Одиночество Мередит
Шрифт:
— Я ушла от него, — сказала она наконец.
Я крепче сжала заварочный чайник, выжидая несколько секунд, прежде чем снять крышку и залить в него кипяток. Я делала то, что умею делать прекрасно, что не смогла бы испортить. Достала две кружки, молоко из холодильника, сахар, чайные ложки.
— Тебе как обычно? — спросила я, оборачиваясь к ней.
— Что? — Она смотрела непонимающе.
— С сахаром?
Как будто то, как она пьет чай, было важнее того факта, что она только что ушла от мужа, с которым прожила
— Один кусочек.
Протягивая ей кружку, я заметила у нее на пальце обручальное кольцо.
— Все еще носишь кольцо? — Мой вопрос прозвучал как обвинение.
— Я пока не готова его снять, — тихо ответила она. — Но я ушла от него. Съехала неделю назад.
— Почему? После стольких лет? Почему именно сейчас? Почему не тогда?
В мозг ворвалось воспоминание: мои бедра, с силой прижатые к раковине, пивная отрыжка, нестройные звуки фортепиано из другой части дома. Я сжала кулак и впилась ногтями в ладонь, чтобы вернуться в настоящее.
Фиона сделала глоток и поморщилась — чай был еще слишком горячий. Думаю, она ждала, что я сяду за стол первой. Раньше она бы сама села не задумываясь: сестре ни к чему церемонии. Но наша близость давно осталась в прошлом. И мне не хотелось садиться. Я чувствовала себя на удивление уверенно, стоя в тапочках посреди кухни и ожидая, когда она посмотрит мне в глаза. Когда заговорит.
Ее спас звонок в дверь.
— Это курьер из «Теско», — сказала она.
— Почему? — снова спросила я.
Покупки я раскладывала по местам без обычного усердия. Запихнула целую курицу в и без того переполненную морозильную камеру, рассеянно поставила консервные банки не на ту полку.
— Он мерзавец.
— Неужели, — пробормотала я себе под нос.
— Мне понадобилось слишком много времени, чтобы увидеть его истинное лицо. Прости, Мередит. Я… я не могу объяснить. Как будто он… подчинил меня себе, понимаешь? У него была такая власть надо мной, и мне потребовались годы, чтобы все понять. Прости меня.
Я долго ждала этих слов. Двух слов, которые могут означать все или ничего. Не знаю, что должно было произойти после, что я должна была почувствовать. В тот момент ничего не изменилось.
Фред, мурлыча, потерся о мою ногу. Я кожей ощутила прикосновение его пушистого хвоста. Мне хотелось взять его на руки, пойти в гостиную и включить старый фильм, который я видела тысячу раз. Хотелось, чтобы Фи ушла, забрав свои извинения.
— Прости меня, — снова сказала она.
— Сядь. — Я сгребла со стола фрагменты вокзала Антверпен-Центральный обратно в коробку. Закрыла крышкой и отодвинула подальше, на другую сторону стола.
Мы сидели друг напротив друга, пили чай и чего-то ждали. Всякий раз при взгляде на нее мне приходилось отводить глаза, чтобы боль не пронзила меня как молния.
— Мередит,
— Перестань твердить одно и то же.
— Я не знаю, что еще сказать. Если это что-то изменит, моя жизнь — полное дерьмо и…
— Дело не только в тебе, Фиона, — резко оборвала я.
Она выглядела абсолютно потерянной, но мне было все равно. Я хотела, чтобы мои слова ранили ее так же, как меня — ее молчание.
— Я предпочла поверить ему, а не тебе. Так было проще. Не знаю, как я могу загладить свою вину. Если, конечно, ты вообще этого хочешь.
— Не знаю, — честно ответила я. Посмотрела на свои пальцы, длинные и тонкие, обхватившие кружку. — До сих пор не понимаю, почему ты пришла. Что изменилось?
Когда я наконец подняла глаза, у нее по щекам текли слезы.
— Я опять потеряла ребенка.
— Господи, Фи… — прошептала я и поразилась тому, что, несмотря на всю боль, меня вдруг накрыла волна мучительной любви.
Нам было двадцать четыре и двадцать пять, и мы считали себя очень взрослыми. Но были еще совсем детьми.
Тогда я провела наедине с Лукасом больше всего времени — мы сидели в стерильной больничной приемной, пока моя сестра истекала кровью в коридоре. В тот день она была в первую очередь моей сестрой, и только потом — его женой.
— Расскажи еще раз, что произошло, — потребовала я.
Он оторвался от телефона и поднял на меня ледяной взгляд.
— У нее просто пошла кровь. Я же уже сказал. — Он говорил так, словно его это не беспокоило.
— Когда вернулся из паба?
— Да. Я думал, она спит. Я сделал бутерброд с сыром, взял его в постель. Она была в ванной. Лежала на полу.
— Она потеряла сознание. — Это был не вопрос.
— Да. — Его телефон звякнул, и он перевел взгляд на экран. — Она потеряла сознание.
— И что ты сделал?
— Съел бутерброд.
— Ты съел бутерброд.
— Да, я съел бутерброд.
Я сжала кулаки. Он явно издевался надо мной. Мимо быстро прошла медсестра, успев на ходу нам улыбнуться. Я изо всех сил надеялась, что она не приняла нас за пару, которая болтает о бутербродах с сыром, чтобы унять волнение перед УЗИ, перед тем, как впервые увидит своего ребенка. От одной мысли об этом к горлу подкатила тошнота.
— Мередит, я думал, она пьяная. Я и сам был пьян. Было два часа ночи.
— Она была не пьяная. — Я смотрела на него в упор. — У нее был выкидыш.
— А как я мог об этом знать? Я даже не знал, что она беременна. Как и ты, между прочим.
Я скрестила руки на груди, пытаясь подавить гнев. Фи уже лежала в палате в конце коридора.
— Пойду выясню, что там.
Он пожал плечами, поднял воротник куртки и снова уставился в телефон.
Прежде чем меня пустили к ней, прошло еще десять минут.