Отражение
Шрифт:
— А в Чечне?
— Там война не за веру, а за деньги...
— У тебя, наверное, было много женщин? — то ли спросила, то ли озвучила свою мысль Наташа.
Детский этот вопрос заставил Семена улыбнуться.
— Для кого-то и одной много. А в моей жизни их было три, — честно ответил Семен. — Ольга... Но она теперь — как мираж. Где-то в другой жизни. Потом была медсестра в госпитале — Светлана. Красивый эпизод, но не больше. Она, наверное, больше жалела, чем любила. А скольких она пожалела до меня? Когда я уезжал, она даже не пришла попрощаться. И была еще Милица, в Боснии...
— А с ней что?
— Теперь уже ничего.
— Прости...
— Да нет, ничего... Все равно этого никогда не забыть.
— Красивая?
— Это, опять же, кому — как. У нее были черные, как смоль, волосы, ярко-карие глаза и легкое загорелое тело.
— Сербка?
— Да.
Нужно было ответить на немой вопрос Натальи, который из ложных, принятых в этом «мирном» обществе приличий, она боялась задать.
— Ей перерезали горло. Сербокосом. Это такой специальный кривой ножу мусульман. Да и хорваты такие позаимствовали. У них считается престижным сфотографироваться на фоне отрезанных голов.
— Не надо... Мне муторно...
Действительно, вздумал тоже рассказывать о войне без правил солнечным апрельским днем в тихом уютном кафе красивой девушке. Для всех в этом городе любая война настолько далеко, что они вообще не верят, что она возможна. И только для тех, кто был на ней, она не начиналась, она не кончилась, она — всегда! Для большинства же — это короткие сводки в программе «Время», к которым привыкли, как к прогнозу погоды. Где-то убивают — это, конечно, страшно, это ужасно, но главное, что не у нас. О том, что это «где-то» может прийти сюда, мало кто задумывается.
Семен вдруг вспомнил, как носились по Сухуми сбежавшие из разгромленного питомника обезьяны. Как во время стрельбы они поначалу поднимали жуткий визг, от которого холодела душа, а потом привыкли. И даже с интересом наблюдали своими быстрыми глазками с ветвей деревьев за перестрелкой. Говорят, над многими из них проводили медицинские опыты. Может, даже заражали СПИДом. А теперь они свободно носились по городу и попадали в руки новоявленных зообизнесменов.
— Ты опять ушел в себя? Вот что, пойдем ко мне, я тут снимаю квартиру неподалеку.
Семен настороженно посмотрел на Наталью. Девушка в первый день знакомства приглашала его к себе. Может, он отстал от жизни?
— А это удобно?
— Я живу одна.
4
В отряде Милоша Ристича было пятьдесят человек. Из них — пятеро русских. В других частях армии Республики Сербской и того меньше — один-два. Так что о тысячах добровольцев, как во время русско-турецких войн на Балканах, говорить не приходилось. Хотя со времени Османского нашествия война эта не кончалась, а земля эта и без того была обильно полита русской кровью.
Сербы называли русских бойцов братушками. Вместе с Семеном тут были Леша Павлов, сержант-десантник Володя Климов из Латвии, которому в новом государстве не жилось, и два казака — Олег и Гриша. Разговорчивый Гриша как раз и давал интервью, когда приехала невзоровская команда. Милошу же это не понравилось.
— Потом на весь мир будут трубить, что Россия дает Сербии оружие!
— Ну дает же, — вступился Леша, — хотя мало, конечно.
— Дает, — вздохнул Милош, — мало, конечно.
Оружие шло все теми же тайными тропами через Болгарию. И, разумеется, не от правительства. Дума вроде и пыталась что-то вякать о поддержке Югославии, об одностороннем снятии санкций, но более чем вяканьем это назвать
Ах, Милица, Милица!.. Долгое время Семену казалось, что Ольга будет преследовать его память и чувства где бы он ни был. Так оно и было. Прошло уже больше десяти лет, а она являлась ему во снах, мерещилась на улицах городов и тревожила память несбывшимся счастьем. Простил ли он ее? Он ее ни в чем не обвинял! Просто пустоту, возникшую в душе, целиком заполнила боль. Романтика уступила место разочарованию, которое и пустило корни рогозинского цинизма. Семен не пришел к мысли, что все женщины ветрены и легкомысленны. Он помнил свою мать.
Светлана? Нет, ей не под силу было бороться с этим миражом. Она появилась именно в тот момент, когда Семен более всего нуждался в женской ласке, когда готов был принять руку от любого, кто захочет разбить, разбавить его одиночество.
В ночи ее дежурств они сходили с ума на трех приставленных друг к другу кушетках, а то и на холодном полу, бросив на него пару байковых одеял. И этого им было достаточно, чтобы забывать обо всем в сладкой истоме и бросаться друг на друга, словно утопающие за глотком воздуха. Когда Семен пошел на поправку, несколько раз он побывал у нее дома. Стоило ему осознать свое вторжение в чужой мир, в предупредительный уют, почувствовать всевозрастающую заботу Светланы, как в душе началось отторжение этого пресного спокойствия. Захотелось в офицерскую общагу, где порядок наводился только перед приходом зампотыла. И более всего он опасался разочаровать Светлану, ибо не ощущал в себе ни единой нити, которую мог бы назвать привязанностью. И Светлана прекрасно понимала это и брала его столько, сколько могла взять...
Милица три года училась в МГУ и по-русски говорила даже лучше, чем некоторые российские журналисты. В отряде Милоша она была связной, медсестрой, а когда хотела чем-то удивить ребят — готовила вкусные и разнообразные обеды, давая отдых черногорцу Душану, который был когда-то коком на морском лайнере.
Милая Милица! Им достаточно было увидеть друг друга, чтобы уже не видеть никого вокруг. Они не говорили красивых слов, не давали обещаний, а просто при любой возможности были вместе. Ребята завидовали Семену, но никто и никогда не упрекнул его, даже «страдавший» от этой любви Леша Павлов, которому по ночам приходилось вместе со спальником перебираться из палатки под открытое небо. И еще хорошо, если место ночлега было безопасным и Милош разрешал разводить в лагере костры.
В этом мире Милица безумно любила трех человек: своего отца, Семена и Александра Сергеевича Пушкина. Часто в часы отдыха она рассказывала наизусть «Евгения Онегина», пушкинские сказки, знала десятки стихотворений и очень близко к тексту «Арапа Петра Великого». А еще задушевно пела сербские песни, стоило ей затянуть «Там за горами, за морями, Сербия моя», и суровые воины клонили к земле головы, чтобы никто не видел наворачивающиеся на глаза слезы, и тихо, но очень стройно подпевали. И пела о Косовской битве, о Марке Королевиче, о князе Милоше... Семен открыл для нее Рубцова, а она ему Радована Караджича. По крайней мере, до того, как он услышал ее переводы, он не знал, что вождь сербов талантливый поэт.