По волчьему следу
Шрифт:
– Зачем?!
– Для науки… ну это пока матушке не донесли. Тогда скандал случился…
– И вот скажи мне честно. Еда ядовитой станет, если в нее неправильной вилкой тыкнуть? Или не такой вкусной? Зачем это все?
– Ну… с такой логикой можно дойти до того, что вовсе столовые приборы не нужны. Зачем, когда есть пальцы?
– А то… пальцами тоже вкусно. Особенно, когда еда… появляется. И горячая.
Мы оба замолчали.
И я вспомнила, как смешил меня Одинцов с его привычкой повсюду таскать вилку с ложкой, и белоснежную льняную салфетку. Правда, белоснежной
– Знаешь, мне иногда кажется, что какую бы тему я ни затронул, она будет… болезненной? Неприятной? – Бекшеев потер ногу.
– Болит?
– Скорее отходит. Будто мурашки бегают. Неприятное чувство.
– Машину…
Я огляделась.
Темно.
И улочка эта. Госпиталь остался где-то позади. Люди и людные улицы, если в Бешицке вовсе есть ночные людные улицы, впереди. И что теперь? Бросать его тут…
– Все нормально, просто щекотка под кожей… а про темы… не знаю. Меня учили вести правильно разговор, но…
– Со мной об искусстве бесполезно?
– Не то, чтобы бесполезно, извини… скорее мне кажется, что искусство тебе не интересно.
– Не особо. Но вид сделать могу. Этому я научилась.
– Не надо, - попросил он. – Только… не надо вид делать. От этого устаешь. Иногда и вправду… сперва я не замечал. Да и вряд ли кто-то заметил бы, особенно, когда все именно так, как ты привык. Как тебя учили… красиво, изысканно. И правила давно установлены. А разговоры об искусстве – часть игры. О чем еще говорить культурным людям.
– О погоде?
– И о ней тоже.
– О погоде и я могу. Закат быстрый, значит, скоро дождь пойдет. К обеду, думаю… и затяжной. Видишь, месячик вон краснотой отливает? Фигово. В лесу следы подмоет, да и грязища будет такая, что ухайдокаемся по самые уши…
Бекшеев рассмеялся.
Громко так, от души.
– Что?
– Тебе… следовало сказать, что близость дождя будит в твоей душе печаль. Ты ощущаешь, как никогда остро, единение с природой…
– Как, как? Погоди. Запомню. А если солнце?
– Тогда радость. Или грусть… грусть по любому поводу в моду вошла, насколько знаю. И тонкость чувств.
– Это не ко мне. Княгиня Одинцова как-то сказала, что я толстокожая, как… и чувства такта лишена. К слову, её правда. Начисто лишена.
– По-настоящему тактичный человек никогда не скажет другому, что этот другой лишен чувства такта.
Я фыркнула.
Приятно. Наверное… хотя вот теперь наши мелкие ссоры, даже не ссоры, а её обиды, демонстративное меня игнорирование. Холодность… это все кажется таким смешным и глупым. Как и мое собственное поведение, когда вот назло…
Какая же нелепость та наша необъявленная война.
– Я её довела, - призналась я честно. – Она ведь хотела как лучше… пусть и не была довольна выбором сына, но попыталась… не знаю. Вылепить из меня княгиню? Чтобы достойная и все такое…
Надеюсь, нынешняя супруга Одинцова в достаточной степени соответствует чаяниям его матушки. Хотя… после меня-то…
Бекшеев идет молча, неспешно
– Уже потом… после войны… когда я женился и все такое… моя жена очень любила всякие мероприятия. Музыкальные вечера. Суаре. Оперу… ну и просто визиты… и я сопровождал. Одной ведь не принято. Не то, чтобы вовсе неприлично, когда муж на службе, это понимают. Но все же ей неуютно, а я вот… и в какой-то момент начал понимать, что они ничем не отличаются, эти вечера. И люди. Одинаковые. Они одинаково улыбаются. Говорят одни и те же вещи. И даже слова, выражения похожи… это задевало. А потом я и вовсе начал замечать, что им на самом деле глубоко безразлично, что искусство, что погода. Что они тоже играют роль. Привычную, знакомую. Но… появляется чувство ненастоящести. Мира вокруг.
Странно, но я его понимала.
У меня тоже было это вот чувство. Как будто… ты говоришь, тебе говорят. Ты улыбаешься и тебе улыбаются. Потому что так заведено и правильно.
– Я честно пытался играть в эти вот игры…
– Получалось?
– Конечно. Не зря же меня столько лет учили, как вести себя в обществе, - сказал Бекшеев с некоторой обидой, правда, тут же признался. – Сейчас легче. Сейчас… те люди, с которыми я имею дело…
– Безумцы и убийцы? Продажные шкуры? Честные воры?
– В том числе. Но они хотя бы не притворяются. А если и притворяются, то не слишком умело…
А мы и пришли.
Почти.
На центральной улице фонари имелись, пусть и горели через одного. Но в желтом их свете дорога казалась зыбкой, как та, которая появляется заклятым осенним днем, открывая путь к заговоренному кладу. Пройди, если хватит духу. Возьми зачарованный горшок, коль верить, что сил хватит.
А там… может, и повезет.
Глава 36 Петля
Глава 36 Петля
«В лесу и медведь архимандрит»
Охотничья присказка
Время было не таким и поздним. Для светской жизни так и вовсе ранним, но в Бешицке о светской жизни имели весьма отдаленное представление. В доме честной вдовы свет горел. И сама она спустилась к постояльцам, то ли чтобы поприветствовать их, то ли чтобы пожелать спокойной ночи.
На Фелиции Зигмунтовне был черный шелковый халат с китайскими драконами, накинутый поверх домашней пижамы. Тонкий мундштук с сигареткой. Тонкий характерный аромат. Затуманенный взгляд…
– Вам там письмецо… - она говорила с легкой хрипотцой. – На столике…
Она махнула рукой.
И едва удержалась на ступенях.
– Я… устала, - произнесла Фелиция Зигмунтовна.
– День тяжелый? – уточнила Зима.
– Жизнь, дорогая моя… жизнь тяжелая… и легче не становится. Но вино есть. Хорошее… поднесли давече… ухаживает за мной один. Из военных. Солидный человек. Говорит красиво. Но из военных. Вдруг… - она прижала палец к губам и, наклонившись, заговорила громким шепотом. – У него тоже голова отбитая? Вдруг… тоже сляжет? Помирать станет. Ненавижу, когда помирают…