Отголосок
Шрифт:
Качая головой, Деклан бормочет:
– Бессмыслица. Все это какая—то бессмыслица.
– Он виноват во всем, - выдавливаю я, но его ответ резкий, когда он двигается вперед.
— Не имею желания спорить с твоим ненормальным пониманием. Скажи мне... а кем был я?
– Деклан, пожалуйста...
– Скажи мне. Скажи, кем именно был я!
– его голос, требующий правду, отражается эхом от стен.
– Поначалу... поначалу ты был пешкой, - признаюсь я.
– Дальше, - призывает он.
– Деклан, ты должен понять, что это изменилось и ...
– Дальше!
–
– выпаливаю я и затем повторяю тихим, защищающимся тоном: - Ладно. Да, изначально ты был пешкой. Я собиралась использовать тебя, чтобы убить Беннетта.
– Почему не ты сама?
– Потому что я боялась, что меня поймают, если я замараю руки.
Его зубы скрипят, когда он сжимает и разжимает кулаки.
– Мне жаль, - выдыхаю я.
– Но, когда я узнала тебя, и мы так легко установили связь, я влюбилась в тебя. Ты заставил меня чувствовать то, что никто другой не способен был заставить чувствовать. Никто не смотрел на меня так, как ты, — так, как смотрел ты. У меня была тяжелая жизнь...
– Не смей этого делать! Не смей оправдывать свои хреновы поступки жизнью, которая у тебя была!
– Мне нужно, чтобы ты знал, то, что между нами было, мои чувства — было искренним. Я, правда, полюбила тебя. И все еще люблю. Я пыталась найти выход из этой аферы. Я пыталась отказаться от этого, чтобы мы могли быть вместе.
Пощипав перегородку носа, он молчит мгновение, прежде чем говорит:
– Мне нужно узнать кое—что...
– Что угодно, я расскажу тебе что угодно.
– Что было правдой? Беннетт бил тебя, это правда?
– его голос напрягается на этих словах, и я ненавижу себя за то, какая я тварь и что должна признать:
– Нет. Беннетт никогда не причинял мне боль.
– Ты гребаная сука!
– ревет он.
Я вижу, как глубоко я раню его. Все это написано на его лице и прорезается в его голосе. Он кладет голову на свои сжатые кулаки, качая ее в ужасе.
– Скажи мне, что делать. Скажи мне, - умоляю я, мне нужно, чтобы его боль ушла. Мне нужно сделать так, чтобы вся эта ситуация просто исчезла.
– Ты не можешь ничего сделать, Нина.
– И в момент, когда он говорит мое имя, он морщится, закрывает глаза и затем спрашивает: - Как, черт побери, я должен тебя называть?
Напряжение нарастает между нами, когда мы смотрим друг другу в глаза — полностью уничтоженные. Секунды ощущаются как часы.
И в первый раз, хотя он уже знает это из моего файла, я называю ему свое имя.
– Элизабет Роуз Арчер.
– Элизабет Роуз Арчер, - говорит она мне красивые слова, после продолжительного молчания.
Как
Я сжимаю свои руки в кулаки настолько сильно, чтобы она не могла видеть, как они дрожат, но увеличивающаяся ярость, что полностью просочилась в мою кровь, держит меня на грани полной потери контроля. Это все что я могу сделать сейчас, чтобы сдержать себя. Эта женщина, которую я любил сравнительно недавно, словно выплескивающийся бензин на мое охваченное огнем сердце.
Ее имя уже было известно мне. Я прочитал его в файле, который нашёл на рабочем столе ее мужа, после того как я выстрелил и убил его. Увидев ее фотографию, покрытую брызгами его крови, я перестал доверять всему миру. Всего пару часов спустя, после того как я добрался домой и углубился в изучения файла, я обнаружил, что был безжалостно обманут. Обманут единственным человеком, который всецело проник в мое сердце. Я никогда никого не любил так, как любил ее. И теперь мне известно, что все это было ложью, гребаным разыгранным обманом, это было больше, чем я мог принять.
Мне прекрасно известно, что я убил невиновного человека, и сейчас, когда я слушаю ее ненормальные объяснения, у меня ощущение, что в голове полная путаница. Как я мог быть влюблен в кого—то настолько ненормального, как она?
– Черт возьми, что со мной не так?
– Деклан, пожалуйста. Скажи что—нибудь. Что угодно, - просит ее низкий голос.
Мое тело — это скопление напряженных мышц, которым я не позволял расслабиться из—за страха того, что я могу совершить. Поэтому я держусь неумолимо и отстраненно, когда произношу:
– Так он никогда не делал тебе больно?
– Нет.
– Никогда не относился к тебе жестоко?
– Нет. Беннетт любил меня. Он не знал, кто я на самом деле.
– Тогда как ты получала те синяки?
– спрашиваю я, вспоминая, как безобразно она смотрелась, покрытая теми ужасными синяками. Иногда ее кожа была покрыта ранами из—за опухших и кровоточащих участков. Свернувшиеся сгустки крови, которые собирались под ее кожей всегда покрывали ее тело. Это запутывало меня. Гнев и ярость наполняли меня по отношению к человеку, который, как мне казалось, наносил эти побои, заставляли меня испытывать неподдельные мучения за женщину, которую я любил, и насыщали мое тело непреодолимым чувством вины за то, что я был не способен защитить ее. Понимание того, что она выставляла меня подкаблучником, означало то, что она чертовски хорошо крутила мной. И сейчас, сидя здесь, я чувствую себя абсолютным слабаком, которым манипулировал не кто иной, как бездомный уличный подросток.
– Мой брат.
– Брат?
– Он был замешан в этом тоже. Я ходила к нему, чтобы он оставил синяки на моем теле.
– Твой брат тот, кто избивал тебя? Чтобы обмануть меня?
Она пристыженно кивает головой в ответ.
– Господь Всемогущий, ты ненормальная на всю голову...
Я наблюдаю, как ее слезы катятся по ее подбородку, и желаю, чтобы они были кислотой, которой она так коварно заполнила мое сердце.
– Я знаю. Но...
– Просто остановись, - рявкаю я. Я не могу больше вынести этой херни, но она не затыкается.