Побег из Фестунг Бреслау
Шрифт:
– Что? – повторил Холмс.
– Я же и говорю. Французом он никак не мог быть, в противном случае, сказал бы "мерде". А этот – "курва".
– Интересные вещи ты рассказываешь, которых в документах никак не найти.
– Так я лучше скажу. Тот тип ходил, как и все, в рубашке, потому что на складе было тепло. Но ни разу он не подвернул рукавов. И я знаю, почему. – Еще один глоток коньяка, чтобы поднять любопытство слушающих. – Но вот когда он тавотом запачкался, так я подсмотрел за ним в умывалке. Он не знал, что я там стою. И показал…
– Что?
– Что у него там татуировка.
– Какая? СС?
– Нет. Номер из концлагеря. Вот здесь… - Ясь показал на предплечье.
Шильке снял фуражку и оттер пот со лба. Затем он вынул из папки снимки, которые перед тем вытащил из материалов дела. Все их он разложил на столе.
– Этот тип есть здесь на фотографиях?
Поляк внимательно присмотрелся.
– Нет, - отрицательно покачал он головой через какое-то время.
– Ты уверен?
– Да. Здесь его нет.
Холмс закурил сигарету.
– Ну вот вам и первый фитиль в следствии. Предыдущие офицеры не открыли, что в группе имелся тип, которого нет в списках на оплату.
– Вот именно. У них не было доступа к польским работникам на твоих условиях.
– Их не допрашивали?
– Допрашивали. И получали постоянный набор ответов: "Не знаю, не видел, не помню, не интересовался, ни с кем не разговаривал, не наблюдал, не знаю, о чем говорили, потому что не знаю немецкого языка, я работал честно".
Холмс начал смеяться.
– Да, гестаповцам не хватает персонального подхода.
– Спроси у него про другие странные вещи, про которые он знает, но про которые ничего в материалах нет.
Холмсу не пришлось переводить, потому что Ясь поглядел на Шильке и сказал:
– Понятно. Я хорошо говорю по-немецки.
Теперь уже начал смеяться Шильке.
– Но ведь в гестапо говорил…
– Что и все. "Ich nicht verstehen", с ужасным акцентом. А когда спрашивали через переводчика, то я отвечал точно так, как этот офицер говорил только что.
– Ну ладно, Ясь, нам можешь рассказать все. О чем еще не узнали предыдущие следователи?
Поляк выискал в лежащей на столе куче один снимок.
– Вот этого типа выловите. Он убил одного из упаковщиков.
– Что???
– Ну, вот этот. Это Надя.
– Он кто? Русский? Баба или как?
– Откуда. Наполовину немец, наполовину чех. Перед войной был балетмейстером; и он из этих, ну, вы знаете…
– Из каких?
– Ну… он предпочитал мальчиков девочкам. Ходил в лагерь к русским и там за еду делал, ну, сами понимаете… Так мы дали ему кличку Надя, Надежда, это чтобы жену Ленина злым словом помянуть.
– А откуда ты про нее знаешь?
– А русские с кем должны были держаться? С немцами? Они предпочитали нас, потому что у нас было чуточку получше, так что то еды иногда подбрасывали, то лекарство какое. А нам было в сто раз лучше. Опять же, иы все славяне. А враг моего врага…
– А конкретно? Какие слухи ходили за колючкой?
– Когда Надя напивался, то своим русским любовницам все рассказывал, зная, что наружу не вытечет. Только русские все нам рассказывали.
– Что, например?
– Когда все уже стало известно, что Надя вытворяет, некие типы ему сказали, что если он убьет одного из упаковщиков, то ему ничего не будет. Просто его направят в другое место.
– И убил?
Ясь кивнул.
– Даже перед русскими хвалился, какой он герой. Это тогда, когда напился в усмерть.
Шильке присматривался к снимку, который держал в руке. Мужчина выглядел лет на сорок – сорок пять. И даже был красив. Только фотография не открывала ни единой из его склонностей, тем более – склонности к убийствам. Он вздохнул.
– Если он на фронте, мы его достать уже не сможем.
– Вы найдете его, - сообщил поляк. – Он в Бреслау.
– Откуда знаешь?
– От русских. Потому что нас они еще как-то любят, а вот немцев – особенно нет, - значаще осклабился тот.
Отзвуки разрывов, казалось, окружали их со всех сторон; у них складывалось впечатление, будто бы каждая русская пушка лупит как раз по этому отрезку фронта. Земля дрожала, со всех сторон валили кирпичные осколки, останки стен, которые еще недавно были частью замечательных домов. Но это только от сотрясений. У русских имелись специалисты и по точному ведению артиллерийского огня. Выжженные от бомбардировок фрагменты домов валились, в основном, по причине сотрясений, истинная же цель адской пальбы находилась значительно дальше.
Шильке бежал, не имея возможности сдержать идиотского инстинкта заслонять руками головы, на которой ведь имелся стальной шлем, но это было сильнее его. Несколько раз он чуть не грохнулся в ловушку из перемолотых камней, так как не мог удержать равновесия. Когда он – наконец – добежал до броневика, то был мокрым от пота.
– О Боже! – Холмс впустил его в тесное помещение. – И что там на фронте? Ты что, купался?
– Успокойся. Это грохнуло в одного типа, что стоял метрах в десяти от меня. Кишками как брызнуло…
– Да не сильно ты обрыган… обрызган. Надю нашел?
Шильке отрицательно качнул головой.
– Его отослали. Но у меня есть копия приказа. Мы его достанем, так как он находится близко к центру.
– Но это уже завтра. – Холмс глянул на часы. – Твоя Рита наверняка беспокоится.
Их разговор перебил стук чем-то тяжелым в бронированную дверь. Ватсон положил руки на рукоятки пулемета в башенке. Холмс сначала осторожненько приоткрыл, а потом уже спокойно раскрыл двери настежь. Перед ними стоял совершенно грязный лейтенант и группа слоняющихся от усталости солдат.