Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов
Шрифт:
Любимый, многократно повторяющийся мотив позднего Гора: он входит в книгу. Не как читающий в смысл текста, а как гость в дверь. Вот так мы входили в этот дом, удивляясь его необычности и прямо-таки художественности. Художественным тут было все: как сами хозяева, так и картины, плотно заполнившие стены.
Вспоминая горовскую коллекцию, прежде всего представляешь реакцию литературного начальника – дом на Ленина, 34, был «ведомственный», и его населяли члены писательского союза. Различались они не только принадлежностью к разным жанрам, но и статусом. Помимо рядовых писателей, вроде того же Геннадия Самойловича, здесь жили люди, облеченные должностями.
Предположим, кто-то из них заходит спросить: «Есть ли у вас свет?»
Прямо под Водкиным висели две или три вещи Константина Панкова. Этот великий ненец, открытый Гором и благодаря ему получивший известность, тоже при жизни был маргиналом.
185
В настоящее время – в собрании Русского музея.
186
Р. Фрумак (1905–1978), Г. Устюгов (род. 1937), М. Шемякин (род. 1943), Э. Зеленин (1938–2002), О. Целков (род. 1934) – несмотря на разницу биографий, этих художников сближало то, что их известность была далеко впереди.
Кажется, к удовольствию собирателя примешивалась специфическая радость фантаста. Он опережал свое время – и уточнял будущую систему координат. Можно подивиться тому, что все произошло в точности по его плану. Сегодня все его подопечные занимают подобающее им место в музеях.
Быть коллекционером в ту эпоху значило встать на защиту живописи и ее авторов. Дело не только в том, что художники бедствовали, а Гор платил легко и помногу. Столь же важно то, что он не скупился на восклицания. Многие в этом нуждались больше всего. После его визитов проще было переживать свою отверженность и безвестность.
Помню рассказ отца о том, как они с Гором ездили к Геннадию Устюгову [187] . Путь был дальний, художник обитал на окраине. Когда, долго блуждая, они нашли нужный адрес, то увидели специально подготовленную для них выставку: на заборе вокруг крохотного домика-развалюхи висели картины.
Конечно, Устюгов получил все возможные комплименты. Ну и уезжали не налегке. Прямо с выставки на заборе приобрели отличные работы… Правда, если Гор не обнаруживал в художнике настоящей смелости, то вел себя иначе. Так получилось с прекрасным мастером И. Зисманом [188] , которого он заподозрил в склонности к компромиссу.
187
Устюгов Г. А. (род. 1937) – художник, прошел путь от отверженности (был исключен из СХШ за увлечение Матиссом) до монографических экспозиций (в частности, в петербургской «KGallery» в 2012 г.). Впрочем, его положение в искусстве и жизни осталось отдельным, чему способствует и психическое заболевание, впервые проявившееся в юности. Живет в Петербурге.
188
Зисман И. Н. (1914–2004) – художник. В детстве потерял родителей, которые погибли под Киевом во время еврейского погрома. Воспитывался в киевском детском доме, над которым шефствовала «Культур-лига». Так с юных лет он приобщился к поискам нового искусства. Дальнейшая жизнь (в том числе и жизнь в искусстве) была трудной, но после шестидесяти он обрел «второе дыхание» и создал, возможно, лучшие свои работы. Отец дружил с Зисманом, организовал его выставку в Доме писателя. Один из главных героев седьмой главы этой книги. Жил в Ленинграде-Петербурге.
Отец ему Зисмана расхваливал. Наконец, Гор согласился посмотреть. Вместе с ними ехала Наталья Акимовна – это означало, что Геннадий Самойлович не прочь что-то купить. В конце концов, ничего не вышло. С первых же вещей, выставляемых на мольберт, он насторожился – и визит свернул. Увиденное показалось ему недостаточно «левым».
Как подобная категоричность совмещалась с его собственными компромиссами? Ведь Гор разрешал себе то, что, к примеру, Зисману запрещал. Возможно, дело в том, что литература обращена к «городу и миру», а живопись – к обитателям квартиры и их гостям. Ясно, что лишь во втором случае правила устанавливал он.
Своими возможностями Геннадий Самойлович пользовался вовсю. Как уже сказано, его коллекционирование представляло вариант заступничества. Сейчас он позволял себе то, о чем прежде нельзя было даже подумать. Все, что ему тогда удалось, это переписать некоторые тексты Хармса – и тем самым сохранить для будущего. Еще он не раз становился первым слушателем. Когда Добычин читал свою прозу, то Гор, по свидетельству приятеля, смеялся больше всех (запись от 22.4.81).
Зато теперь ситуация изменилась. Если бы в мастерские художников явился сам Медичи, реакция была бы такой же. Гора ждали, на него надеялись, его слово воспринимали как вердикт.
К сожалению, границы его могущества заканчивались там, где начиналась область обыденной жизни. Сталкиваясь с рядовыми проблемами, он сразу терялся. Уж какой тут Медичи! Когда Геннадий Самойлович нервничал, давление поднималось, а на лбу появлялись знакомые нам капельки.
Вот хотя бы пример с попавшим в беду родственником жены. Для его спасения Геннадия Самойловича призвали на баррикады. Отказать он не мог, а что в результате? Гор ходил по начальственным кабинетам «и только плакал» (запись от 29.7.68).
За текущие проблемы отвечала Наталья Акимовна. Так получилось, что она занималась этим и тогда, когда пошла домработницей к его родственникам, и после того, как они поженились.
В отличие от Гора, его супруга была далека от книжности. Хотя бы потому, что за долгую совместную жизнь Наталья Акимовна так и не постигла грамоту. Сперва пыталась учить буквы (лучше всего ей давались вывески и этикетки), но потом это занятие забросила. Теперь, если что, ссылалась на дальнозоркость. Мол, шрифт очень мелкий, а она, как назло, не взяла очки.
Один раз сходило, другой, а на десятый возникало сомнение. Как-то гостья дала почитать статью, а она не произнесла свою обычную мантру про забытые очки (запись от 5.8.74). Обратите внимание, какой это год. Отец как минимум десять лет бывает в их доме, и вдруг понимает, что дело совсем не в зрении.
Объяснить этот союз можно с помощью прозы Гора. В ней два основных маршрута: назад – в двадцатые годы, или еще дальше – в детство. Ранние годы Геннадий Самойлович провел на Алтае – бок о бок с эвенками и орочонами. Потом много раз о них писал. Его герои охотились и ловили рыбу, но главный их талант заключался в другом. Им удавалось чувствовать так, словно это самые первые чувства, а они первые люди, только вступающие в этот мир.
Неслучайно главный герой книги «Неси меня, река» (1938) – полный тезка первопечатника Ивана Федорова. Горовский Иван тоже все время находит что-то новое, открывает для себя лес, реку, ветер. В финале ему открывается Ленинград. Тут-то мы узнаем, что он не только мостит улицы, но пишет картины. Впрочем, рисуют и другие герои «северных» книг – Ланжеро из повести 1937 года и Дороткан из повести 1972-го. Ну а может ли быть иначе? Рисовать, как считает автор, значит чувствовать сильнее других.