силу Колычева.
— Да мне и московские доброхоты не страшны. Напою раз-другой — вот тебе и ручные станут.
Он подмигнул гостю и беззвучно, расслабленный выпитым, рассмеялся.
— Ни один местный доброхот остуды со мной принять не посмеет: сомну, как зерно в жерновах. Все они, мне ведомо от Апраксина, добились мест своих через старшего доброхота, а делать ничего не делают и живут как сущие паразиты во своих деревнях. Правды ради скажу, что есть один доброхот тутошний, воронежский, по фамилии Данилов, этот востёр. Донёс мне на царедворцев, кои на Воронеже службы государевы отбывают. А ещё, неуёмный, нашёл человек с пятьсот всяких чинов, что праздно живут за разного рода чиновными людьми, а нигде в переписи не написаны. Премногие из них грамотны, по канцеляриям забились, пишут, на подьячих работают и век-де без государева дела коротают. Я же те списки не отсылывал, а про себя держу, — прохвастался пьяный Колычев, и Горчаков тотчас спросил:
— А почто?
— Что — почто?
— А бумаги те у себя держишь почто?
— Какие бумаги? — окостенел Колычев.
— А списки Даниловы?
— А по то, что надобно поначалу всё проверить, а потом на те списки росчерк положить! Знаю службу!
Горчаков понял, что так его не подденешь. «Деньги, токмо деньги!» — решил он окончательно и напрямик спросил:
— Сколько возьмёшь?
— За что?
— За то, что найдёшь мне продавца земельного.
— Вдруг не скажешь: по коню цена, по земле плата…
Горчаков кивнул согласно. Приставил братину к губам и тянул пиво, вылупив поверх расписного края покрасневшие от выпитого глаза.
— Надобно ждать воскресенья Христова, — начал Колычев о деле. — В воскресенье, на торгу, я подыщу тебе какого-нибудь тайшу из инородцев. Дело обговорим. Коль сойдёт — глядишь, тыщёнку десятин землицы и приворотишь себе.
— Тыщёнку? — изумился Горчаков.
— Да-а. Тыщёнку, а не то две! Тут у нас кусочки хороши… Ну, это не та землица, что дадена тут Романовым, Мещерским, Долгоруким али Меншикову. У того по Битюгу знаешь сколько земли!
Горчаков кивнул.
— Много земли отошло монастырям. В недавние годы патриарх благоволил тутошним монастырям. Зажили они сладко и ещё жили бы краше, да вот, поди ты, и от них крестьяне побежали на донские угодья вольные. Беда с ними, беглыми. А как их воротишь?
— С Бахмута я верну, а до других мест мне дела нет.
— Да на Бахмуте беглых — горсть. Ты бы поглядел, сколько их в стороне от шляхов. Тьма! По Хопру, по Бузулку, по Медведице и по иным рекам. — Колычев приблизил лицо — носом к носу дьяка — и прошептал: — Эту силищу ничем не вытравить, помяни моё слово!
Колычев задумчиво налил пива, подул, отгоняя золотистые хмелины, и обречённо приложился к братине. Плотная коричневая пивная влага, налитая хмельным духом, запахом жжёного зерна и пресного мёда, который любил Колычев примешивать к пиву, приятным холодом окатила живот, освежила.
— А кто тот князёк? — спросил Горчаков о своём деле.
— С ногайской стороны выходец.
— Когда обделывать станем дело?
— Дело сие неторопкое… Ежели бы был ты, как раньше делалось, повёрстан на Москве в каком-нибудь приказе и было бы велено записать тебя поместно и денежно, ан ныне не так просто. Ныне не все к тому повёрстанью рылом вышли! Вот и мы с тобой так-то… Ну, ничего! — Колычев громыхнул кулаком по столу — тотчас показалась ясырка. Он заметил, как уставился на неё дьяк, и прогнал.
— Хороша-а-а! Что твоя чёрная лебедица! А руки-те что крылья, так и плавают по аэру! — крякнул Горчаков, вворачивая по новой моде иноземное слово.
— Ничего! — продолжал хозяин прерванную мысль. — Если мы рылом не вышли на ту землицу, так мы головой вытянем! Ухваткой возьмём! Вот погоди, в воскресенье Христово заманю я сюда Оргея или ещё какого тайшу, али из мещер кого — сделаем дело, только сразу деньги нужны. Деньги-то, спрашиваю, везёшь?
Горчаков подрожал губой, выговорил, как на огне:
— Ве-везу…
7
Горчаков прибыл в Воронеж в четверг вечером. Пятница и суббота ушли у него на церковь, на визиты к Апраксину и на поездки по округе, будто бы в поисках беглых, а в действительности он высматривал земли, выспрашивал у мелких и средних помещиков, когда и как смогли они приобрести землю и за сколько. Эти поездки ещё сильней растравили его желанье заиметь в этом благодатном краю свой кусок земли. Воскресенье он ждал с большой надеждой на успех. В одном месте, верстах в двадцати от Воронежа, ему сказали, что продаётся земля. Он побежал с деньгами и едва не попал впросак: землю ту уже закупил сам Апраксин. В холодном поту Горчаков вернулся в Воронеж и никому, даже сопровождавшему его подьячему, не сказал ни слова.
В воскресенье он едва отстоял обедню. Нетерпенье терзало его. Придя из церкви, он застал в доме Колычева писаря, каких-то людей, которых он заметил через отворённую дверь в другой половине дома. По большой комнате ходил сам Колычев и, красный, рассерженно кричал на писаря:
— Сколько раз тебе говорено: ныне титул государя пишут инако! Я те покажу, как бумагу орлёну портить! Эвона, чего Курбатов выдумал: бумагу дороже денег завёл, а на иной бумаге писать чтобы не смели, а ты этаку ценность портишь, поросячье рыло твоё! Пиши, сукин сын, прости господи, навёл на грех в святое воскресенье!
Колычев перекрестился и после того, как подьячий вывел государев титул по последней моде, стал диктовать, пропустив в горницу Горчакова, и затворил дверь ото всех.
Кто был в другой половине, Горчаков хорошо не успел разглядеть, но заметил лишь на одном одежду инородца.
— Та-ак… Пиши: аз! Нет, не надобно аз! Пиши: «Всемилостивейший государь!»
— То написано у меня, — вскинул брови подьячий Игнат Курочкин.
— Тогда пиши: «Я, холоп твой, служил тебе, государю, верой и правдою многие лета, платя дани тебе конём и кормом, и ныне хощу басурманской веры отбыть и креститься хощу в православную христианскую веру. Милостивый государь-царь. Пожалуй меня, холопа твоего, вели, государь, меня крестить во имя отца и сына и святого духа и вели меня, холопа твоего, государевым жалованьем пожаловать».
— Написал? Не смарал? Тогда припиши: «Вашего величества нижайший раб».
— Всё? — спросил подьячий.
— Иди, иди с богом! — прогнал его Колычев, а сам, взволнованный, притворил дверь поплотней и подал бумагу Горчакову:
— Читай!
Горчаков пошевелил отвисшей губой. Всё было правильно, но он смотрел на воеводу, не затворяя рта.
— Чего глядишь? Дело скрянулось с места.
— Как скрянулось?
— Сейчас подпись поставит некрещёный, и сей день бумага с почтовой тройкой пойдёт на Москву. Давай деньги!