Похмелье. Головокружительная охота за лекарством от болезни, в которой виноваты мы сами
Шрифт:
К восходу солнца нас ждут на крыше вместе с тигром. Поэтому Кейсон предлагает «выпить на посошок» в баре моего отеля, где после очередного двойного Jameson мы вскрываем наши маленькие черные баночки и выпиваем их до дна. Вкус у напитка кисло-сладкий, терпкий – вполне приятный. Потом Кейсон отправляется домой поспать, чтобы заехать за мной через несколько часов.
Мне бы тоже стоило отрубиться. Но я знаю, что не так давно сенат одобрил положение, по которому наливать в Детройте будут еще три часа. А ведь в округе наверняка есть несколько интересных баров с историей. При таком раскладе я проснусь еще пьяным, а не с похмелья, и можно будет проверить, как Party Armor защищает еще и от этого. Кейсон выдал мне с собой целую обойму баночек, чтобы я мог как следует распробовать его средство, поэтому времени для экспериментов в менее экстремальных условиях у меня будет предостаточно. К тому же я б не отказался от еще одного стаканчика. В последнее время я и не отказываюсь.
За последние пару месяцев после возвращения из Амстердама я перепробовал больше средств, чем за весь прошлый год. Дома у меня стоят полупустые коробки Pretox, Drinkwell, Hangover Gone и Sobur – полученные в подарок от производителей. Некоторые справились с задачей весьма недурно, другие не сработали вовсе.
В то же время я усовершенствовал рецепт собственного зелья настолько, что теперь, мне кажется, оно превосходит все остальные. Я уже давно стал догадываться, что N-ацетилцистеин (NAC) и есть тот самый волшебный ингредиент, а поговорив с Кляйсом, понял, каким должен быть мой следующий шаг: увеличить дозу и, следуя советам создателей Reset и Party Armour, принимать средство в зыбкий момент между возлияниями и сном.
К тому же я нынче напиваюсь каждый вечер, а это хоть и несколько пугает, но явственно и недвусмысленно говорит о том, что я и вправду на пути к открытию.
По иронии судьбы сухой закон в Америке привел к тому, что алкоголь стал более приемлем в обществе и доступен тем, кому исторически его строже всех запрещали.
Во времена рабства за употребление алкоголя афроамериканцам грозили телесные наказания и даже смерть. Такие порядки бытовали во всех рабовладельческих обществах, за одним ярким исключением: спартанцы накачивали рабов до непотребного состояния, а их мучительное похмелье использовали как назидательное зрелище для народа.
Ну и конечно, женщины, которых на протяжении большей части человеческой истории воспринимали как собственность. Америке, этому оплоту свободы, понадобилось пройти через гражданские и мировые войны и пережить сухой закон, чтобы хотя бы приблизиться к признанию за женщиной данного ей Богом права напиться. Поэтому справедливо будет предположить, что, каким бы тяжким ни было похмелье, женщинам в целом приходится еще хуже.
Согласно некоторым научным исследованиям, женщины более склонны к похмелью, нежели мужчины, согласно другим – верно обратное. Но, строго говоря, они рассматривают лишь физические аспекты. Когда же дело доходит до метафизики, то тут и сравнивать нечего – ведь на протяжении истории женщин осуждали, даже когда они просто выпивали, а о том, чтоб напиться, и речи быть не могло. Так что им приходилось скрывать свое похмелье, по крайней мере от святош-женоненавистников.
Семейные терапевты Клаудиа Бепко и Джо-Энн Крестан пишут, что «неуправляемое поведение мужчин под влиянием алкоголя издавна считалось приемлемым и даже поощрялось», в то время как пьющие женщины воспринимались как «больные, порочные губительницы мужей и детей». Разумеется, это было обусловлено вопросами власти и секса: «В Риме около I века нашей эры закон запрещал женщинам пить. Римлянку, обвиняемую в употреблении алкоголя, сразу подозревали в супружеской измене, а за это могли приговорить и к смертной казни».
Столь непостижимая логика (пусть наказание и не всегда было таким суровым) пережила века и прослеживается почти в каждой культуре. Вот как по этому поводу высказывался в своей поэме трувер XIII века Робер де Блуа:
Та, что без меры льет в себя вино и поглощает яства, Войдет во вкус и к буйным ниже пояса утехам.В свою очередь, в песне «Water with the Wine» [130] с гениального одноименного альбома 1976 года Джоан Арматрейдинг поет об изнасиловании, которое пьяный мужчина совершает на свидании. В болезненном утреннем свете проблески воспоминаний становятся кошмаром наяву – повернув голову, героиня песни обнаруживает, что ее насильник все еще здесь, храпит на подушке.
130
«Вода с вином» (англ.).
Автору и исполнительнице песни, какой бы талантливой и неунывающей она ни была, не остается особого выбора, кроме как взять на заметку опыт Платона и в следующий раз разбавлять вино водой. А смиренный тон, в котором Джоан Арматрейдинг делится этим самонаставлением, говорит о том, насколько пугающе обыденной подобная травма может стать в патриархальном обществе.
Даже за пределами острой проблематики сексуального насилия точные исторические сведения или описания женского похмелья найти совсем непросто. Как написала мне дорогая подруга и замечательная писательница Табата Саути: «Женщины оставили меньше слов везде и обо всем. И похмельем своим хвалятся куда реже, чем мужчины. Мужчинам похмелье видится эдаким трофеем из похождений в землях, блуждать по которым женщинам исторически не полагалось. Мы можем пробраться туда лишь тайком и ненадолго. Пьяная или похмельная женщина – это не смешно; Фальстафа в женском обличье не существовало никогда».
Еще в 1987 году блестящая французская писательница и режиссер Маргерит Дюрас рассказывала, как воспринималось ее собственное пьянство: «Пьющая женщина – это как если бы пил ребенок или животное. Женский алкоголизм – всегда скандал, а женщина-алкоголик – это редкость, серьезный случай. Это пренебрежение божественным в нашей природе».
Неудивительно, что найти автопортрет художницы в похмелье не менее тяжело. Зато есть несколько известных изображений, созданных их коллегами-мужчинами – и нередко исполненных нежности. Казалось бы, Анри де Тулуз-Лотрек, калека, карлик и пьяница, большую часть времени проводивший в парижских кабаках и кабаре, мог использовать и собственный облик для картины под названием «Похмелье». Однако ж на холсте он изобразил утро Сюзанны Валадон.
Картина «Похмелье» (Сюзанна Валадон), Анри де Тулуз-Лотрека, 1887-President and Fellows of Harvard College, общественное достояние
Валадон, его собутыльница и соратница по искусству, была талантливой циркачкой, но в пятнадцать лет упала с трапеции. И хотя, когда Тулуз-Лотрек запечатлел то самое утро, им обоим было не больше двадцати, во взгляде Сюзанны читается смиренное понимание, что дерзкие мечты – удел прошлого, а все, что впереди, надежд не вселяет.
Солнце поднимается над восемью этажами сгоревшей фабрики и освещает усыпанную щебнем крышу, на которой в алеющем полумраке проступают фигуры. Высокая блондинка в черном кожаном плаще на голое тело держит в руках массивную цепь. На цепи сидит и фыркает бенгальский тигр, чья полосатая шкура пылает в лучах утреннего солнца. Дюжина мужчин в бейсболках, преимущественно темнокожие, расположились в разных позах меж покрытыми граффити дымоходами, грудами бетона и арматуры. Они смотрят на женщину и тигра, перемещающихся вслед за солнцем по искореженной крыше.
131
Строчка из стихотворения Уильяма Блейка «Тигр» в переводе С. Маршака.