Под самой Москвой
Шрифт:
Упаковочный цех был самым тихим на заводе, а угол, забитый рогожами и фанерой, и вовсе глухим. Поэтому практиканты повзрослее наладились приходить сюда играть в очко и курить.
Мы тоже стали посещать «упаковку». Опять-таки Аркашка, который был и старше, и опытнее нас, здесь верховодил.
Но почему? — спросите вы. Что в нем привлекало нас? В чем была причина его влияния? Должен ответить, что, как это ни странно, нас привлекали именно его недостатки. Вернее то, как он сам их «подавал». Он был ленив и возводил лень в добродетель, пользуясь ходячей формулой: «А что, мне больше всех надо?» Он был заносчив, а мы считали его храбрым. Он был глубоко равнодушен к нам всем, но мы считали его «своим в доску» только потому, что он не любил быть один и у него все начиналось с «айда, ребята!»
Однажды, когда мы шумной ватагой расположились на задворках «упаковки», на нас набрел Ваня Сивцов, обходивший завод в поисках «возможного загорания».
Он увидел сигарету в зубах Аркашки.
— Ты что, понятие всякое потерял? Где ты цигарки палишь? Тут же легко воспламеняющие материалы!
— «Воспламеняющие»! — передразнил Аркашка. — Загорания нет. Значит, вали отсюда! — Аркашка деловито перекатил сигарету во рту.
— Загорится — будет поздно! — сказал Ваня и без дураков схватил Аркашку за воротник.
— Ты что? Ты что? — Аркашка выплюнул сигарету, и Ваня быстро наступил на нее сапогом.
Он приподнял Аркашку и поволок к выходу. Должен сказать, что мы стеной встали бы на защиту своего вожака, подай он нам хоть малейший знак… Но Аркашка повел себя странно.
— Ладно, хватит шутить! — сказал он миролюбиво.
Нет, нам и в голову не пришло, что Аркашка струсил. Где там! Мы высыпали на заводской двор, и тут к Аркашке вернулось его обычное нахальство.
— Гляди, — с угрозой сказал он Ване. — А шумнешь на нас начальству, шею намнем.
Но тут Аркашка увидел Нюсю. Их глаза встретились. Во взгляде Нюси светилось откровенное любопытство: чья возьмет верх? И в эту минуту она показалась мне похожей на нашу комнатную собачонку Люксу. Люкса всегда выглядывала из-за угла, когда там грызлись дворовые собаки, и нападала на того, кто оказывался слабее.
Между тем Ваня не собирался уходить. Напротив. Он стоял словно в раздумье, большой и по-своему ладный в брезентовой робе, перепоясанной широким поясом с медными кольцами. Потом он тряхнул головой, подошел вплотную к Аркашке и сказал:
— Много на себя берешь, Малых.
Такая необычная для молчаливого Вани тирада всех просто ошеломила, и прошло несколько секунд, пока Аркашка пришел в себя и, кривляясь, закричал:
— Смотрите, оно заговорило!
Ваня не ответил. И хотя он ушел молча, казалось, что последнее слово все-таки осталось за ним.
Но странное дело! Произошло именно так, как происходило с нашей Люксой. Победителем из перепалки вышел Ваня. Да, это было бесспорно. И сразу же Нюся оказалась на его стороне.
— А тебе слабо с ним схлестнуться, — бросила она Аркашке.
Мы зашикали на Нюсю. О, мы стояли горой за Аркашку!
Впрочем, что касается меня, я в глубине души симпатизировал Ване Сивцову. Я как-то не разбирался в этом своем чувстве. Просто он чем-то нравился мне. Да, только позже я понял, что Ваня, наш ровесник, был среди нас, полудетей, — мужчиной.
Ване не раз предлагали перейти на другую работу: «Хватит тебе в придурках ходить, искать вчерашний день, переходи ко мне в аппаратную. Будешь сахар варить — дело!» — говорил Ване мастер Яворчук.
Но что-то цепко держало Ваню в «пожарке». Может быть, смутное ожидание: что-то случится, час придет!.. Как я потом узнал, так думает каждый молодой пожарник!
Случилось это под конец душного летнего дня. Вы знаете эти наши украинские вечера. Неподвижна листва на деревьях. В дальних углах трава темная, почти черная — там, куда не достигает свет. И если подойти ближе, ясно видны светящиеся точки — светляки.
В такой вечер Ваня Сивцов дежурил по заводу. Он обошел его территорию. Потом поднялся по наружной лестнице, ведущей на вышку, с которой просматривалась вся площадь завода. Взгляд его привычно скользнул по растекшимся на обширном пространстве приземистым корпусам. Стар был завод. Но недавно начали пристраивать к нему новые цеха. И такое было кругом смешение новейшей техники и дедовских устаревших конструкций, что свежий человек даже терялся…
Ваня оглядывал площадку и вдруг… Он мог поручиться, что только что этого не было. Но сейчас… Сейчас язык пламени вырвался из темноты. Ваня определил место: это был упаковочный цех. Пламя исчезло, словно его вдавило во мрак какой-то силой. И вдруг уже не один, а сразу несколько языков прорвались в этом же месте. Не тление, не дым — это было пламя. Опасное, напористое, коварное…
Ваня бросился в проходную, дал сигнал пожарной тревоги и побежал к «упаковке».
Недавно заступила ночная смена. В лаборатории из практикантов был только я. Помню, я еще удивился, что не встретил Аркашку Малых, ведь он только что сменился. Куда, правда, он мог запропаститься?
Работа шла обычным порядком. Принесли пробу патоки. В раскрытую дверь проник накаленный воздух аппаратной, это было горячее дыхание завода, мигом заполнившее лабораторию.
— Закройте дверь! — капризно закричала молодая лаборантка.
И сразу после этих слов раздался сигнал тревоги.
Я совсем не помню, как мы скатились по лестнице и побежали в ту сторону, куда бежали все…
Упаковочный цех пылал. Трещала пустая тара, сухие фанерные ящики разваливались с выстрелоподобными хлопками, рогожи и пенька разбрасывали сотни искр.
Была объявлена пожарная тревога номер три. Три пожарные команды прибыли на место. Огонь разгорался, и стало ясно, что упаковочный цех не спасти. В ночную смену людей в нем не было. Не должно было быть…
Пожарные работали. Техника у них в то время еще не была такой, как сейчас. Растаскивали баграми горящие бревна, как бы расчленяя пожар, чтобы легче было победить огонь. Две стихии — огонь и вода — схватились в смертельном бою. И побеждала вода, потому что ее направляла рука человека.