Одиночество Мередит
Шрифт:
— У нас сегодня много пациентов по «скорой», — сказала медсестра извиняющимся тоном, ведя меня к палате. — Вы скоро сможете забрать ее домой.
— Уже?
— Конечно. Если состояние не ухудшится. Ей будет гораздо лучше дома, в своей постели. Вы всегда можете позвонить, если что.
Фи выглядела как ребенок, бледное лицо на подушке казалось крошечным.
— На меня памперс надели, — сказала она, и мы обе заплакали.
Я села на холодный пластиковый стул и взяла ее за руку.
—
— Я ей еще не звонила, — призналась я. — Хотела сначала тебя увидеть.
— Позвоню, когда вернусь домой. Ей незачем сюда приходить. Она ненавидит больницы.
— А кто их любит? Мне кажется, тебе не стоит оставаться в этой палате. Здесь младенцы. Это как-то очень жестоко.
— А куда я денусь? — тихо сказала она. — И вообще, это нормально. Такое бывает.
— Ты сама знала?
Недавние слова Лукаса не шли у меня из головы, и я не могла понять, почему она не поделилась со мной такой судьбоносной новостью.
Она кивнула:
— У меня была задержка. Первый раз в жизни. И грудь стала твердой, как камень. Я собиралась тебе сказать. Как раз сегодня хотела позвонить, спросить, как ты относишься к тому, чтобы стать тетей Мередит.
— Ох, Фи…
— Мы это не планировали. Лукас… Он еще не готов. Кстати, где он?
— Пялится в телефон в приемном покое.
— Он пишет маме и сестре, рассказывает, что произошло.
— Он эгоист, Фи. Ты действительно хочешь ребенка от этого парня?
Она отдернула руку.
— Мередит, он мой муж. Конечно, я хочу от него ребенка.
— Правда?
— Да, представь себе. Я люблю его.
— Он тебя не стоит.
Она вздохнула:
— Ты бы так сказала о ком угодно.
— Нет, не сказала бы. Он ел бутерброд, пока ты лежала на полу без сознания. В мире полно парней, которые бы так не поступили.
— Ну, вот и выйдешь замуж за одного из них, — буркнула она раздраженно.
— Я не выйду замуж. Все это чушь собачья.
— Как знаешь.
— Я серьезно. — Я снова потянулась к ее руке, и она позволила мне ее взять. — Если у тебя будет ребенок, я буду лучшей тетей на свете.
— Конечно, будешь. — Она сжала мои пальцы. — Я люблю тебя, Мер.
— Я тоже тебя люблю.
— Можешь попросить Лукаса зайти?
Я сидела в приемной одна и не читая перелистывала страницы старого журнала. Так и сидела, пока Фи и Лукас не вышли из палаты, держась за руки. Ее глаза покраснели и опухли, а он по-прежнему смотрел ледяным взглядом.
Я сидела на полу, прислонившись спиной к батарее. К линолеуму прилип крошечный комочек непонятно чего, и у меня никак не получалось его отодрать, как я ни старалась. Я потерла его большим пальцем, взад-вперед. Взгляд скользил по кухне. Если бы ее сейчас здесь не было, я бы уже готовила рагу. Меня это раздражало. Я посмотрела на ее спину, все еще склоненную над столом.
— Где
Она напряглась. Я знала ответ, но хотела услышать, как она его произнесет.
— А ты как думаешь?
— С ней?
Она повернулась ко мне лицом, в глазах стояли слезы:
— Мередит, куда еще мне идти?
— Она знает, что ты здесь?
Она покачала головой, не глядя на меня.
— Мне пора готовить рагу.
— Прости, — послышалось уже в сотый раз.
Я размышляла, не заняться ли готовкой: пусть так и сидит за столом, я не собираюсь помогать ей преодолеть неловкость! Но я все же осталась на полу, чувствуя, что отсидела зад. И все терла и терла прилипший комочек.
— Помнишь, как мы поехали погостить к тете Линде? Мне было лет восемь… Тебе, значит, шесть?
— Немного помню, — с опаской ответила я.
— Она приехала забрать нас из школы на своей большой красной машине. Сказала, что у нас будет необычная ночевка. Мы так обрадовались.
— Красную машину я не помню. Но помню, как у тети Линды было здорово. Мне совсем не хотелось домой.
— Мне тоже. А знаешь, почему мы пробыли там так долго? Около недели, кажется.
— Не знаю, Фиона, и знать не хочу. Мне неинтересно вспоминать о каком-то визите к тете Линде. Она вообще здесь при чем?
Сестра повернулась и посмотрела на меня. В глазах стояло отчаяние:
— Мама пыталась покончить с собой, и у нее почти получилось.
Меня пробрал озноб, несмотря на теплую батарею за спиной.
— Откуда ты знаешь?
— Я подслушала разговор тети Линды с социальным работником. Они говорили, что маму положат в психиатрическую лечебницу. Соцработник спросил тетю Линду, можем ли мы пожить у нее, пока для нас не найдут приемную семью.
— И ты только сейчас мне об этом говоришь?
— А когда надо было сказать? — В голосе Фионы прорезалось раздражение. — Когда тебе было восемь? Девять? Десять? Какой бы я была старшей сестрой, если бы сказала тебе, что наша мать так несчастна, что решила оставить нас навсегда?
— Фиона, я бы хотела, чтобы она оставила нас навсегда.
Ее дыхание участилось. Она потерла подбородок — верный признак волнения.
— Я рассказываю это не для того, чтобы ты ее пожалела.
— Тогда зачем?
— Мередит, много чего произошло, о чем ты не знаешь.
— Не сомневаюсь. Но много чего произошло, о чем я прекрасно знаю. О чем я никогда не смогу забыть, сколько бы сеансов этой гребаной терапии я ни прошла.
— Я стараюсь, Мередит.
Голос сестры дрожал, она едва сдерживала слезы. Кажется, я видела ее плачущей дважды за всю свою жизнь.
Я вспомнила, через что ей пришлось пройти, и немного смягчилась:
— Я знаю. Но, может быть, теперь уже слишком поздно.
— Может быть. Но я хочу попробовать.
Я до боли прижала палец к комочку на полу.