Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)
Шрифт:
приимству вождя в день празднества, даже если бы и не
произошло ночного свидания с Эхином и разговора, о ко-
тором мучительно было вспоминать.
Итак, он мирно вернулся в Баллох, где, будь он спокоен
за Кэтрин, он не без приятности проводил бы свой досуг.
Ради развлечения он плавал по озеру в лодочке, в которой
управлялся веслами мальчонка-горец, покуда старик удил
рыбу. Частенько причаливал он к островку, где предавался
размышлениям на могиле своего старого друга Гилкриста
Мак-Иана и свел дружбу с монахами, подарив игумену
пару перчаток на куньем меху, а старшим инокам – по паре,
сделанной из шкуры дикой кошки. За изготовлением этих
скромных подарков коротал он часы после заката: сам,
бывало, кроит или стачивает, а семья пастуха соберется
вокруг гостя, дивясь его ловкости и слушая рассказы и
песни, которыми он умел прогнать вечернюю скуку.
Надо сознаться, осторожный Гловер избегал разговоров
об отце Клименте, ошибочно почитая его не товарищем по
несчастью, а виновником всех своих бед. «Не хочу я, –
думал он, – ради его бредней терять благоволение этих
любезных монахов, которые мне, глядишь, и понадобятся
когда-нибудь. Довольно я и так натерпелся из-за его про-
поведей. Мудрости они мне не прибавили, зато я стал через
них куда бедней. Нет, нет, пусть Кэтрин с Климентом ду-
мают что хотят, а я при первом же случае приползу назад,
как побитая собака на зов хозяина, и надену, как положено,
власяницу, отстегаю себя бичом и уплачу изрядную пеню,
только бы вновь помириться с церковью.
Две недели и больше прошло с того дня, как Гловер
прибыл в Баллох, и его стало удивлять, что он не получает
вестей ни от Кэтрин, ни от Генри Уинда, которому, по его
расчетам, мэр давно уже должен был сообщить, где они
скрываются. Гловер знал, что удалой кузнец не посмеет
явиться сам в страну кухилов, имея на своем счету не одну
ссору с ее обитателями, не говоря уж о драке с Эхином, с
которым он сцепился, когда тот еще носил имя Конахар, но
Гловер полагал, что Генри нашел бы способ передать ему
весточку или привет через того или другого гонца: их в те
дни без конца засылали друг к другу королевский двор и
стан кухилов, чтобы уточнить условия предполагаемой
битвы – какой дорогой прибыть в Перт обоим отрядам и
другие подробности, требующие предварительного со-
глашения. Была середина марта, и роковое вербное вос-
кресенье быстро приближалось.
Время шло и шло, а Гловер в своем изгнании так ни
разу и не повидался с бывшим своим подмастерьем.
Правда, забота, с какою предварялись все его нужды, по-
казывала, что о нем не забывают, и все же, заслышав иной
раз над лесом охотничий рог вождя, он спешил направить
свой шаг в другую сторону. Но однажды утром он оказался
нежданно в такой близости от Эхина, что едва успел ук-
лониться от встречи. Случилось это так.
Когда Саймон брел в задумчивости небольшой поля-
ной, со всех сторон окруженной лесом – высокими де-
ревьями вперемежку с подлеском, – из зарослей вынеслась
белая лань, настигаемая двумя борзыми, которые тут же
впились ей одна в бедро, другая – в горло и повалили ее
наземь в нескольких шагах от Гловера, оторопевшего от
неожиданности. Близкий и пронзительный звук рога и лай
легавой возвестили Саймону, что следом за оленем появят-
ся охотники. Улюлюканье и шум бегущих сквозь заросли
людей слышались совсем рядом. Будь у Саймона хоть
минута на раздумье, он сообразил бы, что лучше всего ос-
таться на месте или пойти потихоньку, предоставив Эхину
выбор, узнать гостя или нет. Но стремление избегать
юношу перешло у него в какой-то инстинкт, и, увидав его
так близко, Саймон с перепугу шмыгнул в кусты лещины и
остролиста, где оказался надежно укрыт. Едва успел он
спрятаться, как из чащи на открытую поляну вырвались
Эхин и его приемный отец Торквил из Дубровы. Торквил,
сильный и ловкий, перевернул на спину бьющуюся лань,
придавил ее коленом и, правой рукой придерживая ее
задние ноги, левой протянул свой охотничий нож моло-
дому вождю, чтобы тот собственноручно перерезал жи-
вотному горло.
– Нельзя, Торквил. Делай свое дело и зарежь сам. Я не
должен убивать ту, что носит облик моей приемной матери.
Это сказано было с грустной улыбкой, и слезы стояли в
глазах говорившего. Торквил смерил взглядом юного во-
ждя, потом полоснул острым ножом по горлу лани так
быстро и твердо, что клинок прошел сквозь шею до по-
звонков. Потом вскочил на ноги, снова остановил на вожде
долгий взгляд и сказал:
– Что сделал я с этим оленем, я сделал бы с каждым
человеком, чьи уши услышали бы, как мой долт – прием-
ный сын – заговорил о белой лани и связал это слово с
именем Гектора.
Если раньше Саймону было ни к чему прятаться, то
теперь слова Торквила послужили к тому веской причиной.