Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)
Шрифт:
Саймон. – Это будет почище легенды о святом Кристине.
Нет, нет, твоя рука для этого не создана. Не будешь ты мне
больше портить ланьи шкуры.
– Не смейся, – сказал Эхин, – я не шучу. Если я не го-
жусь для труда, я принесу с собой довольно богатства,
чтобы нам достало на жизнь. Меня объявят отступником,
прогремят о том на рожках и волынках… Ну и пусть их!.
Кэтрин полюбит меня тем крепче, что я предпочел мирную
тропу кровавым, а отец Климент научит нас жалеть и
прощать людей, когда они станут возводить на нас хулу, и
хула их нас не поранит. Я буду счастливейшим человеком
на свете, а Кэтрин изведает всю радость, какую может дать
женщине безграничная мужская любовь. И не придется
пертской красавице жить в постоянном трепете перед
лязгом клинков и видом крови, как сулит ей неудачный
брак по выбору отца. Ты же, отец Гловер, будешь сидеть в
углу у очага самым счастливым и почитаемым человеком,
какой когда-либо…
– Молчи, Эхин… Прошу, замолчи! – сказал Гловер. –
Огонь почти догорел, и, значит, нам пора кончать беседу, а
я тоже хочу сказать свое слово и уж лучше скажу напрямик.
Хоть ты, пожалуй, и рассердишься, даже в ярость придешь,
я положу конец этим бредням и сразу же объявлю: Кэтрин
никогда не будет твоей. Перчатка – эмблема верности, так
что человеку моего ремесла никак не подобает нарушать
свое слово. Рука Кэтрин уже обещана – обещана человеку,
которого ты, может быть, ненавидишь, но которого должен
бы уважать: Генри Оружейнику. Это равный брак, брак по
взаимной склонности, и я дал на него согласие. Объяс-
нимся начистоту: коль угодно, гневайся за отказ – я цели-
ком в твоей власти. Но ничто не заставит меня изменить
слову.
Гловер говорил так твердо, потому что знал из опыта,
что в самых ярых порывах злобы его бывший подмастерье
шел на попятный, если встречал суровый и решительный
отпор. Но, памятуя о том, где находился, он не мог не по-
чувствовать страха, когда пламя в фонаре вспыхнуло ярче и
бросило отсвет на лицо Эхина: юноша был бледен как
мертвец и дико вращал глазами, как сумасшедший в бре-
довой лихорадке. Свет, вспыхнув раз, потух, и Саймон с
ужасом подумал, что сейчас придется ему схватиться на-
смерть с юношей, который, как он знал, в сильном возбу-
ждении бывал способен на отчаянный поступок, хотя по
всему его душевному складу такие порывы могли у него
длиться лишь очень недолго. Голос Эхина, зазвучавший
хрипло и по-новому, его успокоил.
– То, о чем мы говорили этой ночью, схорони в своей
душе. Если ты вынесешь это на свет, лучше рой сам себе
могилу.
Дверь хижины приоткрылась, впустив на мгновение
бледный лунный луч. Его пересекла тень удаляющегося
вождя, затем плетенка снова опустилась, и в хижине стало
темно.
Саймон Гловер вздохнул свободно, когда разговор,
сопряженный с обидой и угрозой, завершился так мирно.
Но с глубокой болью думал он о беде Гектора Мак-Иана,
которого он как-никак сам воспитал.
– Несчастное дитя! – сказал он. – Вознесли его на такую
высоту – и только затем, чтобы с презрением сбросить
вниз! То, что он мне поведал, я и сам отчасти знал: я при-
мечал не раз, что Конахар горячей на спор, чем на драку.
Но эта гнетущая слабость духа, которую не может одолеть
ни стыд, ни необходимость, – она для меня, хоть я и не сэр
Уильям Уоллес, совершенно непостижима. И предлагать
себя в супруги Кэтрин, как будто молодая жена должна
набраться храбрости на двоих – на себя и на мужа! Нет, нет,
Кэтрин выйдет замуж за такого человека, которому она
сможет говорить: «Муж мой, пощади своего врага», а не
такого, чтобы ей молить за него: «Великодушный враг,
пощади моего мужа!»
Истерзанный этими думами, старик наконец заснул.
Утром его разбудил Бушаллох, который смущенно пред-
ложил ему вернуться под его кров на лугу Баллах. Он из-
винился, что вождь никак не мог повидаться утром с
Саймоном Гловером, так как очень был занят в связи с
предстоящей битвой; Эхин Мак-Иан, сказал он, полагает,
что Баллах будет для Саймона Гловера самым безопасным
и здоровым местом, и распорядился, чтобы там оказано
было гостю покровительство и всяческая забота.
Нийл Бушаллох долго распространялся на этот счет,
стараясь придать хоть какую-то благовидность поведению
вождя, который отправляет гостя, не дав ему особой ау-
диенции.
– Отец его так не поступил бы, – сказал пастух. – Но
откуда было бедняге Эхину научиться приличиям, когда он
вырос среди ваших пертских горожан, а в этом племени,
кроме вас, сосед Гловер, говорящего по-гэльски не хуже,
чем я, никто и понятия не имеет об учтивости!
Читатель легко поверит, что Саймон Гловер отнюдь не
пожалел о таком неуважении, как ни огорчило оно его
друга. Наоборот, он и сам был рад вернуться в хижину
пастуха, предпочитая ее мирный кров шумному госте-