Пленники чести
Шрифт:
Карл Феликсович вспыхнул, сама мысль о том, чтобы просить прощения у ненавистного ему Александра Ивановича причиняла ему невыносимую боль. Поиск же улик казался теперь пустой тратой времени: даже если Александр и был шпионом, в чём тот теперь сомневался, то ничего более существенного, чем медная монета отыскать бы уже не удалось. Тем не менее, он собрал всё своё самообладание и заговорил с внезапно прилившим вдохновением:
— Дорогая тётушка, я как раз шёл, чтобы просить прощения у дражайшего родственника за ту клевету, которую я, хоть и помимо моей воли, навлёк на него. Смею уверить всех здесь присутствующих, причиной минувшей вспышки было моё крайнее утомление поисками истинного злоумышленника, беспокоящего обитателей замка…
— Боюсь, кроме вас, он никого не беспокоил, — с насмешкой произнесла госпожа Симпли.
— Сударыня, — заговорил доктор, опережая резкий ответ Карла Феликсовича и удерживая его тем самым от необдуманного шага, — я вполне уверен, что пребывание в непривычной обстановке, а так же душевные волнения, вызванные смертью близкого родственника, а так же затягивающееся оглашения завещания, словом, всё это могло спровоцировать нервное расстройство Карла Феликсовича.
— Вы правы, — отозвалась Клара Генриховна, которой было выгодно списать столь некрасивый инцидент на больное воображение племянника. — Карл и в самом деле, вы выглядите нездоровым. Ваша бледность и измождённость бросаются даже мне в глаза. Вам необходим отдых, дитя моё.
Холодный тон этих слов, требовавших материнской ласки, ничуть не огорчил молодого человека, а скорее предал ему уверенности в себе и рассудительности.
— Пожалуй, вы правы, любезная тётушка, — проговорил он, — я чувствую необыкновенную слабость, время от времени нарушаемую приливами возбуждения. Боюсь, именно из-за них я несколько не в состоянии контролировать себя. Уверен, мне было бы лучше отправиться к себе и забыться тревожным сном, ибо другой ко мне давно уже не приходит.
— Ступайте, дитя моё, — холодно произнесла Клара Генриховна, догадываясь о лисьем притворстве Карла Феликсовича, которое, впрочем, было для неё в тот момент очень кстати.
— Я пришлю вам успокоительную микстуру, — проговорил доктор, — принимайте её перед сном. Слуга передаст вам и флакон, и подробное описание.
Поблагодарив доктора и раскланявшись с хозяйкой Уилсон Холла и её гостями, Карл Феликсович покинул гостиную и в самом деле отправился к себе, решив как можно тщательней обдумать то, как извлечь выгоду из своего положения и выставить своего противника в наихудшем свете. Мысли и идеи одна за другой приходили в его голову, формируя коварный план мщения. Отвергнутая любовь, хотя это страстное желание обладать чужой жизнью и не было любовью в истинном смысле, перешла в озлобление и жажду мести. «Они говорили о примирении, — думал Карл Феликсович, — отлично! Я примирюсь с господином поручиком, но только сделаю это по-своему! Никогда больше он не посмеет выставить меня всеобщим посмешищем, никогда больше он не сможет претендовать на любовь этой злобной фурии, упивающейся моим унижением!»
Проживший всю жизнь среди предательства, коварных сплетен и скандалов, молодой франт был убеждён в том, что Натали не преминет воспользоваться произошедшей сценой, чтобы лишить его и доли наследства и оправдаться перед тётушкой, очернив его. Он уже видел, как юная девушка нашёптывает Кларе Генриховне самые отвратительные подробности относительно его особы. Ему невозможно было себе представить, что Наталья Всеволодовна изо всех сил желала забыть омерзительную сцену объяснения, внушившую ей страх и наполнившую душу презрением к этому низкому человеку. Она была не такой, кто из мести или даже в порыве отчаянья способен нанести удар ближнему, пусть и последнему подлецу, каким проявил себя Карл Феликсович. Её сердце никогда не ожесточалось, а разум и душа были настолько непорочны и наивны, что ей в голову не приходило защитить себя от возможных посягательств простой просьбой о заступничестве Клары Генриховны. Она и помыслить не могла, на что способен отвергнутый ею гордец, и даже угрожай ей опасность, она бы не посмела заговорить об их встрече из страха быть непонятой. Такая наивная стыдливость присуща всем одиноким натурам, к которым и принадлежала эта несчастная девушка. Единственным человеком, которому она доверяла и у которого могла просить помощи, был Александр Иванович, но и ему она не стала бы рассказывать об этом, опасаясь, как бы он не совершил компрометирующего его поступка, способного послужить причиной их разлуки.
Читать сердца других людей, раскрывая их душу, как книгу, скользя взглядом по самым сокровенным страницам, есть великий дар, желанный миллионам. Так сложно порой отличить человека чести от обманщика, так тяжело разгадать заговор и предвидеть подлость, и так больно потом осознать, что был в шаге от истинных намерений человека, которому доверял. И только самые чистые и искренние люди способны не мстить, не защищаться, нанося первый удар, а верить и прощать. Именно в таких людях живёт истинная любовь.
Глава XIV
В вечерних сумерках, словно гаснущая во тьме свеча, растворялась долина Уилсон Холла, обрамлённая чёрной рамкой леса, сбросившего золото своего наряда и погрузившегося в благородный траур последних дней холодного октября. Несколько ярко освящённых окон замка горели в воцаряющемся мраке подобно хищным глазам притаившегося на вершине горы дракона, и припозднившиеся крестьяне, добросовестно окончив свой тяжёлый труд в господском парке, суеверно крестясь, спешили домой. С недавних пор по округе поползли недобрые слухи, какое-то предчувствие охватило людей, и все с ужасом ждали приближения зимы, ощущая в её мертвенном холодном дыхании надвигающееся зло. И в самом замке, казалось, беспечные наследники, стали угрюмы и задумчивы, хотя причины для такого расположения духа были не только мистические: желанное оглашение завещания всё оттягивалось и оттягивалось, в то время как основные дела господ требовали скорейшего вмешательства. Да и странные происшествия, которым упорно не хотели придавать значения гости Уилсон Холла, тем не менее, вызывали в глубинах их душ панический ужас. Не прошло и дня со времени отъезда генерала Серженича с его супругой, как господа наследники начали впадать в какое-то оцепенение, похожее на липкую вялость, которую они, однако, склонны были приписывать погоде и отсутствию какого бы то ни было дела. Таким образом, не в силах решиться на отъезд и не имея желания оставаться, они влачили весьма жалкое существование, предаваясь меланхолии и апатии.
В одной из малых гостиных собрались несколько человек, среди которых были супруги Симпли, брат и сестра Черводольские, а так же Павел Егорович, сновавший из угла в угол, не находя себе места от раздумий о двух неразгаданных смертях и одном помешательстве. Господин Симпли, сидя с безучастным видом в большом старинном кресле, обитом золочёным бархатом, держал в руке полупустой бокал вина. За минувшие полчаса он уже успел осушить бутылку Бургундского, и теперь принялся за вторую. Его супруга старалась этого не замечать, нарочито приветливо разговаривая с Анной Юрьевной, при этом проявляя столько чопорности и жеманства, что молодая девушка еле сдерживалась от смеха, глядя на то, как её родственница силилась изобразить важную особу. Но, наконец, тяжёлый вздох господина Симпли вывел Елизавету Прохоровну из себя, и та, встав и выпрямившись во весь рост рядом с креслом супруга, произнесла строгим голосом, продолжая играть всё ту же высокородную леди:
— По-моему, вам, дорогой супруг, на сегодня достаточно.
Господин Симпли не обратил на эти её слова никакого внимания, лишь очередной тяжёлый вздох вырвался из его могучей груди. Этот незадачливый коммерсант когда-то был хорошо сложен, да и сейчас ещё атлетическая его фигура не утратила прежней мощи, поэтому супруга Семёна Платоновича порой побаивалась мужа, когда он бывал под действием винного дурмана. Тем не менее, повторив своё внушение, госпожа Симпли вырвала из рук мужа бокал и отставила его на дальний столик. Ничего не говоря, господин Симпли потянулся за другим бокалом, но супруга, предугадав его мысли, быстро отодвинула от него бокал. За этим последовал третий глубокий вздох, выражавший и неудовольствие её поступком, и робкую покорность, и безмерную тоску, которую свойственно испытывать людям в минуты опьянения. Этот третий вздох окончательно рассердил Елизавету Прохоровну. И она, повернув своё суровое, мужеподобное лицо к супругу, проговорила:
— Мне кажется, дорогой, вам нужно отправиться в спальню! Вы устали, мой дорогой, вам пора покинуть нас!
Господин Симпли продолжал сидеть, глядя в одну точку, словно не слыша жены, начинавшей краснеть от гнева на непокорность своего благоверного.
— В самом деле, Семён Платонович, — вдруг проговорил Павел Егорович, не любивший находиться в компании выпивших людей, — отдых вам не повредит, а столько пить, сколько вы изволите, по меньшей мере, неразумно.
Нехотя подчинившись этим словам, чего, правда никто не ожидал, господин Симпли поднялся и медленно пошёл к выходу, словно никого не замечая, но вдруг он остановился посреди комнаты и медленно обвёл всех взглядом, выражавшим какое-то немое возмущение.