Подснежник
Шрифт:
— Спасибо, что говорите это, Ален. — Юноша благодарно кивнул. — Но больше не шутите насчёт Апокалипсиса: это вещь серьёзная.
— Вы так религиозны.
— Я бы не назвал это «религиозностью»… Я просто верю.
— Да, но как убедительно!
— «Убедительно»?
— Да, глядя на вас, самому хочется поверить во что-то хорошее.
— А почему бы и нет?
— Не знаю. Не хватает воображения.
— Если бы вы попробовали, у вас получилось бы, уверен. Какая вещь для вас является самой невероятной? — Труавиль повернулся
— Моё выздоровление, — мрачно сказал тот.
Музыкант слегка поморщился:
— Это слишком сложно. Дайте мне пример полегче, и я заставлю вас в это поверить, не сходя с этого места.
«Лучше бы сходя», — подумалось мужчине, а вслух он сказал:
— А в существование внеземных цивилизаций?
— Ох, Ален…
— Ладно, ладно. Тогда вот что: попробуйте убедить меня в том, что человек может читать мысли другого человека.
— Вы не верите в телекинез?
— Нет.
— Что ж, давайте попробуем убедить вас в том (он несколько секунд помолчал, словно выдерживая какую-то эффектную паузу), что мысли можно прочесть так же легко, как и раскрытую книгу.
— А что для этого нужно?
— Только одно: спрячьте подальше свой скептицизм и отнеситесь ко всему серьёзно. И вам будет предоставлено наивернейшее доказательство. Ну как, попробуем?
— Конечно! Что я должен делать?
— Просто расслабьтесь. — Селестен понизил голос, и тот зазвучал завораживающе. — Закройте глаза и отгоните прочь все мысли. Представьте, что вы погружаетесь в туман…
Алену показалось, что его затягивает в какое-то лёгкое, невесомое облако… Похоже, Селестен пробовал на нём гипноз.
— А теперь, — сказал Труавиль уже обычным голосом, — подумайте что-нибудь, глядя мне в глаза.
Дьюар встретился взглядом с тёмными глазами юноши. И хотя он не верил в успех этого предприятия, тем не менее, он сосредоточился и мысленно спросил: «Вы спрашивали меня о моих чувствах, а что вы чувствуете ко мне?»
Селестен вздрогнул и отвёл глаза. Лицо его слегка раскраснелось, но он не произнёс ни слова.
— Не получилось, — сказал Ален, — я же говорил.
Юноша потёр лоб и сказал всего несколько слов, но этими словами поверг Дьюара в шок, поскольку это и было ответом на его незаданный вопрос:
— Я не могу сказать вам о том, что чувствую — если чувствую вообще. Считайте, что на мои уста наложена печать.
— Как это возможно? — выдохнул побледневший мужчина. — Вы же… только что…
— Всего лишь ответил на вопрос, с которым вы ко мне обратились, — спокойно проговорил юноша.
— Вы только что прочли мои мысли! — изумлённо и даже со страхом перебил его Ален.
— И что? Вы же сами меня об этом попросили, — пожал плечами Труавиль.
— Но как… — Мужчина даже слов подходящих не мог отыскать. — Как вы это делаете? Как вы это сделали?
Селестен приложил палец к губам:
— Пусть это останется тайной. Главное то, что вы получили неоспоримые, я надеюсь, доказательства.
— Невероятно, но верю. Хорошо ещё, что я не попросил вас убедить меня в том, что левитация возможна или что люди могут проходить сквозь стены!
— А что в этом такого?
— Знаете, если бы вы у меня на глазах исчезли или взлетели, я бы точно повредился в рассудке, — покачал головой Ален.
— Теперь верите, что нет ничего невозможного?
— Я теперь готов поверить во что угодно.
— Тогда я говорю вам: вы скоро выздоровеете, — твёрдо сказал музыкант.
Мужчина, ещё не вполне пришедший в себя, кивнул.
— Вот и хорошо, — обрадовался Селестен. — Теперь-то вы понимаете, что я имею в виду, говоря о силе веры?
— Кажется, теперь понимаю. Ох, Селестен, вы меня шокировали! Взять и прочесть мысли… Скажите хоть, по крайней мере, где вы этому научились?
— Не могу.
— Ещё одна печать?
— Вроде того. Не сейчас. Потом сами поймёте.
— Опять «потом»? — криво улыбнулся больной.
Юноша погрозил ему пальцем:
— Никакой меланхолии!
— Это не меланхолия, — возразил мужчина.
— Чем бы это ни было, не вздумайте! Не впадайте снова в эту спячку. Ведь весна на дворе…
Ален потёр лоб, который разломила внезапная головная боль:
— Весна, перепады в настроении и плохое самочувствие.
— Это обратная сторона. Почему не сказать так: весна, подснежники…
«Под снегом и такие нежные…» — мысль стучала в больной висок, забивая невидимые гвозди.
Дьюар закрыл лицо руками:
— Будьте так добры, Селестен, сходите вниз и попросите у мадам Кристи таблетку…
После паузы холодные руки легли на руки Алена и отвели их от его лица. Мужчина увидел, что Селестен сидит рядом, и это его удивило: он совершенно бесшумно, получается, подошёл и сел на кровать. А вместе с тем Дьюар знал, что это сделать невозможно, поскольку половица немилосердно скрипит. И тут только до больного дошло — и несколько его обескуражило, — что он ни разу не слышал скрипа, когда юноша ходил по комнате: входил, шёл к фортепьяно или к окну, садился возле кровати — и всё по этой скрипящей половице. Насколько же лёгким нужно быть, чтобы ходить практически бесшумно?
Юноша положил руку Алену на лоб:
— Очень болит?
— Признаться, да.
Признаться, это всё отступило на второй план, и хотя боль всё ещё была, мужчина перестал обращать на неё внимание. Ведь музыкант был так близко!
— Сейчас всё пройдёт.
Невероятно, но боль исчезла. Необыкновенно легко стало, словно на этом свете вообще не существовало боли.
Юноша, слегка улыбаясь, смотрел на больного. Косой луч солнца падал на него из окна и придавал его профилю необыкновенный ореол: точно лицо было обведено какой-то золотистой краской, излучавшей мерцание или даже сияние, похожее на то, каким живописцы наделяют святых на своих полотнах: светящаяся аура.