Поэты 1820–1830-х годов. Том 1

Сомов Орест Михайлович

3. ИДИЛЛИЯ XIV

Коридон

Разметавшися небрежно Под ореховым кустом, В час полдневный почивала Сладким Амарила сном. Недалёко прилунилось Коридону проходить. Он давно любил пастушку И умел любимым быть; Но любовь сердец невинных Молчалива и робка: Та украдкой страсть питала, Тот вздыхал исподтишка. Коридон остановился, Робко посмотрел вокруг И на цыпочках прокрался К Амариле через луг. Драгоценные минуты! Он дерзает в первый раз Так рассматривать пастушку, И отвесть не может глаз: Видит грудь полуоткрыту, Стан, достойный Аонид, Перлов ряд под розой — пламень Разгоревшихся ланит. И невольно опустился На колени Коридон; Свет в очах его затмился, Сердце замерло — и он… Жарким, страстным поцелуем Амарилу разбудил; Лишь взглянула — вмиг закрылась; Своевольник отскочил И, потупя робко взоры, Ждал упреков за вину; Но пастушка,

ни полслова Не промолвивши ему, Быстро скрылась в чаще леса. Грустен шел пастух домой. «Что я сделал, неразумный? — Говорил он сам с собой. — Как теперь я с нею встречусь, Как взгляну, заговорю? Рассердилась! и за дело! Попустому растворю Завтра с солнечным восходом В шалаше моем окно: В хижине у Амарилы Не растворится оно! Понапрасну заиграю На свирели вечерком: Милая не будет больше Вторить нежным голоском! А потом и перестанет Пастушка совсем любить. Ах, зачем бы мне без спросу С ней так дерзко поступить?» Коридон и не ошибся: Добрый прежде знак — окно — Три дни запертым стояло; Но в четвертый вновь оно Растворилось понемножку; В тот же самый вечерок Амарилин соловьиный Вновь раздался голосок; А потом, через неделю, Встретясь как-то с пастушком У Амурова кумира, Молвила ему тишком, Что уж больше не сердита, И просила пособить Жертвенник малютки-бога Вязью миртовой обвить. 1817

4. ИДИЛЛИЯ XV

Палемон

Прекраснейшим утром, зимою, Сидел Палемон в шалаше под окном,— Дрова, запасенны порою, Пылали в горнушке трескучим огнем. Он стужи в тепле не боялся, С улыбкою в поле свой взор простирал, Картиной зимы любовался И в мыслях возврата весны не желал. «О, сколь ты, природа, прекрасна! Ничто не изменит твоей красоты: Гроза ли пылает ужасна, Ревут ли Бореи, цветут ли цветы — Всегда ты, во всем совершенна! Как блещет равнина, сквозь легкий туман Дрожащим лучом озаренна! Какой беспредельный снегов океан!.. Там дубы стоят обнаженны, На ветвях их иней пушистый навис; Там ели мелькают зелены, Местами чернеет густой кипарис. Поля и луга опустели; Не видно на паствах гуляющих стад; Замолкли пастушьи свирели, И певчие птички нахохлясь сидят. Один лишь снигирь краснобокий, Чирикая, скачет по гибким кустам; Лишь слышен глухой и далекий Стук сильных ударов цепа по гумнам; Лишь изредка снежной равниной С дровами ленивый протащится вол». Старик помешал хворостиной В горнушке и снова к окну подошел. «Зима и моя наступила: Рассыпался иней на черных кудрях; Оставила прежняя сила; Погаснул румянец, игравший в щеках! Но ах! сожалеть ли о красной Дней юных промчавшейся быстро весне? Кто младость провел не напрасно, Тот с ней потерял заблужденья одне. Кто был добродетели верен, Полезен семейству и ближним своим, Тот должен быть твердо уверен, Что вечно пребудет минувшее с ним! Когда я о нем вспоминаю, Мне кажется, будто какого-нибудь Старинного друга встречаю Иль вижу цветами усыпанный путь! К тому же на что поменяюсь Любовью всеобщей моих земляков, Которой теперь наслаждаюсь, Достигнувши честно седых волосов? Что может иное сравниться С отрадой примерных детей воспитать, Счастливым успехом гордиться, Награду в невинных их взорах читать? Подобно как снова весною Природа получит свою красоту, Так жизнью моей молодою Я в милом Дамете моем расцвету!» 1818

5. ИДИЛЛИЯ XIX

Дамет

Дамета застигнула ночь на пути — Он шел из соседства обратно — Не близко еще оставалось идти, А время так было приятно: Зефир утомленный едва колебал Кудрявые бука вершины; Свод неба звездами усеян блистал; Дремали во мраке долины. Пастух осмотрелся и лег отдохнуть. Величие ночи его поражало, Священный восторг проливало во грудь, К благим помышленьям склоняло. «О ночь! — говорил он, — с каким завсегда Особенным сердца движеньем, Простертый на холме иль скате пруда, Смотрю на твое приближенье! „Познайте! — однажды жрец Панов сказал,— Цветок, попираемый мною, Кузнечик, который теперь прокричал, Таясь под густою травою, Не меньше о славе творца говорят, Как горы, дубравы и воды!“ Он прав; сей урок повторял я стократ, Дивяся устройству природы. Приятно повсюду ее наблюдать, Земли красотой любоваться; Но взором по звездному небу блуждать, В безмерности тверди теряться Едва ль не приятней всего для меня! В себя самого погруженный, Я часто не вижу, как вестница дня Восток расцветит омраченный. И если случится, что Мирра моя Те чувства со мной разделяет,— Всю сладость тогда познаю бытия! В восторгах душа утопает, И слезы лиются обильной струей! О боги! молю вас, храните Жизнь Мирры моей дорогой! Блаженство мое продолжите! С тех пор как люблю и взаимно любим, Я сделался лучше, добрее! Но только ли? к вам, всеблагие, самим С тех пор прилепился сильнее, И даже как будто стал выше душой! О боги! молю вас, храните Жизнь Мирры моей дорогой! Блаженство мое продолжите!» Дамет, отдохнувши, пошел, но мечты Всё юноши грудь волновали; Меж тем соловьи, оглашая кусты, Дорогу его сокращали. 1819

6. ИДИЛЛИЯ XXII

Сновидение

Меналк

Ты

кажешься грустным, любезный Микон? Скажи, что случилось с тобою?

Микон

Меня потревожил сегоднишний сон: Посмейся, Меналк, надо мною.

Меналк

О, верно, ты видел подземных богов?

Микон

Напротив. Послушай: мне снилось, Что будто десяток, иль больше, годов С меня неприметно свалилось…

Меналк

Увы! это только во сне, на беду.

Микон

Что будто, став юношей снова, В каком-то обширном, прекрасном саду, Под тению мирта густого Лежал я на мягкой душистой траве; В кустах соловьи распевали; Зефиры ж, скрываясь в цветах, мураве, Прохладой в лицо мне дышали; А шум водопада в соседнем лесу, Сквозь чащу дерев проникая, Всё больше и больше склонял от часу К дремоте…

Меналк

И ты, засыпая…

Микон

Я не спал. Вдруг, вижу, подходит ко мне Пастушка, осанкой — богине, Цветущей красою подобясь весне (Взор девы, склоненный к корзине, Глубокую сердца печаль выражал); Приближилась — стала — взглянула — И что же? Кого я в пастушке узнал?.. Дориду!

Меналк

Дочь старца Эввула?

Микон

Дориду, подругу младенческих лет, Которой любовь озарила Блаженством Миконовой жизни рассвет, Завидную участь сулила! Которую воля всесильных богов Дияниной жрицей назвала В то время, как нежность счастливых отцов Нам брачный венок соплетала!.. Прельщен, очарован виденьем таким, Я бросился к милой, но прежде, Чем обнял, виденье исчезло как дым — Лишь руки коснулись к одежде — И я, пожалей, пробудился от сна!

Меналк

Так это тебя возмущает? Не дважды в течение года весна Цветами поля убирает — Не дважды, товарищ, нам быть молодым. Ты за тридцать за пять считаешь, Слывешь в околотке разумным таким, Сам твердо уверен и знаешь, Что прошлого снова нельзя воротить, А хочешь (как друг, попеняю) — Ребенок! — бегущую тень изловить.

Микон

О, слишком уверен и знаю! И завтра охотно готов над собой С тобою же вместе смеяться, Но ныне с прелестной о прошлом мечтой, Поверь мне, не в силах расстаться! Как осенью солнце внезапно блеснет, Прощаясь с унылой природой, И птичка весеннюю песню поет, Обманута ясной погодой,— Так я, обольщенный сегодняшним сном, Хотел бы на время забыться; Иль лучше, хотел бы увериться в том, Что он наяву продолжится! 1819

7. ИДИЛЛИЯ XXV [128]

Осень

Мрачно октябрское небо; Печален природы отцветшия вид; Ни взору, ни слуху отрады: Душа унывает, и сердце невольно грустит! Солнце во мгле потонуло!.. Бывало, вершины лесистых холмов, Сияя, мне день возвещают; А запада пурпур и розовых сонм облаков, В зеркале вод отражаясь, Зовут насладиться картиной другой. Теперь же густые туманы Скрывают и холмы и дымом встают над рекой. Прежде сквозь этот кустарник Невидимо тихий катился ручей; Теперь он потоком сердитым Стремится, шумит и меж голых сверкает ветвей. Овцы рассеянно бродят; Голодные, ищут близь корней дерёв Остатков травы уцелевшей; Волов заунывный в долине мне слышится рёв; Теплой окутан одеждой, Пастух, пригорюнясь, на камне сидит; Товарищ его неразлучный, Собака, не ластится больше к нему и скучит. Поздний цветок колокольчик! Недолго тропинки тебе украшать: Суровою осень рукою Готова последнее Флоры убранство пожать! Мрачно октябрское небо; Печален природы отцветшия вид; Ни взору, ни слуху отрады: Душа унывает, и сердце невольно грустит! Смотря на желтые листья, На лик помертвелый окрестной страны, Со вздохом себя вопрошаю: Дождусь ли я снова, дождусь ли возврата весны? Рощи оденутся ль в зелень? Распустятся ль в поле душисты цветы? Раздастся ли пение птичек В час утра с безоблачной, ясной небес высоты? Рощи оденутся в зелень, Распустятся в поле душисты цветы, По-прежнему пение птичек Раздастся с безоблачной, ясной небес высоты, — Ты ж, пролетевшая быстро, Как призрак прелестный минутного сна, Сокрывшись, увянув однажды, Ко мне не воротишься больше ты, жизни весна! Тщетно, с душой возмущенной, О днях наслаждений я буду вздыхать, Бесценные первые чувства, Вас, дружба, любовь и невинность, к себе призывать! Опыт холодной рукою Сжал сердце, пылавшее в юной груди; Лета научили рассудку, Но сколько же милых сокрыли надежд впереди! Дружба, обнявшись с любовью, Рыдают и кажут мне гробы вдали: Там лучшие спутники жизни! Но ах! им не встать на призыв мой, не встать из земли!.. Мрачно октябрское небо! Печален природы отцветшия вид; Ни взору, ни слуху отрады: Душа унывает, и сердце невольно грустит! 1819

128

Сия двадцать пятая идиллия написана уже тогда, когда предисловие (ко всему сборнику. — Ред.) было отпечатано, и потому там исчислено только двадцать четыре. Мне присоветовали поместить ее в сем собрании. Наблюдательный читатель, конечно, заметит, что она отличается от прочих как расположением своим, так и характером самого содержания; одним словом, он найдет, что ее можно отнести к роду идиллий г-жи Дезульер.