Первым делом самолёты. Семейный альбом
Шрифт:
Когда открылась южноамериканская линия, Мермоз был, как всегда, в авангарде, ему поручили освоить отрезок от Буэнос-Айреса до Сантьяго и после моста через Сахару построить мост над Андами. Он получил самолет с потолком в пять тысяч двести метров. А вершины Кордильер вздымаются на семь тысяч! И Мермоз вылетел на поиски проходов. После песков Мермоз вступил в спор с горами, с вершинами, чьи снежные шарфы развеваются по ветру, с заволакивающей землю мглой, этим предвестником гроз, с воздушными течениями такой силы, что, попав в них между грядами скал, пилот как бы вступает в своего рода поединок на ножах. Мермоз вступил в эту битву, ничего не зная о противнике, не ведая, выходят ли живыми из таких схваток. Мермоз "вел разведку" для других...
Освоив Анды, выработав технику перелета через них, Мермоз доверил этот отрезок линии своему товарищу Гийоме, а сам взялся за освоение ночи.
Аэродромы наши еще не были освещены, и в темные ночи Мермоза встречали на посадочных площадках жалкие огни трех бензиновых костров.
Он справился с этим и открыл путь.
Когда ночь была вполне приручена, Мермоз принялся за океан. И в 1931 году почту впервые доставили из Тулузы в Буэнос-Айрес за четверо суток. На обратном пути неисправность маслопровода заставила Мермоза в бурю совершить посадку посреди Южной Атлантики. Он был спасен каким-то судном — он, почта и экипаж".
Я позволил себе сделать эту пространную выписку из
Жан Мермоз
Экзюпери. Он был другом Мермоза. Они вместе пересекли Атлантику, когда еще только-только планировался регулярный маршрут из Европы в Америку, ему — Экзюпери, как говорится, и карты в руки. Тем более лучше Экзюпери не написать.
Детство Мермоза было трудным: он рос при матери, женщине одинокой, с весьма скромным достатком. В двенадцать лет Жана отдали в ремесленную школу. Надо было поторапливаться зарабатывать на жизнь. В годы первой мировой войны он был разлучен с матерью, угодил в интернат. Нежный и преданный сын, он тяжело переживал разлуку с матерью. Сразу же по окончании войны они поселились вместе на Монмартре. Мать работала в больнице, Жан продолжал образование в лицее и запойно читал.
Подошло время призыва в армию. Рядовой Мермоз, натура незащищенная, всячески тем не менее сопротивлялся унижению, вероятно, неизбежному в любой армии. Единственное, в чем ему повезло, — на срочной службе его научили летать. К моменту увольнения он имел налет шестьсот часов. Но вот беда — на гражданке нет спроса на летчиков! До 1925 года Жан перебивается случайными заработками, пока судьба не сводит его с Дидье Дора.
Процитирую Марселя Мижо, известного биографа Экзюпери, писателя весьма сочувственно относившегося к авиации:
"Оказавшись за штурвалом после долгого перерыва, Мермоз решил показать стальному директору (имеется в виду Дидье Дора. — А.М.), на что он способен. Он проделал над аэродромом серию головокружительных фигур высшего пилотажа. На земле его встретили словами: "Ну, можешь сворачивать вещички..." Начальник эксплуатации, не удостоив вниманием Мермоза, ушел в ангар.
— В чем дело? — спросил Мермоз.
— Здесь не требуются акробаты. Ступайте в цирк, — последовал ответ.
Дрожащими руками Мермоз сбрасывает с себя шлем, комбинезон, перчатки.
— Значит, уезжаете?.. — услышал он за спиной.
— Да, да! — ответил Мермоз.
— Гм... недисциплинирован., гм... самовлюблен... гм... да... — разобрал Мермоз сквозь кашель Дора.
— Да, да! — крикнул он. — Да, я доволен собой, я хорошо летаю!
— Это вы мне?
— Да, вам, вам, раз вы так говорите...
— Гм... скверный характер... гм... да. Что же, придется вас дрессировать. Ступайте к машине, полет по прямой на высоте двести метров. Нормальная посадка. Скорость крейсерская. Ясно? Крейсерская..."
Дидье Дора — летчик Божьей милостью, ас минувшей войны, понимал толк в людях, он умел "дрессировать" своих подчиненных. Мермоз и Дора вскоре поладили и больше того — полюбили друг друга. Мермоз в числе первых освоил трассу Касабланка — Дакар и зарекомендовал
себя едва ли не самым надежным пилотом компании "Лa-текоер".
Эпизод, заслуживающий, на мой взгляд, особого внимания. В одном из рутинных полетов пассажиром Мермоза оказался журналист известной газеты. Он попытался взять интервью у пилота: в те годы пассажирский полет был еще явлением из ряда вон выходящим. Мермоз от интервью отказался, а позже написал своему пассажиру: "Позвольте мне отклонить ваше лестное предложение, это было бы незаслуженной рекламой для меня перед всеми моими товарищами, делающими каждый то же, что и я... Мы не устанавливаем рекордов, мы не герои длительных рейсов: мы лишь доставляем почту к назначенному месту в назначенный срок".
Не пропустите ключевых слов: "к назначенному месту в назначенный срок". В те годы это было совсем не просто. И Мермоз великолепно отдавал себе отчет в великой ответственности, которую возложила на него судьба за груз, за машину, за собственную жизнь и репутацию.
И еще деталь, рисующая характер этого человека.
Мермоз летал в Южной Америке. Он открывал новые почтовые трассы, его имя сделалось широко известным, хотя работяга оставался прежде всего работягой. И вот председатель правления "Аэропостоля", самый над Мермозом главный начальник, вызвал летчика к себе, собираясь лететь с ним, выражаясь современно — спецрейсом на спец-самолете. Мермоз, запланированный на очередной почтовый рейс, не пришел в восторг от смены задания, но... дисциплина!
— Я Мермоз, — представился он шефу, с которым прежде не встречался. — Когда мы летим?
— Когда я распоряжусь! — ответил Буйо-Лафон.
— Я пилот, пилот линии, слышите, вы, и мое дело — перевозить почту, прокладывать новые трассы, а не служить вам шофером... — И он повернулся спиной к шефу.
Шестидесятилетний Буйо-Лафон, промышленник, богатейший человек, одним словом — воротила, полетел с Мермозом обычным рейсом. Он просидел восемнадцать часов скорчившись между мешками с почтой... Мермоз знал себе цену, и, надо думать, уроки дрессировки Дидье Дора не прошли дня него даром...
Можно еще долго и убедительно рассказывать о летном ремесле, о самой, так сказать, сути нашей профессии, а можно отстраненно взглянуть на судьбу Жана Мермоза, так точно очерченную в скупых строчках его лучшего друга, вовсе не идеализировавшего Мермоза, и, мне думается,
все сразу сделается ясным.
Экзюпери обронил вроде бы невзначай: "Благодаря самолету мы узнаем прямой путь".
За этой афористически меткой строчкой раскрывается особенный мир, он не только принадлежит тем, кто летает, он создается всем воздушным братством, существующим по своим законам.