Поэзия Латинской Америки

Коллектив авторов

«У этих мест…»

У этих мест в начале утра злого расстрелян он, как вор банальный. А социальный протест? Никто ни слова и не сказал. А я — что мне за дело? — все не берусь за дело, все слышу залп расстрела.

Погребение

Слушайте, что говорят, когда проезжает гроб.

Кампоамор

Когда уйду из жизни жалкой, немало дам вздохнет в тоске. (С Инес встречался я за свалкой, с Хуаною — на чердаке.) Бормочет поп, уныл, как галка, фарс на латинском языке; в цилиндре кучер катафалка мертвецки пьян на облучке… Два-три венка, плохие речи, а я беспомощен!.. «Что, печень?» — персоны важные шепнут. А

Исабелла, Роса, Зоя воскликнут: «Сердце золотое!» — и про себя: «Какой был плут!»

ЛЕОН ДЕ ГРЕЙФФ [140]

Перевод С. Гончаренко

Сонет

Как? Трубка вкупе с бородой — и их союза довольно, чтоб я слыл поэтом? Да, но я ж отнюдь не потому свой байронский вояж по департаменту (служебную обузу) рифмую… Не нужны мне лавры толстопуза, которому в башку втесалась эта блажь: потеть, скрипя пером… И вот он входит в раж, и з'a косы дерет похищенную музу. Вот взяты в оборот Бодлер, а с ним — Верлен; злодей Артур Рембо, и чувственный Рубен; отец Виктор Гюго — и тот в работу пущен… Пусть сохнут пашни, исстрадавшись по зерну, ржавеют поршни и в стране бюджет запущен… Возвышенней зевать, уставясь на луну!

140

Леон де Грейфф(р. 1895) — оригинальный лирик, в творчестве которого сочетаются художественные принципы самых разнообразных литературных штудий. Его поэзию отличает подчеркнутая музыкальность, виртуозное словотворчество и язвительная ирония. Автор сборников «Книга знаков» (1930), «Вариации вокруг ничего» (1936), «Поэтическая антология» (1942) и др.

Рондо

Когда любовь ушла… Когда любовь ушла, забудем про любовь, и только привкус грусти с собою унесем. И лишь глаза опустим над тем, что было — пламя, а стало вдруг — зола… Когда любовь ушла… Когда любовь ушла… Забудем про любовь, в только привкус грусти с собою унесем в нирвану бытия, где ты — уже не ты и я уже — не я… Забудем про любовь, и лишь глаза опустим над тем, что было — пламя, а стало вдруг — зола… И тихо улыбнувшись полузабытой страсти, полузабытой страсти, полусмешной напасти, почувствуем, как снова она нас обожгла.

Песня

Повымерли давно сирены… Или они и вовсе, может быть, не жили? Их пение, звучащее из пены, на песню трубадуры положили. Вы не были сирены или были? То ветер ли трепещет над песками? Волна ли это плещется о камень? Мерещится мне плач печали трубной… Ах, трубадур, тебе ведь так нетрудно заставить вещей силой сладкогласца то в пение, то в пену окунаться хоть дюжину сирен… Или тринадцать.

Баллада о море, которого я не видел,

написанная строками разной длины

Да, я не видел моря. Эти очи — два марсовых, буравящих пространство, два светляка, блуждающих в ночи в излучинах космических пучин, стальные очи викинга — в их взгляде клубится ужас обморочной пади, — мои глаза, питомцы вечных странствий в пространстве звезд, в лазоревом просторе не видели еще ни разу моря. Его лучистая, излучистая зыбь мою мечту ни разу не качала. Призывный плач сирен не слышал я… Вся в ртутных высверках, морская чешуя мои глаза не жгла слепящим жалом. Меня еще ни разу не глушили набат штормов его и штилей тишина: крутая циклопическая ярость, а вслед за ней — безмолвная усталость, когда внезапно, утомясь от бурь, оно лощит серебряные блики, кропя луной сапфирную лазурь… Я знаю наизусть, как пахнут волосы любимой… Знаю. Я пил взахлеб медвяный аромат девичьих локонов и лебединой шеи, я столько раз вдыхал весенний сад грудей, белее лепестков лил'eи… Я жег в курильницах таинственный сандал, нирвану обещающий… Я часто такими благовоньями дышал, что и не снилось магам Зороастра [141] ! Но я не знаю запаха восхода, набухшего соленой влагой йода. Мои запекшиеся губы не холодило терпкое вино морской волны… Мои запекшиеся губы, мои безумные, бормочущие, жаждущие губы, мои горчащие тоской и гневом губы не пенящейся брагою волны — вином любимых губ опьянены. Я побратался с облаками, я им брат. Брат облакам, поющим парусами «Летучего голландца»… Чудакам, гонимым зачарованно ветрами, мятущимся, задумчивым умам, плывущим в одиночестве над нами. Я странник полночи, я старый мореход, бортом судьбы о рифы ночи тертый. Угрюмые моря ее и фьорды давно изведал мой упрямый лот. А вы, мои сомнамбулические сны! Вы — корабли, разбитые о скалы, запутанные карты и корсары… Хмельная прихоть зреющей волны! Мои глаза — скитальцы по вселенной, извечные паломники ночей: тишайших, бальзамических ночей, трагических, тоскою рвущих вены… На дне моих мифических очей — осколки затонувших сновидений: виденья наслаждения и пени, смертельной боли скрюченные тени, и призрак мщенья, жаждущий прощенья, и в пропасти высокая звезда, и свет любви, замешанной на горе… Все это вместе сплавили во взоре мои глаза, не видевшие моря, не видевшие моря никогда!

141

Зороастр— знаменитый мудрец и реформатор древнеперсидской религии (660–583 гг. до н. э.).

ЛУИС ВИДАЛЕС [142] [143]

Музыка

Перевод М. Самаева

Оркестрик в темной углу кафе струится странным фонтаном. Мелодия течет по волосам, сбегает струйкой по затылкам пьяниц, клюющих носом над рюмкой. Она проскальзывает по шереховатой поверхности картин, слоняется по стульям и по столам и в спертом воздухе вдруг отдается порывами — изломанная, жестикулирующая. Вот залезает ко мне в тарелку и проползает по беззащитному пирожному, как муха. И вдруг, уже на пуговице пиджака, волчком кружится. Потом, лишаясь очертаний, растягивается в пространстве Тогда все начинает расширяться и делаться расплывчато безбрежным. Вот, наконец, спадает ее прилив и дрожи обнажает островки, и с каждой убывающей волной они все дальше, все дальше.

142

Луис Видалес(р. 1904) — поэт-авангардист; общественный деятель. Организовал одну из первых коммунистических групп в Колумбии. Культивирует жанр поэтического гротеска «грегерии», разработанный испанским писателем Гомесом де ла Серной. Автор сборника «Звенят звонки» (1926) и др. На русском языке публикуется впервые.

143

Эдуардо Карранса(р. 1915) — поэт, участник литературной группы «Камень и небо», названной так по аналогии с книгой выдающегося испанского поэта Хуана Рамона Хименеса, влияние которого чувствуется в творчестве Каррансы. Автор сборника «Песни, которыми начинают праздник» и др. На русском языке печатается впервые.

ЭДУАРДО КАРРАНСА

Перевод И. Чижеговой

Ветер колосьев

Пшеничные поля, поля, поля, и небо с чуть заметной правкой туч, и вечер выткал на своем платке голубку. Колосья, как река, вокруг тебя, и ты среди колосьев, словно колос, как самый стройный колос, что дала земля. Соломенная шляпа, синий пояс и платье, словно ранняя весна: взлетает, весь в цветах и птицах, легкий волан… И, как весенний сказочный букет, ты держишь радость, землю, солнце, ветер, и над тобою голубиный вечер… Такой ты снишься мне. Твоих улыбок нежных голубятни, в колосьях ветер, в небе — тучи стаей… И ветер, ветер в золотистых прядях, — как ты прекрасна! Танцуешь ты, кружась среди колосьев под свой напев, танцуешь без конца, пока луна не пронесет над полем свет своего лица…

Сонет Тересе

Тереса, в чьих глазах небес начало, как запаха начало у цветка: меня ты своенравьем ручейка и нежностью вражды околдовала. Лозой, и колосом, и розой алой клонилась ты — легка, гибка, тонка, и тело твое было как река любви, что в море вечности впадала. Тереса, для тебя встает заря, и по ночам, вся звездами горя, волшебных снов спускается завеса… Тобой одной живу в разлуке я, к тебе влюбленная строка моя, и сердце бьется для тебя, Тереса.

Поэт прощается с девушками

О девушки! Не раз вы мной воспеты: вы, чья походка музыкой влечет, — когда в саду вы, в белое одеты, мне чудится — в саду жасмин цветет… Как обтекает ваши силуэты, волнуясь, ветер, свой прервав полет… Пока стихи слагают вам поэты, поэзии не рухнет небосвод. Сам бархат нежностью не спорит с вами, и путаю я землю с небесами там, где я вас встречаю, как зарю… Но мне уж не идти с весною рядом: я, провожая вас прощальным взглядом, моей печали розу вам дарю.