Похмелье. Головокружительная охота за лекарством от болезни, в которой виноваты мы сами
Шрифт:
И вот сижу я в Тусоне, в два часа ночи, бухой, замученный икотой, – второй пилот без карты и штурвала – и заказываю стопку уксуса с сахаром. Когда твою речь прерывает ик-кота, требуются некоторые усилия, чтобы убедить бармена, но он наконец наливает мне одну, затем другую. Дальше все немного туманно…
«Сила вина несказанна, – говорит Гомеров Одиссей, под чужой личиной исполняющий сложную миссию. – Она и умнейшего громко петь, и безмерно смеяться, и даже плясать заставляет; часто внушает и слово такое, которое лучше б было сберечь про себя» [158] . И это рассказ не о храбрости и героизме, но о злоключениях и безумии – они же постигли и Эльпенора на крыше.
158
Перевод В. А. Жуковского.
Самый молодой из спутников Одиссея, он был с ним, когда греки взяли Трою, когда одолели циклопа, предварительно его опоив, и годами скитался по «винноцветным морям». Однако десятая песнь «Одиссеи», где они попадают на остров Эа – обиталище невообразимо обольстительной Цирцеи и ее нимф, стала для Эльпенора началом конца.
Цирцея угощает воинов эликсиром (предположительно, гремучей смесью медовухи, пива и вина), от которого те превращаются в свиней. Желая их спасти, Одиссей добывает чудодейственное растение, которое служит ему противоядием (специалисты по ботанике считают, что речь идет о корне мандрагоры). Потом он побеждает Цирцею и заставляет ее вернуть воинам человеческое обличье. Освободив соратников, он сам становится жертвой еще менее замысловатых чар – вина и самой Цирцеи. Соблазненный и пресыщенный Одиссей порабощен любовной негой и хмельной отрешенностью: он думает, что, оказавшись так далеко, можно просто махнуть на все рукой и предаться пьянству, все глубже погружаясь в забытье.
Выпивка была всегда, и в каждой истории она представала по-новому: дар богов, коварная западня, сыворотка правды, дьявольское зелье, незаменимое лекарство, медленный яд, идеальное успокоительное, жидкое вдохновение, подлинная свобода, пагубное пристрастие, полное фиаско, адский огонь, признак цивилизации, вобравшая свет солнца вода, заключенная в бутылке тьма, ночь накануне, следующее за ней утро. Мы ее создаем, превозносим, подвергаем сомнению, овладеваем ею, расправляемся, проклинаем – и начинаем все по кругу. Но и выпивка нас создает, превозносит, ставит нас под сомнение, овладевает нами, приговаривает и становится нашим проклятьем. Но, если повезет, мы находим силы остановиться.
Только через год спутники Одиссея смогли вырвать его из этого дурмана и уговорить вернуться домой в Итаку к семьям и детям, к здравому смыслу.
Однако в ночь перед отъездом с этого острова наслаждений юный Эльпенор явно перебрал, а очнулся на залитой солнцем крыше дворца от звука поднимающегося якоря. Юноша с перепоя испугался, что опоздает на корабль, и, то ли поскользнувшись, то ли споткнувшись, разбился насмерть. За всю историю похмелья мало кому довелось оступиться столь же внезапно и эпично.
Сей неверный шаг изменил судьбу Одиссея, который вместо возвращения домой счел своим долгом отправиться в подземное царство Аида и спасти беспечную душу Эльпенора. Даже в наши дни помятым и дезориентированным бедолагам ставят диагноз «синдром Эльпенора» – это состояние, когда нарушение сна или раннее похмелье / позднее опьянение после долгой ночи одолевают настолько, что человек теряется во времени и пространстве, бредит и совершает крайне опасные поступки.
И вот я просыпаюсь от разрывающегося телефона.
– Алло.
– Алло? Что у вас там случилось?
– Покуролесили, но ничего страшного. А что?
– Да так, ничего, просто ребят, которые должны были вас подвезти, ночью выставили из гостиницы, и они приехали сюда. А ты все еще в постели.
– Что-о?
– Вот я и говорю.
Я иду потолковать с Тедом.
Оказывается, в какой-то момент Эль Дьябло проснулся, чтоб отлить. А через некоторое время в дверь постучали. Открыв, мистер Краун увидел администратора и двух полицейских: один был с наручниками, другой с мобильным. Они разыскивали человека на видео и повернули телефон так, чтобы мистер Краун мог его разглядеть: кто-то снизу заснял, как абсолютно голый парень писает с балкона на людей, которые веселятся во дворе. Он был похож на одного из голливудских Райанов.
Даже полицейские поняли, что этот британец в трусах – совсем не тот писающий мальчик. «Но балкон-то этот», – напирал администратор, заходя в комнату.
«И тем не менее, – удивлялся мистер Краун больше других, – кроме меня здесь, очевидно, никого нет».
Полицейские все осмотрели – и ванную, и злополучный балкон, – но ярко-зеленую пятку, торчащую из-под кровати мистера Крауна, заметил именно администратор. Они потянули за нее, и на свет появился Эль Дьябло – голый, но в зеленых носках, в позе эмбриона, похожий на новорожденного лепрекона-переростка.
«Вот черт», – выдыхаю я.
«Не то слово, – вторит Тед, – хорошо еще, что его не повязали».
Так что теперь план изменился, и один из братьев жениха – вчера его не было, потому что он бросил пить, – подберет нас и отвезет на курорт в ста километрах к югу, где назначен предсвадебный ужин. Но приедет он не раньше, чем через пару часов: сначала ему надо забрать Будущего Жениха и несколько других полезных для свадьбы вещей. Так что я прошу Теда меня разбудить и отправляюсь обратно в кровать.
Конечно, это всего лишь прелюдия. Тяжким было продолжение. А промежуток можно описать цитатой из романа Алекса Шакара «Luminarium»:
Он впал в забытье без сновидений. Казалось, пролетели секунды, на самом же деле прошли часы. Он проснулся в похмелье, все содержимое черепной коробки пульсировало как один гигантский нерв, пережевываемый жвачным животным.
Я очнулся и почувствовал, как челюсти сжимают мозг. Пылающий мир завалился набок, и это очень больно. Чтобы выйти, мне приходится цепляться за стены. Воздух снаружи нестерпимо обжигает. Все равно что идти, вернее, хромать на обе ноги прямо в пасть дракона. Молюсь, чтобы этот дракон испепелил и зверя у меня в голове. А заодно и того, что засел в желудке. Бочком заползаю в машину. Внутреннему скрежету вторит скрежет заведенного внедорожника.
Рядом с водителем Будущий Жених, за рулем один из его ста братьев. «Чип!» – представляется он, барабаня по рулю в такт Limp Bizkit, и дает по газам, не дожидаясь, пока Тед пристегнется.
«Чип!» должен сделать еще несколько остановок, прежде чем мы выберемся на шоссе. Ближайшая – пивоварня, где нам нужно забрать несколько кегов пива. Первый раз меня тошнит там – в туалете, пропахшем хмелем настолько, что, когда я хватаю ртом воздух, кажется, будто я глотаю стаут. На следующей остановке мы забираем скатерти и салфетки, а меня снова рвет; потом еще раз – из открытой двери автомобиля перед самым выездом на шоссе; и еще раз, когда мы уже набрали скорость, – прямо из открытого окна. Все это уносится назад блестящей маслянистой лентой, и «Чип!» жмет на гудок под приветственные возгласы парней. «Что за дрянь ты вчера пил?» – спрашивает он. Но ответить я не могу. В глотке вертит хвостом ненасытное жвачное животное, и его мохнатая лапа лезет изо рта.