Падение жирондистов
Шрифт:
Докладом Барера и предложенными декретами ведущий комитет Конвента уже через несколько дней после восстания подвергал сомнению его результаты и угрожал судом победителям. Возникшая опасность была замечена более дальновидными монтаньярами, и 8 июня они дали бой предложениям Комитета общественного спасения. Выступивший в числе первых Робеспьер в сдержанных, но четких выражениях разъяснил, что Комитет своим проектом льет воду на мельницу врагов революции, что предложенные меры вызовут волну реакции в самом Париже, где победа санкюлотов в ряде секций еще не упрочилась.
Для Робеспьера были неоспоримыми необходимость и спасительность народного восстания. В те дни он записал для себя: «Внутренние опасности исходят от буржуа; чтобы победить буржуа, нужно объединить народ. Все было расположено, чтобы навязать народу иго буржуа и погубить защитников республики на эшафоте. Они победили в Марселе, Бордо, Лионе; они одержали бы победу в Париже без нынешнего восстания. Нужно, чтобы нынешнее восстание продолжалось до тех пор, пока меры, необходимые для спасения Республики, не будут приняты. Нужно, чтобы народ соединился с Конвентом и чтобы Конвент воспользовался помощью народа. Нужно, чтобы восстание распространялось все дальше и дальше…»{292}
Мысль об активизации народа для победы революции Робеспьер отстаивал в речи 8 июня: «Разве в то время, когда у вас не хватает мужества, мудрости и энергии для подавления внешних и внутренних врагов свободы, вы должны пытаться подавлять рвение и даже возбуждение патриотов? Разве в то время, когда повсюду оживились предатели, вы должны упразднить комитеты наблюдения, революционные комитеты, которые народ, уставший от измен, избрал с целью раскрыть заговоры и противопоставить действенную силу проискам аристократии?»{293}
Несмотря на шумное неодобрение правых депутатов и части Болота, Робеспьер, поддержанный монтаньярами, победил. Барер и Дантон заявили, что возьмут проект назад для переработки. Еще через несколько дней, после новых угрожающих сообщений о федералистских выступлениях, Дантон сам вынужден был прославлять восставший против жирондистов Париж: «Я заявляю перед лицом Франции, что, если бы не пушки 31 мая, если бы не восстание, заговорщики восторжествовали бы!»{294} Хотя и в дальнейшем Комитет общественного спасения и лично Дантон подвергались все усиливавшейся критике слева, больше не было попыток занять положение третейского судьи между революционным Парижем и федералистскими департаментами, между участниками восстания 31 мая — 2 июня и жирондистами.
Тем временем Центральный революционный комитет ушел в отставку и был заменен Комитетом общественного спасения Парижского департамента, тоже революционным органом власти, но уже в муниципальном масштабе. Произошло это, вероятно, 6 июня. Поскольку протокол собрания властей департамента, перед которым отчитывался Центральный революционный комитет, не сохранился, А. Тюэте определяет дату его на основании свидетельства, выданного члену комитета Клемансу{295}. Такое же свидетельство было выдано и Варле. В нем, судя по описи бумаг Варле, сделанной при его аресте 17 сентября 1793 г., администрацией Парижского департамента удостоверялось прекращение деятельности Центрального комитета, назначенного парижскими секциями для руководства революционным движением, и отмечалось, что он «хорошо послужил народу»{296}. Это свидетельство также датировано 6 июня. Однако автор монографии о Комитете общественного спасения Парижского департамента А. Кальве утверждает, что собрание, на котором Центральный комитет сложил свои полномочия, состоялось 8 июня{297}. Возможно, он ошибся, но не исключено, что собрание, состоявшееся 6-го, ввиду важности вопроса и отсутствия единого мнения было продолжено 8 июня.
Окончание «учредительного» периода, когда в Париже восстановилось единовластие Конвента и определилась в принципе монтаньярская «партийность» Комитета общественного спасения, совпало с началом обсуждения нового проекта конституции, подготовленного в недельный срок специально присоединенной к Комитету группой депутатов (Эро де-Сешель, Рамель, Кутон, Сен-Жюст, Матье). Несмотря на поспешность, с какой готовился проект, в нем нашли отражение завоевания революции, великие демократические идеи, и недаром конституция 1793 г. стала на многие десятилетия знаменем борьбы за демократию и социальный прогресс.
Однако конституция не носила абстрактного характера и не предназначалась заранее для лучших времен, Многие ее статьи были сформулированы под влиянием обстоятельству которых находилась республика, и хода политической борьбы. Матьез был, конечно, прав, когда назвал подчеркнутый в якобинском проекте Декларации прав священный характер народного восстания «ретроспективным оправданием 10 августа и 2 июня»{298}. И ограничение случаев референдума и народных выборов (в сравнении с жирондистским проектом конституции) было, я думаю, в значительной степени продиктовано гражданской войной и влиянием федералистов, а также неприсягнувших священников на первичные собрания.
Под влиянием конкретной расстановки сил якобинский проект защищал права городских коммун в противовес департаментской администрации, находившейся в то время обычно в руках прожирондистских группировок. Наконец, как справедливо отмечает Матьез, монтаньярская конституция — тоже под влиянием сложившегося положения — была проникнута идеей верховной прерогативы национального представительства{299}. Ей в жертву, в частности, были принесены широкие полномочия Исполнительного совета, предусмотренные в жирондистском проекте. «Монархизм министров»{300}, которым возмущался Сент-Жюст, не только был ликвидирован, но закладывались предпосылки для превращения их в агентов законодательной власти.
Выступив в ходе прений против предложений о прямых выборах народом Исполнительного совета, Робеспьер сказал: «Если вы не признаете эту систему (изложенную в проекте Комитета общественного спасения. — А. Г.), вы скоро увидите, как в новой форме возрождается деспотизм и как отдельные власти, черпая в своем назначении характер представительства, объединятся для борьбы против нарождающегося великого национального представительства». Еще более знаменательно выступление Робеспьера 18 июня против ограничения деятельности Национальных конвентов: «Закрепить в конституции срок существования национального представительства, которое создало конституцию, это значит забыть принципы народного суверенитета: к тому же Конвент созывается только в бурные времена, и, если вы закрепите за ним определенный срок существования, враги свободы сумеют сделать все, чтобы этот срок оказался пагубным»{301}. Мы видим, что даже при разработке конституции, которая, по определению В. И. Ленина, является с точки зрения буржуазного демократизма не «новой формой классовой борьбы», а «абстрактным благом»{302}, якобинцы стремились создать оптимальные условия для разгрома врагов революции.
В то же время социальные статьи конституции далеко не отличались радикализмом. Конечно, в социально-экономической области ярче всего проявляется ограниченность даже самых передовых буржуазных конституций.
Но в данном случае якобинцы отказались от некоторых своих ранее высказанных идей. В принятой 24 июня вместе с конституцией Декларации прав с молчаливого согласия Робеспьера отсутствовала ограничительная формулировка права собственности, предложенная им 24 апреля. Этот факт был отмечен как красноречивое свидетельство стремления лидеров якобинцев; обрести поддержку собственнических слоев{303}.