Поэзия Латинской Америки

Коллектив авторов

СОЛАНО ТРИНДАДЕ [105]

Перевод П. Грушко

Предостережение

Есть поэты, которые пашут лишь о любви, поэты-герметики в конкретисты, в то время как делаются атомные в водородные бомбы, в то время как делаются приготовления к войне, в то время как голод изнуряет народы… Потом они сложат стихи ужаса в раскаяния, но не избегнут кары, потому что война в голод настигнут и их — поэтов, которых настигнет забвение…

105

Солано Триндаде— родился в 1920 году, дата смерти неизвестна. Поэт и театровед, создатель экспериментального негритянского театра в Бразилии. Опубликовал в 1944 году «Стихи о простой жизни», повествующие о страданиях негритянского населения фавелл в Рио-де-Жанейро, о всех презираемых и обездоленных людях негроидной расы. Солано Триндаде был также организатором ансамбля бразильского танца и неоднократно выезжал с этим ансамблем в Европу, Азию и Северную Америку, пропагандируя искусство негров Бразилии. Ему принадлежат две театральные пьесы «Ошумарэ» и «Черный ангел» (последняя — в соавторстве с Нелсоном Родригесом).

Стихотворения Солано Триндаде «Предостережение», «Есть у моря жена», «Цветной галстук», переведенные впервые, взяты из сборника «Песни моего народа» (Сан-Пауло, 1961).

Есть у моря жена…

Есть у моря жена, море на дюнах рокочет — море на дюнах женато, целует их, когда хочет. Само на дюнах почило, а нас с женой разлучило! И я целовать хочу любимую в час любой. И чтоб она целовала меня, как дюна прибой…

Цветной галстук

Когда

у меня будет вдосталь хлеба для моих детей, для любимой, для товарищей и для гостей, когда обзаведусь книгами, тогда — в выходной — Я куплю себе галстук цветной, красивый, длинный-предлинный и завяжу узел без морщинки единой, выставлю его напоказ — пусть весь галстучный сброд глазеет на нас!

ВЕНЕСУЭЛА

ФЕРНАНДО ПАС КАСТИЛЬО [106]

Меж ветвей мелькают огни

Перевод Н. Горской

Меж ветвей мелькают огни, дома — в мельканье огня, у каждого дома свой голос, и голосу голос — родня. По улицам смерть недавно бродила в вечерний час, и где-то увяли ветви, и где-то огонь погас. Недавно смерть проходила в одежде из белых роз. Меж ветвей мелькают огни, и где-то дома скорбят, возносят молитву к богу и в темноту глядят. Глядят они ночью в поле, где смерть недавно прошла и, кроме скорби, надежду каждому дому дала. Темных решеток плетенье, в окне твоем — тени, тени! Я знаю, травинкой вольной росла ты в долине земной, всходила стеблем душистым среди саванны хмельной. Я знаю, глаза сняли, источая свет и тепло, и слезы твои, как росы, поблескивали светло. Я знаю, травинкой вольной росла ты в зеленом поле. Смерть появилась ночью, немая в немой тени, и слезы в глазах сверкнули, и в окнах зажглись огни. Смерть появилась ночью в одежде из белых роз. Ночью пришла украдкой и в каждом доме сама посеяла зерна скорби, чтоб породнились дома. Недавно смерть проходила в одежде из белых роз. Меж ветвей мелькают огни, дома — в мельканье огня, у каждого дома свой голос, и голосу голос — родня… Но где-то — над жизнью нашей, над домом, над скорбью дней, вдали, за лугом иль пашней, вверху, над шатром ветвей, — сияет свет меж теней. Я вижу: травою горькой взошла печаль в твоем сердце. Но знай, что в скорбное поле открыто окно у меня, и все огни — единое пламя, и голосу голос — родня.

106

Фернандо Пас Кастильо(р. 1895) — принадлежит к так называемому «поколению 18-го года». Поэт-лирик, поэзия окрашена в меланхолические тона. Сборники: «Голос четырех ветров», «Знаки». Переводится впервые.

АНДРЕС ЭЛОЙ БЛАНКО [107]

Перевод М. Самаева

Солнце

Каждый день надзиратель отмеряет нам порции солнца. Через отверстия в крыше получаем мы ломтики солнца. В самые ясные дни, когда солнце себя без удержу тратит, мы, политзаключенные, получаем не больше, чем дает надзиратель. Пять квадратиков — всех наших чувств средоточие — и пять арестантов под ними. Сто других образуют очередь. Солнечные отверстия — окошечки касс на станции небесной железной дороги; чтоб увидать белый свет, больше ста пассажиров ждут, когда им дадут билет. Ясные дни — настоящие праздники света, когда раздают нам квадратики солнца, как галеты.

107

Андрес Элой Бланко(1897–1955) — по профессии адвокат. Народный поэт Венесуэлы, виднейший представитель «поколения 18-го года». Политический деятель. Принимал активное участие в борьбе с диктатурой Гомеса, несколько лет провел в тюрьме, где им был написан сборник стихов «Каменный корабль» (1937). В период прогрессивного правительства Р. Гальегоса (1938–1948 гг.) председатель Конституционной ассамблеи, министр иностранных дел. После прихода к власти новой диктатуры политический эмигрант.

Поэзии А.-Э. Бланко свойственна многожанровость, патриотичность, демократизм, широкое использование фольклорных мотивов. Сборники: «Время стрижки деревьев» (1928), «Хиралуна» и «Хуанбимбада» (вышли посмертно в 1954 и 1966 гг.). На русском языке издан сборник «Зеркало в черной раме» (ИХЛ, 1974).

Кандалы

К утру простыня сбивается, и оголяются ноги. — Чертова холодина! — ворчат арестанты, скрючившись под тряпьем. А я — я не чувствую стужи и зноя не чувствую тоже; кандалы мне натерли мозоли на коже. Небо дверное в следах плуга — оконной решетки; скоро ночь в черноземе своем затеплит свечки листочек кроткий. Запахи дальних кухонь, запах тюремной лавчонки; испарения от городских огней; если захочешь — глазами, сколько захочешь, пей. Но я ничего не вижу за бороздами решетки на тихом небесном поле; кандалы на глазах мне натерли мозоли. Солдаты заводят песню, и песня над вышками реет. Отправившись вслед за песней, я бы, пожалуй, мог выпить улицы добрый глоток или добрый глоток прогулки под звездами вместе с любимой у реки иди где-нибудь в роще, набитой гитарными вздохами. С песней я мог бы, пожалуй, коротать одинокие ночи. Но теперь я уже никогда не пою, я боюсь даже вспомнить про песню мою; кандалы мне мозоли натерли в горле. Вечно кто-нибудь жалуется: заключенный, умирающий или бездомный, и волны людского моря где-то за далью дальней, за далью темной; и сгорбленная деревушка — лишь взглядом, без слова, без стона; и в каждой жалобе скорбной жалуются миллионы.

Пленник

Выводили его из ранчо под крик петухов на рассвете; по бокам с винтовками двое, позади с винтовкою третий. Он убил — так тигр убивает, разъярясь и словно ослепнув, оттого, что грызет его голод и охотник идет по следу. От куста к кусту пробираясь и пытаясь выйти на берег, он себя раздирал о колючки, обагрял собою репейник. А потом в дубняке скрывался, и, готовый не даться даром, поджидал приближенье смерти, одетой в форму жандарма. Да, убил. Но они ведь забрали и жену, и все, что имел он, и когда просил — был исхлестан, а когда проклинал — осмеян. Да и в ночь такую, как эта, убийство — не преступленье. Руки скручены за спиною, на щеке полоса от плети, подгоняют руганью двое, подгоняет прикладом третий. А какая-то женщина пела вслед ему на краю деревни: — Ты прощай — одна загорюю, ты прощай — одна поседею. Когда вырывают корни, что боли земли больнее! Увели, увели хлебопашца, и солнце иссушит землю, и женщина станет камнем, и змеями станут стебли. Уже борозде не раскрыться, и добрых семян не беречь ей, уже не изведать мне муки от ребенка, что мне обещан. Их ведут но земле изнуренной и изглоданной болью древней, той, которая старит женщин, не носивших дитя во чреве. Руки скручены за спиною, на щеке полоса от плети; по бокам с винтовками двое, позади с винтовкою третий.

Черные ангелочки

— Ах, люди! У черной Хуаны — ну кто бы подумать мог! — умер ее негритенок, ее сынок. — Ай, сосед, как же так случилось! Ведь не хворый был мой сыночек. Я хранила его от сглазу, берегла, укрывала ночью. Отчего же он сохнуть начал? Стал — поверишь? — кости да кожа. Раз пожаловался на головку, занемог, а неделей позже умер, умер мой негритенок; бог прибрал его; волей божьей ангелочком теперь на небе стал мой маленький, мой пригожий. — Не надейся, соседка. Черным разве может быть ангелочек? Ведь художник без родины в сердце о народе думать не хочет, когда пишет святых на сводах; только тем он и озабочен, чтобы ангелы покрасивей составляли круг Непорочной; никогда среди них не встретишь чернокожего ангелочка. Живописец с чужой нам кистью, но рожденный на наших просторах, когда пишешь вслед за былыми мастерами в церквах и соборах, хоть Пречистая светлокожа — напиши ангелочков черных. Кто напишет мне ангелочков, на родной мой народ похожих? Я хотел бы, чтоб среди белых темнокожие были тоже. Отчего же ангелы негры на свои небеса не вхожи? Если есть живописец Пречистой, и святых, и небесного свода, пусть на небе его заиграют все цвета моего народа. Пусть на нем будет ангел с жемчужным цветом кожи, и ангел безродный, и кофейных оттенков, и рыжий, и, как красная медь, ангелочек, ангелок светлокожий, и смуглый, и такой, что темнев ночи, — пусть они на задворках неба зубы радостные вонзают в солнце-манго с мякотью сочной. Если только возьмет меня небо, я хочу на его просторах не святых херувимов встретить — бесенят озорных и задорных. Свое небо изобрази мне, если край твой душе твоей дорог, так, чтоб солнце налило белых, чтобы оно глянцевало черных; ведь не зря же скрыт в твоих венах добрый жар лучей разъяренных; хоть Пречистая светлокожа, напиши ангелочков черных. Нет нигде богатого храма, нет нигде простого прихода, где бы черные ангелочки на меня глядели со свода. Но куда же тогда улетают ангелочки земли моей знойной, мои скворушки с Барловенто [108] , мои жаворонки из Фалькона [109] ? Свое небо изображая на высоком церковном своде, хоть когда-нибудь вспомни, художник, о забытом тобой народе. И среди отливающих медью, среди белых в кудрях золоченых, хоть Пречистая светлокожа, напиши ангелочков черных.

108

Барловенто— группа Малых Антильских островов.

109

Фалькон— северо-восточный штат Венесуэлы.

АНТОНИО АРРАИС [110]

Когда корабли скрипучие

Перевод Б. Слуцкого

Когда корабли скрипучие ищут грязные гавани, Паруса из брезента обвисли, на корме матросы сидят, Смолою одежды запачканы, иссушены губы в плаванье, На руках ободраны ногти, Заросли бородами лица, Грубо жаждет женщину взгляд. Нас встречают смешные люди, ни лица не знаем, ни имени. Может, нас изменило море и прежних нас больше нет. Может, мы так долго плавали, что все друзья наши вымерли, Может, наши глаза обжигает ослепляющий моря свет. Мы с моря идем, где люди от диких смерчей спасаются, Смеются, переглядываются, долго, жалобно перекликаются. Мы с моря идем, где старухи распустили седые гривы Бессмертные, безумные распустили седые гривы. Мы якорь бросали в сьесту у ярко-алого мола, Где негры, ростом до неба, но цепей им не порвать. Когда рассвет улыбался, пред нами девушки голые, Нагие белые девушки плясали на островах. Ночами нам слышалась музыка, стонавшая, будто раненая, И вот что нам привиделось однажды, в полуночный час Из моря вышла женщина, луной сотворенная, странная и целовала нас. Сколько мы плавали по морю! Все кончилось — водка, бананы, И соль, и мясо. Как-то, решая все поскорей, Убили двоих: не понравилась нам шкура их, что ли, поганая И вот мы вернулись с ободранными Ногтями, и заросшими Лицами, и иссохшими От жажды губами, залитые слепительным светом морей.

110

Антонио Арраис(1903–1969) — прозаик, поэт, фольклорист. Участвовал в борьбе с диктатурой Гомеса, прошел через тюрьму и ссылку. Открывает в венесуэльской поэзии авангардистское «поколение 28-го года». Зачинатель индейской тематики (сборник «Резко», 1924). Стихи Арраиса переводятся впервые.

Смерть

Перевод В. Столбова

В тот день, когда смерть придет и ко мне, я сумею встретить ее, как воин, с бесстрастным лицом и твердым духом. Смертельная рана — пусть она будет в грудь, в голову или в живот, но только не в спину. Закружатся черные тучи и неторопливо обволокут мое тело. Из раны вместе с горячею кровью хлынет с шипением жизнь. И затяну я тогда свою предсмертную песню, прошлое воспою, вспомню охоты и битвы, вспомню великие подвиги, обычные вспомню дела. Даже для женщины той, той черноглазой и быстрой, которая затемнила светлый поток моих дней. И меня заставила пить горький напиток забвения. Я отыщу спокойные и ласковые слова. Вместе с горячею, кровью вытечет моя сила, тихо угаснет песня, и вслед за песней и жизнь. Мужчины нашего племени возьмут неподвижное тело и выполнят надо мною весь похоронный обряд, подобающий храброму воину. И дух мой, свободный, вылетит через открытую рану и по неизведанным тропам отправится в дальний путь, на заоблачные луга. Туда, где нет женщин, омрачающих нашу жизнь, туда, где мужчины знают только войну и охоту, туда, где смелым и сильным позволено созерцать чело Великого Духа.

МИГЕЛЬ ОТЕРО СИЛЬВА [111]

Моя песня мчится к морю

Перевод Б. Слуцкого

Старые кедры вздымают стволы, как прародители воды и тени, молодые кедры прячут корни в залежах руды и вплетают кроны в бушприты урагана, хабильо [112] скрывают под шершавой корой твердый и белый живой мрамор своей древесины, нагое сияние цветов освещает мои воздушные витрины. Мои соки текут в море. Попугаи вздымают зеленые стяги и алые флаги в ущельях зари. Между берегом и берегом, между лесом и лесом скрещиваются мирные и добрые стрелы — это цапли, Ягуары вдыхают в тесноте лиан тяжелый желтый запах сельвы. Диего Ривера. «Сбор сахарного тростника». Рыбы плывут вместе со мною. Их кинжалы вспарывают лоно воздуха, пробивают в нем дорогу. Моя кровь течет в море. Мои стоки видят кривые контуры хижин без дыма и без надежды на завтра. В моих водах отражаются взоры метисов из деревни, забытой на бескрайней равнине. Мои притоки несут гитарное треньканье и песню, охрипшую от рома. В моих заводях купается голая женщина, всегда одна и та же. Хотя мое сердце трижды, как апостол Петр, отреклось от нее. Моя жизнь течет в море.

111

Мигель Отеро Сильва(р. 1908) — романист, поэт. Участник студенческого движения, в 1930–1941 годы политический эмигрант. В поэзии разрабатывает национальные темы. Сборник «Вода и русло».

112

Хабильо— дерево тропических лесов.