Паутина

Амфитеатров Александр Валентинович

Шли недли, мсяцы, потомъ пошли годы. Иванъ Львовичъ день ото дня становился капризне, требовательне, сердите, a «нянюшка» не мнялась. Ровная, спокойная, безгнвная, всегда тактичная, Епистимія — и черезъ пять лтъ посл того, какъ вошла въ лаврухинскія палаты, — не сдлалась хоть сколько-нибудь фамильярне со старикомъ, a преданность и безкорыстіе свое доказала ему въ столькихъ выразительныхъ случаяхъ, что еще разъ поколебался дряхлющій скептикъ:

— Кой чортъ? Неужели я доживу до такого чуда, что на старости лтъ буду окруженъ порядочными людьми? Сперва Симеонъ, потомъ эта…

Симеонъ долго приглядывался къ Епистиміи, покуда ввелъ ее въ свой планъ. Онъ былъ простъ и даже формально — до извстной своей ступени — не преступенъ. Такъ какъ Иванъ Львовичъ, дряхля, пріобрлъ страсть,

врне, болзнь многихъ стариковъ писать завщанія, то увеличивая, то уменьшая суммы, которыя онъ назначалъ Вас Мерезову, глядя по тому, какъ былъ имъ доволенъ, a остатокъ назначая на разныя просвтительныя и благотворительныя учрежденія, то надо было добиться того, чтобы однажды какое нибудь изъ завщаній этихъ онъ подписалъ въ пользу Симеона Сарай-Бермятова, a затмъ постараться, чтобы новыхъ завщаній уже не было, и это осталось послднимъ. Вотъ — какъ этого то достичь, чтобы посл завщанія въ пользу Симеона Иванъ Львовичъ не сдлалъ новаго, которымъ бы отмнилъ то, — и было самымъ мудренымъ. И это Симеону казалось даже невозможнымъ безъ преступленія. И, съ непріятнымъ содроганіемъ внутри себя, чувствуя себя почти маніакомъ охватившей его идеи, Симеонъ боялся сознаться самому себ, что, въ случа надобности, онъ готовъ и на преступленіе. Что же касается Епистиміи, она, съ тою ршительною легкостью, которая такъ свойственна женщинамъ большого характера одинаково на путяхъ подвига и злодйствъ, давно уже приняла за необходимость, что придется ей, рано или поздно, въ Симеоновыхъ и Гришуткиныхъ интересахъ, попоить Ивана Львовича чмъ нибудь такимъ, что прекратило бы навкъ его завщательныя вдохновенія, остроуміе и самые дни. Въ случа успха интриги, Симеонъ общалъ Епистиміи выплатить десять тысячъ рублей. Это ее втайн обидло: безъ награды и большой она, конечно, не надялась остаться, но ей хотлось, чтобы Симеонъ понималъ, что она для него не изъ за денегъ старается, и удостоилъ бы, съ уступкою своей барской спеси, быть съ нею въ ровныхъ товарищахъ, a не видть въ ней только продажную — за корысть, нанятую деньгами, слугу. Однако, не подавъ вида неудовольствія, она, съ насмшливою заднею цлью, спросила Симеона:

— Вы мн это и на бумаг напишете?

Симеонъ посмотрлъ проницательно и сложилъ пальцы правой руки въ выразительную фигу.

— Я, любезнйшая моя, не дуракъ и въ Сибири гнить отнюдь не желаю.

Большою бы глупостью имлъ право записать, кабы зналъ, Иванъ Львовичъ эту фразу Симеона Сарай-Бермятова о Сибири и дорого заплатилъ Симеонъ впослдствіи за фигу свою. Потому что, вмсто друга и союзницы, снова воскресилъ онъ въ Епистиміи оскорбленную женщину и тайнаго врага.

Подумала Епистимія:

— A для чего я буду стараться въ пользу этого Симеона? Поработаю-ка я лучше сама на свой коштъ. A его — чмъ я ему теперь помогаю — заставлю-ка лучше мн помогать…

И стала строить новую, свою собственную сть, тонкую, смлую, дальновидную, въ которой мало по малу завязли и Иванъ Львовичъ, и Вася Мерезовъ. и Симеонъ, и вс Сарай-Бермятовы.

A Симеону казалось, что Епистимія слушается только его и работаетъ только на него.

Вести интригу противъ Васи Мерезова Симеону съ Епистиміей было легко: Вася небрежностью своей къ старику дяд самъ давалъ имъ оружіе въ руки. Но Епистимія никогда не выступала предъ Иваномъ Львовичемъ обвинительницею Васи: напротивъ, защищала его отъ слуховъ и сплетенъ съ такою энергіей, что казалась даже въ него влюбленною…

— Ну, еще бы! — дразнилъ ее старикъ, втайн довольный, что предъ нимъ оправдываютъ его любимца, — Васька бабникъ… Конечно, за него вс бабы горой.

Съ Симеономъ Епистимія была преднамренно и условленно холодна, почти враждебна. Когда Иванъ Львовичъ спрашивалъ ее о причинахъ, она откровенно разсказала, что значилъ въ ея жизни Симеонъ. Открыть, что Симеонъ и Епистимія тайные враги, между которыми не можетъ быть заговора, было пріятно подозрительному старику.

A Вася Мерезовъ, тмъ временемъ, увлекался безъ ума, безъ памяти новою губернскою красавицею, Эмиліей едоровной Вельсъ. Бывшая гувернантка двочекъ Сарай-Бермятовыхъ и любовница Симеона, посл нсколькихъ лтъ авантюръ и сомнительнаго образа жизни въ Петербург и за-границею,

вдругъ явилась на родину, въ качеств «помпадурши» вновь назначеннаго генералъ-губернатора, куртизанкою столь высокаго полета и тона, что провинція рты поразинула, a молодежь поголовно влюбилась, — Вася же Мерезовъ больше всхъ… A красавица надменно говорила, что скучне города не знавала, — одинъ на весь городъ шикарный человкъ — Вендль, да и тотъ горбунъ… Вася Мерезовъ изъ кожи вонъ лзъ, чтобы доказать Эмиліи едоровн, что онъ тоже чрезвычайно шикарный человкъ, но красавица убждалась что то туго… Траты Вася сталъ позволять себ такія, что даже Иванъ Львовичъ сталъ морщиться, a ужъ имени Эмиліи едоровны, ради которой творились вс эти безумства, онъ слышать не могъ безъ пны y рта…

И вотъ пришла ему въ голову идея: впервые въ жизни пугнуть любимаго Васю серьезно — безъ обычнаго шума и крика, кончающихся примиреніемъ, съ тмъ, чтобы завтра все началось сызнова по старому. Онъ призвалъ Васю и спокойно объяснилъ ему, что усталъ терпть, и что Вас недурно бы помнить: не монополистъ онъ какой нибудь по чаемому наслдству, есть y Ивана Львовича племянники и помимо его.

Вася немножко призадумался, но очень мало: въ голов y него звучала первая ласковая фраза, вчера сказанная ему Эмиліей едоровной:

— На дняхъ я ду за границу… одна… хотите быть моимъ спутникомъ?

Хотлъ ли онъ! Съ того времени, какъ услышалъ, онъ только и длалъ, что ломалъ голову, гд найти ему денегъ на этотъ соблазнительный вояжъ…

Разсянно выслушалъ онъ дядины нотаціи, промурлыкалъ что то о непремнномъ намреніи исправиться, a самъ поскакалъ къ Вендлю — разживаться прогонами.

— Послушай, — сказалъ ему Вендль, — я дамъ теб денегъ, мн для тебя не жаль… Но, Вася, ты играешь въ опасную игру… Вчера y меня былъ Симеонъ Сарай-Бермятовъ… Ты знаешь, какой онъ благородный человкъ… Ну, и онъ въ страшномъ смущеніи… Говорить, будто Иванъ Львовичъ такъ золъ на тебя за Эмилію, что грозитъ лишить тебя наслдства и отдать все ему. И это страшно его испугало и взволновало, такъ какъ спорить съ бшенымъ старикомъ онъ не можетъ: того, при каждомъ противорчіи, того гляди, кандрашка хватить, — а, между тмъ, при вашихъ хорошихъ отношеніяхъ, ему въ высшей степени непріятно…

— A чортъ съ нимъ! — съ безпечностью возразилъ Мерезовъ, — лишитъ, такъ лишитъ… Прокачусь съ Эмиліей въ Парижъ и по озерамъ… Это — одинъ разъ въ жизни, a жизнь, брать Вендль, не велика.

— A капиталъ?

— Выиграю въ Монтекарло.

— Ахъ, Васька! Васька!

— Вендль, милый! Знаешь ли ты, какой я человкъ? Мою душу надо понимать.

— Быть теб на мостовой, Вася.

— Ну — въ актеры пойду, ну — въ акробаты, таперомъ въ публичный домъ… Или y меня талантовъ нтъ?… Да вретъ старикъ: не лишитъ…

И на той же недл позд на Варшаву умчалъ его въ Берлинъ, гд онъ долженъ былъ встртиться съ Эмиліей…

Иванъ Львовичъ серьезно взбсился. Сгоряча онъ, дйствительно, призвалъ нотаріуса и составилъ завщаніе, по которому все свое состояніе отдавалъ племяннику Симеону Викторовичу Сарай-Бермятову, мелкія суммы его братьямъ и сестрамъ, a Вас Мерезову — всего лишь 25.000 р. деньгами и кое какія завтныя родовыя вещи. Тщетно отговаривала его Епистимія отъ этого шага. Разсвирепвшій старикъ ничего не хотлъ слышать и разлютовался до страшнаго припадка грудной жабы, послдствія котораго уложили его въ постель на цлыя три недли. Когда онъ оправился, Епистимія очень ршительно и смло заговорила со старикомъ, что онъ слишкомъ жестоко обидлъ Васю, и такъ нельзя…

— Ты глупа, — отвтилъ Иванъ Львовичъ, — я хотлъ ему только острастку дать… Конечно, все его будетъ… Неужели ты вообразила, что это серьезно?

— Нтъ, извините, не глупа, — смло возразила Епистимія. — Вы человкъ немолодой, здоровье ваше слабое. Вотъ вы, черезъ острастку свою, едва живы остались. Докторъ говорить: если бы припадокъ чуточку посильне, и былъ бы конецъ. И тогда осталась бы духовная ваша въ пользу Симеона Викторовича послднею дйствительною, и получилъ бы Симеонъ Викторовичъ нежданно-негаданно вс ваши капиталы, a Вас пришлось бы, съ долгами, кое-какъ расплатившись, опредлиться въ писаря или околодочные какіе нибудь… Вотъ чмъ грозятъ острастки то ваши.