Перевозчик
Шрифт:
Перебросив через дверку чистую ганту, Мичи открыл заслонку и долго стоял под упругой струей воды, растирая тело ладонями. Как следует согревшись после довольно прохладной ночи, он перевел заслонку в другую сторону, и ненадолго подставил распаренную кожу бодрящему ледяному потоку - как часто любил делать, чтобы проснуться уже окончательно. Теперь можно было отправляться в купальню. После холодного ополаскивания вода в ней казалась особенно приятной. Мичи сидел, погрузившись по самую шею, подтянув к подбородку колени; не открывая глаз, слушал, как купальня постепенно наполняется звуками нового дня: отдельные негромкие голоса понемногу просыпавшихся и собиравшихся здесь самадо сливались в низкое неразборчивое гудение, перемежаемое шлепками босых ног по каменному полу, всплесками воды в бассейне и довольным кряканьем. Кто-то плюхнулся в воду совсем рядом с ним. Мичи приоткрыл глаза: Палаанке-самадо, бодрый жилистый старичок с ясными, добрыми, внимательными глазами - нынешний настоятель. Уселся, вздохнул; откинулся к бортику водоема, разбросав руки по сторонам. «Кое-что следует сделать, Мичи. Онди, конечно, владел немногим, но все же надо распорядиться добром. Родных у него, вроде, не было. Всю жизнь в этих самых стенах-то и провел - даже и настоятелем был четырежды. До меня еще: я-то позже пришел, он тогда уж от жеребьевки, как мог, отнекивался. Вообще, молчаливый ведь был старик, слова лишнего не промолвит: проходишь мимо -
Последнее слово было несколько просторечивым, но общеупотребительным способом заканчивать разговор, прижившимся в Ооли благодаря своей емкости, позволявшей одновременно подтвердить, что все необходимое было сказано, подчеркнуть удовольствие от приятной беседы, высказать свое уважение к собеседнику и поинтересоваться, не осталось ли какого непонимания и несогласия, тепло попрощаться, выразить надежду на скорую встречу и пожелать доброй удачи. Йок, - кивнул Мичи в ответ, и Палаанке неожиданно изящным для его возраста кувырком нырнул в глубину купальни, в несколько гребков проплыл под водой к противоположному ее краю и взобрался на бортик. До сих пор Мичи, погруженный в печальные свои размышления о конечности человеческой жизни, как-то не особо задумывался о практической стороне вопроса. Что ж, жизнь, судя по всему, продолжалась: уход Онди, как и всякое иное событие, походил на брошенный в воду камешек. Изначальный всплеск, той или иной силы; круги, что разбегаются, расходятся, покуда совсем не угаснут; и вот - словно и не было ничего. Мичи пил жидковатую омму, похрустывал лати, едва ли и замечая вкус: спроси его, подавали сегодня соленые или сладкие - с ответом бы он затруднился. Наевшись, поднялся с широкой деревянной скамьи за общим столом и отправился в келью Онди.
Единственной вещью, которой ему действительно хотелось бы обладать - поскольку всем необходимым для непритязательной повседневной жизни в Библиотеке он и без того с избытком располагал - был сундук старого самадо. Заполучить на память именно его казалось Мичи исключительно верным - нельзя было и представить себе вещи, более походившей на самого Онди. Потертый снаружи и гладкий, изначально лишенный всякой отделки и украшений, сундук запирался каким-то хитрым способом, который старик так и не удосужился показать Мичи. Замков не было; нужно было знать некий секрет. Внутреннее его пространство заполнялось непостижимым количеством отделений, полочек, выдвижных ящичков, съемных коробочек и потайных отсеков. Все эти составляющие могли произвольно менять свое положение: усвоив лежавший в основе принцип, складывать их затем можно было в любом порядке, преобразуя устройство под текущие свои надобности. Таким именно Мичи знал, таким и хотел бы запомнить Онди: подчеркнуто простой снаружи, завораживающе сложный внутри. Таким - подумалось Мичи - ему однажды хотелось бы вырасти самому; для этого, правда, внутреннее свое содержимое будет нужно не раз еще пересматривать, разбирать, перекладывать, пока не удастся все упорядочить, должным образом. «А пока что - он улыбнулся, оценив удачно пришедшее в голову сравнение - я, скорее, как эта моя котомка: и на вид неказистая, мешок-мешком, да и внутри - набитая, чем попало. Хотя и удобно, все же: забросал туда все подряд, на плечо закинул - и все, и в путь!»
Сундук Онди не предполагал, конечно, подобной легкомысленности в обращении. По бокам его располагались четыре толстых медных кольца, по два с каждой стороны, так или иначе позволявших его все-таки переносить, а не только двигать по полу: вещь была сделана на совесть и весила немало. «Вот, только это!» - Мичи указал на сундук заглянувшему в келью Палаанке. Тот кивнул, взялся было за кольцо, приподнял сундук, крякнул и покачал головой: «Однако же, а?» Поставил приподнятый край обратно на пол, огляделся, выбрал из стопки сложенных одеял пару тех, что потолще и потеплее, положил на сундук, поверх крышки. «Зима впереди, Мичи. Поблагодаришь еще!
– объяснил он, предупреждая ожидаемое проявление скромности - Ну, взяли!» Мичи подхватил кольца со своей стороны. Если брать вдвоем, сундук не казался таким уже неподъемным: они довольно бодро вытащили его в галерею и двинулись по кругу, в сторону кельи Мичи. Наконец, и внесли, поставили у дальней стены, прямо посередине, под самым окошком, едва не уничтожив по пути подвернувшийся под ноги легкий письменный столик. «Ну, не буду мешать - попрощался Палаанке - у тебя, тут, похоже, есть, чем заняться!» Он понимающе кивнул и тут же исчез, оставив Мичи наедине с сундуком.
Открыть его удалось далеко не сразу. Разглядывая цельные и ровные плоскости крышки и стенок, Мичи не мог обнаружить ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего запирающий механизм. Ни малейшего намека: даже петли, которыми должна бы крепиться крышка, по видимости, отсутствовали. Мичи хотел было приподнять сундук и обследовать днище, но решил, что мысль неизвестного - и, судя по всему, выдающегося - мастера едва ли пошла бы таким путем. Здесь явно крылась загадка, весьма привлекательная для его пытливого ума, и решению полагалось быть простым и изящным. Мичи сосредоточился на тяжелых кольцах, расположенных по бокам. Те крепились в широкой, утопленной вглубь древесины пластине позеленевшей меди, и оставались последней надеждой - поскольку были единственной сколько-нибудь отдельной, выступающей частью. Мичи с силой потянул на себя одно из них; затем сразу оба. Ничего не произошло. Попытался повернуть кольцо вокруг оси. Оно послушно совершило полный оборот - что, впрочем, никак Мичи не помогло. Так же легко вращались и остальные кольца. Повертев их и так, и эдак, он взялся за те, что располагались с левой стороны, и повернул их одновременно, вначале по направлению движению солнца, затем - в противоположную сторону. По-прежнему безрезультатно. Проделал то же самое с кольцами на другом боку сундука. Наконец, попробовал повернуть их по направлению друг к другу, движением как бы внутрь. Кольца провернулись на пол-оборота и словно бы уперлись в некое сопротивление. Это обнадеживало. Желанный результат принесло обратное движение - изнутри наружу. Кольца прошли те же пол-оборота и застопорились. Приложив чуть большее усилие, Мичи услышал приятный щелчок, и, довольный, попробовал приподнять крышку. Та сидела плотно и открываться не собиралась. Пришлось повторить процедуру с обратной стороны ящика - поворот, остановка, щелчок. Сундук, наконец, был открыт. Прежде, чем пуститься в исследование его содержимого, Мичи захотелось проверить свою догадку. Он опустил крышку, и повернул кольца друг к другу. Послышался знакомый уже щелчок: это движение, как и предполагал он, работало на запирание.
Крышка крепилась в открытом положении, опираясь на тонкие раздвижные опоры. Внутреннее пространство ее заполнено было целой системой кожаных карманов, предназначенных для хранения всякого рода бумаг - каковые там, собственно, и находились. Отложив более близкое знакомство
Плоская панель цельного дерева, толстая, хоть и довольно легкая, откидывалась вперед; если закрепить ее с помощью встроенной медной опоры, получался своего рода письменный столик. Мичи разложил эту рабочую поверхность, осторожно проверил на прочность и удовлетворенно хмыкнул. Сделано было толково, ладно и крепко. Под откидной столешницей располагался самый верхний уровень, еще одна легчайшая - Мичи и не подозревал о существовании древесины столь удивительного свойства - доска толщиной в четыре сложенных пальца. В ней были выточены различной формы углубления и желобки, заполненные предметами, что, видимо, служили Онди чаще других: по преимуществу, принадлежностями для письма. Нож для очинки грифелей; медные трубочки с винтовым механизмом, что позволяет, по мере расходования, выдвигать плотно сидящий внутри сменный угольный стержень; солидный запас этих самых стержней; несколько баночек с сухим чернильным порошком и маленькая стеклянная чернильница с плотно сидящей крышкой; бронзовая коробочка с перьями для письма; простой длинный нож с костяной рукояткой - для резки бумаги; небольшое увеличительное стекло в тонкой латунной оправе; линейка ладони в две, с полустершимися делениями; кожаный мешочек, где хранились кремень, кресало, трут и моток фитилей, ламповых и свечных. Горстка медных монет, с парой серебряных кошти - здесь же, в одной из выемок: Онди, похоже, получил их в самые последние дни - в благодарность ли за помощь в поисках нужной книги, или же за толковый совет, на которые старик неизменно был щедр и без всякой платы - да так истратить и не успел. Длинные желобки, проходившие по бокам панели, имели специальные углубления; удобно ухватившись за них пальцами, легко было поднять и извлечь наружу все верхнее отделение - что Мичи тотчас же и проделал.
Дальше начиналось самое интересное. Коробочки и шкатулки, разного размера и формы, исполненные то в тонкой латуни, то в древесине всевозможных пород и оттенков - красного руггу, черного дерева бала, светлого невесомого ваг, темно-коричневого букти, выбеленного морской водой плавника, ископаемого окаменевшего веспе, словно собранные со всех концов света, перемежались встроенными отделениями с крышками, сдвижными и откидными. Все они подогнаны были друг к другу так точно, что не оставалось и малейшего зазора - и все же при желании легко могли быть извлечены и без малейшего усилия водворены на место. Разглядывая их, Мичи раздумывал о множестве способов, которыми можно было составить внутри сундука его содержимое - с которым, впрочем, теперь было самое время уже знакомиться.
В продолговатой медной шкатулке покоилась бритва, которой старик пользовался изредка, от случая к случаю, в основном позволяя бороде свободно расти, достигая некоторой длины; изящные ножнички для стрижки ногтей; помазок из густой щетины; пара - одна в другой - плошек, служивших для мыла и теплой воды. Посеребренную их поверхность покрывал тонкий узор, сплетенный из букв древнего алфавита - того самого, на котором написано было представленное в сборнике Онди стихотворение. Мичи залюбовался ими, и задумался снова об Онди. Он словно узнавал старика с неведомой еще стороны: принадлежавшие тому вещи - стоило присмотреться - поражали сдержанной, но отчетливой красотой: продуманной, весомой, неброской. Наглядевшись вволю на бритвенные приборы, время пользоваться которыми для него еще не пришло - хотя было, пожалуй, не за горами - Мичи продолжил свои изыскания. Под крышкой следующей коробки, довольно вместительной, хранился запас иголок и ниток. Онди, похоже, во всем старался придерживаться самодостаточности: предпочитал, где только было можно, обойтись собственными своими силами. Во всяком случае, содержимое коробки позволяло и приставить латку к прохудившейся ганте, и заштопать рваный мешок - а то, пожалуй, даже и парус; можно было бы починить кожаную обувь, и даже, худо-бедно, переплести книгу. Мичи молча кивнул, одобряя жизненный уклад старика, который открывался ему понемногу, наполняя все большим пониманием и уважением. Набор увеличительных стекол разных размеров, так же оправленные в латунь; смотанный отрезок крепкого шнура длиной точно в гакку - четыре локтя - заканчивавшийся заостренным медным наконечником, что позволяло использовать его не только для измерения расстояний, но и в качестве отвеса; песочные часы на одну вонту - тридцать вторую часть суток; маленькие разборные весы с деревянными чашками и медными гирьками; набор циркулей, угольников и сложных измерительных инструментов, применявшихся при составлении строительных планов, а также морских и небесных карт; несколько превосходных складных ножей разной длины и формы; пара ложек - видимо, про запас - в одном с ножами отсеке. Пустая коробка; и еще одна. Мичи открывал их друг за дружкой, вынимал из сундука и расставлял на полу. Сняв крышку со следующей, Мичи тут же закрыл ее обратно: плоская шкатулка была заполнена ровными стопками серебряных кошти. Наверное, нельзя было назвать это целым состоянием - но, по меркам Мичи, неожиданно свалившееся на него богатство было просто невероятным. Открыл снова, пересчитал. Восемь на восемь столбиков, по восьми монет в каждом. Даже не получая никакого больше дохода - ровно на год спокойной жизни, если не позволять себе лишнего. Безмятежность и умиротворение, всегда свойственные Онди, покоились на крепком, довольно-таки, основании.
Под уже извлеченными Мичи частями этой объемной головоломки находилось встроенное продолговатое отделение, крышка которого приподнималась одновременным нажатием на любые два уголка. Там хранились четыре курительных трубки с длинными мундштуками, каждая завернута в лоскут плотной ткани. Мичи никогда не видел, чтобы старик попыхивал - тем не менее, трубки явно долго были в употреблении, и, вероятно, принадлежали тому периоду жизни Онди, когда они не были еще знакомы. Одна из них напоминала изящно изогнутый водосток с широким раструбом; другая представляла собой удлиненный конус с примыкавшим коленчатым чубуком, и походила на своего рода кирку; обе были гладко отполированными, и естественный рисунок дерева проступал отчетливо, образуя таинственный узор на светлой поверхности. Еще одна больше всего похожа была на горшочек с длиннющей ручкой: округлый, приземистый и вместительный; вся испещренная множеством ямок, щербинок, выбоинок и бугорков, на первый взгляд она могла показаться несколько неказистой - но стоило взять ее в руку, как чаша вливалась в ладонь, словно занимая законное свое место, а пальцы находили в скольжении по неровной ее, шероховатой поверхности сложное, странное удовольствие. Последняя представляла собою ровный простой цилиндр, сплошь покрытый тонкими вертикальными бороздками; в отличие от остальных, эта могла устойчиво стоять на плоском своем основании, не опрокидываясь на бок - вероятно, это делало ее особо удобной, когда возникала потребность время от времени отложить трубку - как при письме.
Трубки все еще хранили запахи куренных некогда табаков, каждая - свой, непохожий на остальные; небольшой запас табаку нашелся тут же, в латунной коробке, плотно закрытой и запечатанной воском. Открыв ее, Мичи вдохнул пряный, будоражащий запах, отдающийся смутным узнаванием где-то в глубине памяти и совершенно не поддающийся описанию. Запах не был похож ни на что определенное - и, одновременно, вызывал целый вихрь воспоминаний - слово «воспоминание» было здесь не вполне подходящим, но другого Мичи подобрать не умел - о чем-то знакомом, забытом, а то и вовсе еще неведомом.