Падение жирондистов
Шрифт:
Члены Комитета упорно игнорировали Центральный революционный комитет, сносясь исключительно с конституционными властями города и департамента, от которых требовали ежедневного отчета о положении в Париже и принятых мерах. В свою очередь, члены повстанческого комитета враждебно относились к Комитету общественного спасения и считали необходимым его чистку. Только доверие, которое выражали ему якобинские лидеры, да, очевидно, непосредственное вмешательство руководства Коммуны заставило их отказаться от включения этого требования в программную петицию восставших.
Высшего накала отношения между лидерами Комитета общественного спасения и Центральным революционным комитетом достигли в середине дня 2 июня. Когда члены Конвента узнали о блокировании вооруженными повстанцами выхода из помещения, Барер произнес с трибуны яростную филиппику против повстанческого руководства. Активнейший член Комитета общественного спасения призвал немедленно «восстановить свободу национального представительства». Зажигательный призыв, увенчавший речь, полную клеветнических измышлений и угроз, поднял на ноги большинство членов Конвента. Попытка нескольких сот депутатов, включая монтаньяров, пробиться через окружение поставила восставших в щепетильнейшее положение. Лишь стойкость революционных батальонов парижских секций и их командного состава во главе с выдвинутым повстанческим комитетом на пост командующего национальной гвардией Анрпо спасла дело и обеспечила успех восстанию. Восставшие победили вопреки лидерам Комитета общественного спасения, и Комитет предпринял усилия свести результаты восстания на нет.
К кому перешла власть, определилось не сразу. Интересно, что 3 июня депутат Друэ, посланный Конвентом для наблюдения за работой почты, пришел за указаниями не в Комитет общественного спасения, а в Коммуну, к членам Центрального революционйого комитета.
Судя по мемуарам Гара, совместное с министрами заседание Комитета общественного спасения началось в тот день в обстановке растерянности и нервозности. Но вот на заседании появился мэр в сопровождении двух членов Центрального революционного комитета и заместителя Анрио, и — беспримерный случай — победители стали оправдываться за действия, которые привели к победе. Они уверяли, что приказа о приближении к Конвенту и блокировании его выходов не было и что это произошло в силу инстинктивного «желания всех выйти из состояния неопределенности». Мэр и сопровождавшие его лица заверили членов Комитета общественного спасения, что Конвент «пользуется всеобщим уважением и доверием» и что те, кто «наделен временно повстанческими полномочиями, сложат с себя власть и незамедлительно прекратят осуществление всех своих функций»{278}.
Вероятней всего, инициатором такого коленопреклоненного выражения лояльности был сам Паш, стремление которого вместе с Шометтом во что бы то ни стало сохранить уважение к закону и прерогативе Конвента 30, 31 мая и 1 июня подвергло риску дело восстания. У членов Центрального революционного комитета, сопровождавших мэра, вряд ли были полномочия на столь категорические заверения. В протоколе заседания комитета 3 июня говорилось лишь о поручении Луа и Дюнуи отправиться в комитеты финансов и общей безопасности (видимо, опечатка и речь шла о Комитете общественного спасения) для получения 500 тыс. ливров{279}.
Как бы то ни было члены Комитета общественного спасения осмелели настолько, что на том же заседании 3 июня предъявили руководству победоносного восстания форменный ультиматум. Они заявили посланцам, что предоставят средства, необходимые для выплаты компенсации неимущим гражданам за пребывание под ружьем 31 мая, 1 и 2 июня, лишь при условии, если Центральный революционный комитет сложит свои полномочия.
Декрет 31 мая, вырванный у Конвента первой волной восстания, сулил вознаграждение в 40 су тем повстанцам, которых пребывание под ружьем лишит заработка. После 2 июня в секциях развернулась интенсивная работа по составлению списков граждан, имеющих право на получение вознаграждения, но она была еще далека от завершения. Руководители восстания уделили большое внимание этому вопросу, и, очевидно, они считались не только с соображениями престижа.
4 июня на чрезвычайном собрании 19-й роты вооруженной силы секции Французского пантеона после замечания гражданина, что «чистота гражданского рвения» участников восстания будет запятнана, если они получат «вознаграждение за то, что явились на пост, на котором все французские республиканцы должны победить или умереть», собравшиеся решили не принимать вознаграждения за службу 31 мая — 2 июня и в то же время поклялись «при всех обстоятельствах неизменно вдохновляемые своей честью и патриотизмом до последнего дыхания защищать республику единую и неделимую»{280}.
В тот же день на заседание Генерального совета Коммуны явились граждане секции Прав человека и заявили, что «вдохновляемые любовью к свободе и равенству, они никогда ни под каким видом не примут вознаграждения за службу родине, которую они поклялись защищать до последней капли крови». Высоко оценив их порыв, вице-председатель Генерального совета отметил, однако, что на такую самоотверженность способны лишь «ненуждающиеся» люди и «что патриот, которому бедность не позволяет отказываться от денег, может честно принять вознаграждение, обещанное декретами солдатам революционной армии». «Тот, кто оказывает помощь родине, — продолжал он, — несомненно, имеет право получить ее, когда она необходима для его существования, и как самое минимальное за свою кровь он должен получить самую необходимую пищу… хлеб»{281}.
Что же можно сказать после этого о версии жирондистов и сочувствующих им историков, будто восставшие шли к Конвенту за подачкой, которую посулили организаторы восстания? Ситуация, запечатленная в документах, совсем не похожа на операцию выплаты жалованья наемному воинству за проделанную работу. Закономерно, что преобладающую часть заявок на получение вознаграждения представили секции, которые, по моей оценке, заняли накануне восстания антижирондистские позиции. Они, точнее 18 включенных в сводку[10] (из 30) антижирондистских секций, представили заявки на сумму 88 688 ливров — три четверти затребованных секциями денег. Антижирондистские секции представили списки примерно на 17 280 человек{282}. Это косвенное свидетельство, что поведение секций в ходе восстания соответствовало в общем характеру их позиции, выраженной накануне 31 мая. Секции запрашивали деньги для действительных участников восстания, нуждавшихся в помощи. И то были, как видим, десятки тысяч людей.
Серьезные затруднения материального свойства возникли в связи с активным участием в восстании и у руководства ряда революционных секций. Секции Бонн-Нувель и Монтрей, например, исполняя распоряжение повстанческого руководства вечером 1 июня о снабжении вооруженной силы продовольствием, реквизировали у булочников и бакалейщиков немало провизии и теперь должны были возместить долг. И с этим членам Центрального революционного комитета приходилось считаться, тем более что они сами вышли из секционного актива и опирались на него. Дела секций оставались близки членам Комитета, а между тем позиции революционных элементов в руководстве ряда секций подверглись после 2 июня яростным и небезуспешным контратакам «умеренных».
При решении своих проблем после 2 июня Центральный революционный комитет не упускал из виду, что приказ ударить в набат лишил заработка за эти дни многих санкюлотов. Избранный из их среды и их представлявший комитет не мог уйти, не выполнив своих обязательств. Ультиматум Комитета общественного спасения был весомым аргументом, но решение о самороспуске мотивировалось иными соображениями.
Поведение «революционных властей Парижа» (Центрального революционного комитета и Революционного генерального совета — таково было официальное название Совета Парижской коммуны после наделения его новыми полномочиями 31 мая) в отношении Конвента и его ведущего органа — Комитета общественного спасения — и в последовавшие за восстанием дни характеризовалось той же двойственностью, что 31 мая — 2 июня.