Океан в изгибах ракушки или Синяя рыба
Шрифт:
Одним днём пребывание Мии у зверя не окончилось. Сначала Гкхадту'Уэльт ссылался на плохую погоду, затем на то, что именно сейчас уходить небезопасно – слишком много на улицах злых людей. А потом пришла зима, и девочка поняла, что она здесь надолго, потому что в такую стужу Уэльт её точно не отпустит.
Когда Гкхадту'Уэльт уходил за едой или на охоту за бандитами (карать плохих людей и быть им судьёй с тех пор, как он стал монстром, Уэльт считал своим призванием), пещера плотно закрывалась массивным валуном. Зверь закрывал девочку, оставляя в проходе лишь маленькую щель, через которую едва пробивался свет.
– Пока я, опекающий и заботящийся, пищу добывающий и тебя кормящий, буду отсутствовать по делам нужным, неотложным, я закрою вход в пещеру камнем массивным, несокрушимым, дабы не навредили тебе ни люди, злые, богам неугодные, ни животные – хищные, свирепые. Но оставлю для тебя зазор
В действительности же оставляемое отверстие было столь мало, что Мия при всём желании не смогла бы через него пролезть. Не раз пыталась она это сделать, но лишь едва не застряла среди камней. Сказать о том хозяину пещеры она не могла, так как его чрезмерная забота и беспокойство вылились бы скорее в бесконечные расспросы о том, что ей не понравилось, нежели в понимание, что девочке свобода от его опеки важнее, чем безопасность. К тому же, Мия осознавала, что сам Уэльт видел, какую щель он оставляет. Он знал, что ей не выбраться и запирал её осознано, прикрываясь радушием. Он просто привязался к ней от лютой скуки и стал воспринимать её, как некую собственность, коей может распоряжаться по своему усмотрению.
Иногда, когда существо возвращалось в пещеру, оно рассказывало о своей прошлой праведной жизни и о тех, кто пользовался его добротой. Тема плавно перетекала в обсуждение людских злодеяний и заканчивалась эмоциональными речами, пропитанными жгучей ненавистью ко всему порочному. Вся чистота и доброта, которые были когда-то в человеке по имени Уэльт, не найдя своего отражения в окружающих и близких, начинали пожирать сами себя, порождая уродливое представление о том, что такое правильно. Именно этот эффект зеркала и преобразил некогда праведного гражданина в чудовище. Привыкая смотреть на ближнего, как на самого себя, на своё отражение, Уэльт невольно менял себя. Он подходил к другим с открытой душой и, ожидая увидеть в собеседнике такую же открытость, видел лишь наглость и жестокость, смех над его порядочностью, плевки в лицо и удары в спину. Так, мнимое зеркало покрывалось трещинами, искажая лицо на той стороне, придавая им чудовищность. Вскоре Уэльт стал видеть в других лишь стадо жестоких тварей, не задумываясь, что тем самым зверя растит в самом себе. Постепенно ненависть заполнила все пространство внутри его сердца. Засыпая по ночам, он уже не думал ни о прекрасных девушках, ни о далеких звёздах, он не вспоминал приятных моментов прошедшего дня или минувших лет детства. Он представлял себе тёмную угрюмую площадь, в центре которой стоит виселица. И к этой виселице длинной-длинной очередью стоят люди, чтобы затянуть себе петлю на шее. В этой очереди были и знакомые обидчики, и продажные полисмены, безразличные к чужому горю люди и множество серых и безликих фигур, которые, по его мнению, заслуживали смерти. Со временем эта очередь в его голове всё увеличивалась, дополняясь новыми пороками и злодеяниями, которые ранее им же самим считались не такими уж и серьёзными, чтобы за них обвивать шею удавкой. За пределами этой площади должны были находиться люди, которым стало бы легче жить, когда процесс казни закончится. Но об этих людях Уэльт почти не думал. Они воспринимались некой общей чистой и непорочной массой. Их слезы по родным и друзьям, ждущим своего часа на темной площади, были не в счёт. За них уже всё было решено – им будет лучше без той черни, которая вскоре сотрется с лица земли. Так суд начинался с первых мгновений сна обиженного всеми юноши.
Суд шёл. Под пристальным взглядом великана, обретшего силу. В заточенных когтях чудовища. В каменном лице и сердце Гкхадту'Уэльта.
– Ты не думаешь о том, что после всего, что ты сделал и делаешь, ты стал таким же, как и те, кого ты судишь? – как-то спросила его Мия.
– Думал ли я над подобным вопросом, сложным, часто всплывающим? Думал, задавался. И ни раз приходил к одному и тому же ответу: нет – другой. Я – растение совершенно иного семени, но единой с ними почвы – сухой и безжизненной. Именно потому моё тело покрыто шипами, пиками, именно потому мои листья жухлые, а бутоны невзрачные. Да, возможно мой лик похож на лик того нелюдя, что гибнет под моими клыками и когтями, нелюдя, приносящего боль и несущего скорбь. Возможно, я не меньше него заслуживаю суда строгого и самой жестокой расправы. Но я не такой же. Как разные растения из земли получают разные питательные вещества, так и меня питают иные мотивы. У бандита, убийцы, вора, продажного толстосума – любого осужденного мной – на уме лишь они сами, их комфорт, прихоть – их эгоизм, различные стороны их драгоценного и вездесущего «я», которое они стремятся выпятить, как павлин, красующийся своим пышным хвостом. Не видят они, что выглядят не как павлины, а как павианы, и на показ выставляют они вовсе не хвост. За это самолюбование, за ещё одно зернышко комфорта эти твари готовы продать души всех окружающих. Кто-то из них сам нажимает на курок, но большинство молча делает то оружие, из которого рано или поздно выстрелит убийца. Это большинство защищает свою нравственность за маской неведения – просто не задумываясь о последствиях и людских жизнях, судьбах. Но в корне их зла неизменно остается эгоизм. Мой корень зла куда толще – он не состоит из чахлого стебелька собственного благополучия и личных интересов. Он сплетен из веток сотен и тысяч обиженных, преданных, обманутых. Мой стебель заряжен вековым терпением и проглоченной обидой. Слишком много было съедено обиды – настолько много, что она рвотой рвется наружу. Мой корень зла весь пропитан ненавистью – не моей – всего человечества! Ненавистью к коррупции, безнаказанности, ненавистью к упадку, против которого люди не в состоянии восстать поодиночке.
– Но если не поодиночке? Если всем дружным миром? – возразила Мия.
– Тогда они всем дружным миром станут подобны мне, недружному мне. Так как нет против силы и насилия другого средства, чем ещё большая сила и насилие. Что бы там ни пели романтики-гуманисты, только крепкий кулак да острые зубы способны загнать мелкого хищника обратно в нору.
– Но это ведь плохо…
– Да, это плохо. Это такое же зло. И я обрекаю себя на это зло ради вас. Ради множества слабых и не покинувших круг праведности людей. Во имя человеколюбия, человеколюбие приносится в жертву. И у этой жертвы нет ничего общего с эгоизмом… разве что чувство мести и давней обиды, глубоко затерявшееся во всех остальных звериных чувствах, которые с каждым днём поглощают меня всё больше и больше. Это отличает меня от моих жертв, дарующих последние вздохи лезвиям моих когтей.
После такого и подобных ему рассказов, когда чудовище замолкало, Мия долго сидела в растерянности. Она никак не могла определиться: то ли стоит бояться это существо, то ли с ним можно вообще ничего не бояться. Так в один из дней девочка решила довериться хозяину пещеры. Она рассказала, как встретила цыган и что она делала в лесу. Она рассказала о том, что потеряла свою мать и теперь ищет её. Она рассказывала свои воспоминания и ощущения, но никак не могла вспомнить ни лица, ни имени матери. Лишь какие-то образы, вспышками появляющиеся в её сердце. Мия поделилась своим беспокойством и тем, как она скучает по маме. Она не была уверена, что чудовище её слушает. Хотя Гкхадту'Уэльт и способен был читать чувства в сердцах людей, но его стеклянные глаза вновь приковало к себе бездушное пламя. Наверное, именно из-за этой неуверенности и было рассказано слишком много.
Наутро, когда девочка ожидала, что очередной день ей придётся просидеть взаперти, пока Гкхадту'Уэльт будет на охоте, он подошел к ней, аккуратно взял на руки и большими скачками понёсся через плато и хребты, через высокие пики и крутые обрывы. В мгновение ока они оказались у небольшой деревушки на склоне горы. Ленивое время нежилось под солнцем мирного быта простых людей. На улице дети играли в снежки, и к удивлению Мии никто не испугался внезапного появления монстра. Из одного из домов вышел морщинистый человек средних лет с густой чёрной бородой, держа в руках толстую сигару. Он подошёл к новоприбывшим и поприветствовал их.
– Давно тебя не видел, Уэльт. Что привело тебя в наши края? – было видно, что местный житель был другом зверю.
– Это – моя гостья. Она проводит зиму, лютую, холодную, до костей пробирающую, в моей пещере. Я забочусь о ней. Но вчера она поделилась со мной своим горем – печальным, не по годам к ней сошедшим. У неё потерялась мать, и она, бедняжка, в одиночку пытается её найти. Я помогу ей. Я пощажу жизнь любому преступнику, кто без обмана поможет мне найти её родителей. Но если он захочет меня обмануть… его жажда уйти от ответственности темной стороной повернется к нему.
– И пока ты будешь в странствиях, я должен присмотреть за твоей новой любимицей? – предположил горец.
– Не присмотреть – заботиться! – сказал Гкадту'Уэльт, словно выдыхая из себя эти слова. Как дикий зверь он сорвался с места и помчался через горы прочь.
Мия была ошарашена происходящим. Существо, которого она так долго боялась и винила в смерти Тагара, хотело дать ей то, о чём она мечтала каждую ночь. Притом, без лишних слов, без пустых обещаний и, что главное, без всякой причины. Из доброй воли! Не требуя ничего взамен. Видимо, в этом монстре добра сохранилось намного больше, чем он сам в себе видел.