Огонь с небес
Шрифт:
— Это неприемлемо!
— Да что вы все заладили! Вы что — на их стороне!?
Латыпов впервые повернулся к Шубову.
— Что, простите?
— Что слышали!
— Нас сметут точно так же, как и монархию, — сказал еще один заговорщик. — Разъяренной толпой невозможно управлять.
— Но ее можно использовать как таран!
— Повторяю — еще раз — это неприемлемо!
— А почему же, — спросил Шубов, — вы вывели нас на площадь и ничего не добились? Зато подставили нас всех под петлю. Поскольку мы все свободные люди, я предлагаю проголосовать. Кто за то, чтобы записать воззвание к народу на предложенных мною условиях?
В этот момент в дверь раздался стук.
Граф Шубов, совершенно того не стесняясь, снял с предохранителя пистолет, и остальные — почти все — сделали то же самое.
— Откройте… — сказал граф, ни к кому конкретно не обращаясь.
Открыл Берарди. На пороге был аль-Араби. Без оружия.
— Вы чего тут… ладно, — он был красный как рак, без оружия, — кажется, парламентеров прислали…
Шубов щелкнул предохранителем снова — и в этот момент Латыпов, толкнувшись ногами, катнулся назад от стола и трижды выстрелил из пистолета, который держал под столешницей. Шубов упал вперед, лицом на стол, во все стороны полетели бумаги, и запахло кровью. Кто-то вскочил, кто-то даже упал со стула.
— Спокойно. — Латыпов, известный среди своих как Петров, повел стволом пистолета. — Спокойно. Все под контролем…
Все и на самом деле было под контролем. С самого начала…
Черный, с гербами на дверях, «Руссо-Балт», тяжелый, как асфальтовый каток, несокрушимый, как сама Империя, наткнулся на первый блок-пост — морской пехоты — на Большой морской. Морские пехотинцы полностью перекрыли улицу высадочными средствами, развернув пушки в разные стороны и поставив часовых. Все выдвижение производилось в спешке, не было ни паролей, ни опознания «свой-чужой», ничего — да и какие, ко всем чертям, чужие. Машины просто разворачивали обратно, из Императорского яхт-клуба морским пехотинцам прислали обед, который они сейчас и поглощали, — но дежурные были у пушек и офицеры находились на местах. Проникнуть через эту преграду было не так-то просто — но пассажира «Руссо-Балта» знали все, до последнего человека в Империи. Зарычав мотором, десантный бронетранспортер откатился в сторону — и «Руссо-Балт» проехал дальше, направляясь в центр города, к Дворцовой…
Гвардия пропустила машину еще быстрее. Им были даны соответствующие указания… да и сами они понимали, что дело затянулось и ничем хорошим оно не закончится…
Машина остановилась не у входа в здание штаба — а по центру, у Ростральной колонны. Сам штаб находился в углу Дворцовой. Из машины вылез человек, всего один. Посмотрев на Неву, на вертолеты — три вертолета виднелись на горизонте, они летели на юг с неизвестными целями — человек твердым шагом направился к зданию штаба…
В здание штаба его немедленно пропустили. Люди жались по углам…
Заговорщики — главные заговорщики, те, от которых все и зависело, оставив залитый кровью кабинет для совещаний, собрались в кабинете главноначальника Петербургского округа, потому что больше и негде было. Все они в этот момент были похожи на нашкодивших сыновей, ждущих от отца хорошую трепку…
Открылась дверь. Человек в форме старого образца, еще с эполетами, встал перед ними…
— Вы чего удумали, сукины дети!? — фельдмаршал Раевский, дядя Ее Высочества, несмотря на свои года, был похож на поднятого из берлоги старого, облезлого, косматого, но все еще смертельно опасного топтыгина, — вы чего удумали, дуэлянты?! На власть покушаться! На власть руку подняли!
Заговорщики подавленно молчали.
— На колени! — тихо и страшно проговорил фельдмаршал, — на колени, сукины дети! Молите прощения у матушки Государыни нашей! Молите прощения…
Дворец слез…
Так называли это место местные, изумленные небольшим, но потрясающе роскошным особняком, возникшим здесь буквально за полгода. Особняк располагался в месте, где никто не строил, и был обнесен высоким дувалом, который огораживал территорию примерно в пять гектаров. Все знали, кто жил в этом тереме, но удовлетворить свое любопытство не было никакой возможности — у здания была охрана и, как судачили — еще и мины…
Стремительный взлет и не менее стремительное падение Анахиты, она же Люнетта, как оказалось, дочери итальянской графини-куртизанки и персидского шахиншаха Мохаммеда Хосейни — был настолько таинственным и необъяснимым, что пересуды в свете шли до сих пор. Сомнениям подвергалось все — и происхождение этой дамочки, и как она появилась в Санкт-Петербурге, и как ей удалось обратать самого Императора — и как и почему он от нее избавился, притом что прижил с ней двоих детей. Добавляло таинственности то, что Ее Величество Императрица Мария, хоть и вернулась в Петербург вместе с Наследником, жила в отдельном дворце и появлялась вместе с Его Величеством лишь на протокольных церемониях. Самого Николая Третьего эта ситуация более чем устраивала, он искал новых пассий то в Гельсингфорсе, то в университетах Санкт-Петербурга, то в модельных агентствах в Варшаве. То, что сочтено было бы возмутительным в начале прошлого века, считалось даже некоей лихостью в начале нынешнего — хорошо же мужик устроился! Но история Анахиты оставляла вопросы — и рано или поздно кто-то должен был дать на них ответы.
Анахита, наполовину персиянка — наполовину итальянка, появилась в Петербурге в начале четвертого года. Сначала никто не замечал этого, потом, когда тайное потихоньку стало становиться явным — пошли вопросы. Кто она? Откуда? Наиболее дотошные раскопали то, что из разрушенного войной Тегерана, и в свет ее вывел не кто иной, как князь Воронцов, бывший наместник в Персии, теперь находящийся в опале и вынужденный покинуть страну. Пикантности ситуации придавало то, что князь Воронцов был связан узами брака, и Его Императорское Величество был связан узами брака, а кроме того — между собой они были связаны узами дружбы, да еще настоящей, с детства.
Пошли сплетни. Слухи. Санкт-Петербург вообще потрясающе жестокий город, для того чтобы постоянно жить в нем, надо иметь толстую кожу или хотя бы непробиваемое чувство юмора, чтобы все злокозненные слухи встречать с иронией и усмешкой. Такие люди и обращались в свете — но такими были не все…
Если верить всем досужим сплетням и слухам, получалось так, что на Рождественском балу, отмечающем наступление нового, две тысячи четвертого года от Рождества Христова, Его Императорское Величество Николай увидел женщину своего старого друга с детства, вице-адмирала Воронцова. Сам же вице-адмирал, оставив не совсем здоровую супругу в поместье, подобрал где-то эту институтку, годящуюся ему чуть ли не в дочери, и положил ее в свою постель. Тоже хорош, в общем.
Девица эта была так хороша, что поразила Его Величество до глубины души. Можно было поступить, как поступил царь Давид [27] , тем более что в Тегеране был настоящий разгул терроризма — но Его Величество постеснялся так сделать. Или поопасался повторить судьбу Давида — подобные истории рано или поздно всплывают, и непоколебимой популярности Его Величества в армии был бы нанесен непоправимый вред. Вместо этого он сфабриковал против своего друга подозрение в шпионаже, освободил его от должности и потребовал убираться из страны. Что князь Воронцов, почувствовав, что пахнет жареным, и сделал.
27
Поимев грех с супругой храброго воина Урии, царь Давид послал в армию письмо, где просил командующего поставить Урию там, где будет самое сильное сражение. Урия был убит в бою, а Давид — обличен Богом и потерял царство. Это библейская история.