Первым делом самолёты. Семейный альбом
Шрифт:
Вглядываясь в миловидное лицо Эмилии Эрхарт, стараюсь вообразить, как эта хрупкая женщина смогла найти в себе силы, чтобы просидеть не разгибаясь восемнадцать с лишним часов в тесной кабине, пилотируя свой самолет на
маршруте Гавайи — Калифорния?
Что вело ее — честолюбие, корысть, жажда славы? Не похоже. И вот почему: когда Чкалов прилетел в США, перемахнув со своим экипажем через Северный полюс и понаделав невиданного шуму в Америке, он невольно основательно навредил Эрхарт, вытеснив сообщения о ее первой в истории женской "кругосветке" с первых полос падких на сенсацию газет. А Эрхарт уже начала свой путь на красавице "Электре", и американцы насторожились. И вот такой
| Эмилия Эрхарт |
пассаж неожиданный получился — Чкалов! Тем не менее Эрхарт прислала телеграмму с приветом русским коллегам, совершившим беспримерный перелет, она желала им здоровья, счастья, всего самого доброго и выражала надежду, завершив свой маршрут, лично обнять героев.
Не обняла.
Взяв курс на Тихий океан в очередном этапе своего стремительного маршрута, она никуда, никогда не прибыла.
Говорят: риск — благородное дело. Пожалуй, это
слишком универсально сказано. Риск бывает всякий — и благородный, и разумный, и, что называется, по пьяной лавочке. Все не просто, все не в одну краску. Одно не вызывает у меня сомнения — риск придает специфический вкус жизни, прибавляет аппетита, это как перец в еде, — когда в разумной пропорции, замечательно, а ежели с перебором — не проглотить.
Эмилия Эрхарт была рисковой женщиной и настоящим пилотом. За это ей и память, и слава, и уважение.
Наверное, я не ошибусь, если скажу: в довоенные годы самым популярным летчиком в стране, личностью, при жизни возведенной в ранг легендарного героя, был Чкалов. Все мое поколение летчиков, начинавших летать в конце тридцатых годов, было рекрутировано в авиацию не без его влияния. Мало кто мог себе позволить сказать: буду как Чкалов. Но тайно об этом мечтало большинство мальчишек. Преданность кумиру моих мальчишеских лет я сохранил и поэтому, когда пришло время, взялся написать о Чкалове.
"Бессмертный флагман" — маленькая книжечка, посвященная памяти Валерия Павловича — вышла в конце семьдесят четвертого года, и сразу я стал получать читательские письма. Это очень характерные, весьма заинтересованные, порой трогательные послания. Кто-то рассказывал о своих встречах с Чкаловым и горько пенял автору, что он, то есть я, "не использовал уникальнейший материал, сохранившийся в памяти со времени подготовки исторического перелета Москва — Петропавловск-на-Камчатке — остров Удд". Речь шла, заметьте, о материале, которым располагал сам автор письма. Кто-то уточнял малюсенький факт из биографии Чкалова, так сказать, дорисовывал отдельную черточку и настоятельно просил внести соответствующую поправку при повторном издании книжечки. Очень многие, особенно ребята-следопыты, настойчиво требовали сообщить им адреса родных и близких Валерия Павловича, "так как раздобыть хоть какие-то фотографии нашего прослав-
ВАЛЕРИЙ ЧКАЛОВ
ленного героя другим путем просто невозможно...".
Письма были сердечные, немного грустные в своем большинстве, но, если говорить честно, ничего неожиданного в себе не таили. Чкалова помнили, Чкалова любили.
В числе прочих пришла весточка из Ленинграда. Неизвестный мне Гарольд Иванович Озолинг писал: "...совершенно для себя случайно сделался наследником семейной реликвии — жестяной коробки с кинопленкой. По домашнему преданию, пленка эта была привезена из США в 1937 году.
| Валерий Чкалов |
Помнится, говорили, будто на той пленке Чкалов...
Коробку берегли, хотя чкаловского изображения никто не видел: не было восьмимиллиметрового проектора... А потом война... потом блокада..."
Вскоре в Москву приехал владелец пленки и жестом шикарным и совершенно неожиданным вручил мне блестящую коробку.
— Берите и владейте! — сказал Гарольд Иванович. — Вы на Чкалова всю жизнь молились... Кто знает, может, что-нибудь на пленке и сохранилось...
Позвонил директору НИКФИ — научно-исследова-тельского кинофотоинститута — Олегу Ивановичу Иошину и, волнуясь, стал объяснять:
— Понимаю... вы не обязаны, но это же Чкалов! Ваш институт, я знаю, сумел восстановить пленку 1907 года с Львом Николаевичем Толстым... Так что вы должны войти в положение...
— Приезжайте, — сказал Иошин, — посмотрим.
Прошло несколько месяцев. И вот наконец позвонил
мне Исидор Миронович Фридман, человек, который восстановил пленку седьмого года с изображением Толстого, и сказал:
— Жду вас. Не много, увы, но, что смогли, сделали... Пленка любительская, как-никак блокаду пережила, так что сами понимаете...
В эти дни Валерию Павловичу исполнилось бы семьдесят пять. Его нет с нами, но к нам вернулась еще одна неповторимая чкаловская улыбка".
Вот такой текст и две фотографии я опубликовал в феврале 1979 года. Наверное, мимо внимания сегодняшнего читателя не пройдет некоторый избыток многоточий, присутствовавший в моей заметке. Увы, многоточия не результат небрежности и не случайность — они знаки времени.
Пленку из Штатов привез родственник Гарольда Ивановича Озолинга, работавший в свое время кем-то при военном атташе. На вокзале в Питере его, этого родственника, арестовали. И как-то так вышло, что один из его чемоданов, очевидно, по недосмотру, не конфисковали. Там и оказалась пленка. На семейном совете решили спрятать коробку подальше: мало ли что в ней могло быть. Мать арестованного закопала коробку, обернув ее в бумагу и клеенку, в дальнем уголочке пригородного огорода. Не хочу ничего додумывать. Рассказываю, со слов Гарольда Ивановича, как все ему запомнилось.