Похмелье. Головокружительная охота за лекарством от болезни, в которой виноваты мы сами
Шрифт:
После свадьбы мы вместе отправимся по шоссе 66 в Лас-Вегас и сядем на самолет домой. А пока моя любимая смотрит «Мальчишник в Вегасе» и моя ладонь покоится на ее животе. Я еще не знаю этого, но в следующий раз я окажусь в этой пустыне уже отцом-одиночкой, похоронившим друга, с контрактом на книгу, которую предстоит написать, новой девушкой, с которой предстоит расстаться, и забронированным местом в «Похмельном раю».
Десятый перерыв
Похмельный писатель
«Для того чтобы существовало искусство, – писал Ницше, – необходимо одно физиологическое предусловие – опьянение» [160] . Или, как за пару тысяч лет до него выразился Гораций: «Стали с утра уж вином попахивать нежные музы» [161] .
Это никогда не было секретом, а теперь уже настолько избитый трюизм, что сам сэр Кингсли Эмис в величайшем из когда-либо написанных сочинений о похмелье снизошел до него, только чтобы развенчать. Он предположил, что писатель извечно пьян не из-за своей артистической натуры и не потому, что того требует творческий процесс; просто «они могут себе позволить большую часть дня не работать, чтобы справиться с мучительными последствиями».
160
Ницше Ф. Сочинения в двух томах / пер. Ю. М. Антоновского, Н. Полилова, К. А. Свасьяна, В. А. Флёровой. М: Мысль, 1990.
161
К. Гораций. Послания / пер. С. Гинцбурга.
Конечно, в этом утверждении есть капля истины. Для таких, как лорд Байрон, леди Вулф, сэр Конан Дойл и сэр Эмис, в нем есть даже капля Клико. Но для таких простых ребят, как Буковски, Хайсмит и Карвер, дело обстоит совершенно иначе. То, что «могут себе позволить» одни, для других – вопрос выживания. Цитата Ницше – это философский фотонегатив трезвенника Плиния, который тщеславно заявляет, что пьяницы «теряют не только вчерашний, но и завтрашний день». А если этот пьяница еще и писатель, то, погружаясь в темные глубины, он готов пожертвовать комфортом, безопасностью и самим закатным солнцем – лишь бы описать обитающих там чудовищ.
«Писатель выходит из рабочего кабинета, как сомнамбула. У него пересохло в горле. Ему хочется выпить. Он не может не выпить!.. – писал Роальд Даль. – Он делает это, чтобы придать себе веры, надежды и храбрости. Только круглый дурак становится писателем. Его единственная награда за этот выбор – абсолютная свобода. Над ним нет начальства, кроме собственной души, потому-то, я уверен, он и выбирает писательство» [162] .
В психологии для этих «веры, надежды и храбрости» есть термин «растормаживание». Уильям Джеймс назвал опьянение «великим возбудителем чувств, говорящих „да“». Если кому и нужен такой возбудитель, так это бедолаге, который пытается создать что-то значимое, тогда как каждое второе слово вливается в хор вопиющих «нет!». Одно из свойств выпивки, со всеми ее «да», – это способность избавлять от оков перфекционизма и наделять смыслом все, что бы ты ни делал. Поэтому в таком состоянии ты действительно способен писать, хотя бы некоторое время. Как говорил Дадли Мур в фильме «Артур» [163] : «Не каждый, кто пьет, – поэт. Некоторые из нас оттого и пьют, что они не поэты».
162
Даль Р. Мальчик. Рассказы о детстве / пер. Е. Канищевой, Н. Калошиной. М.: Самокат, 2016.
163
Комедия 1981 года об избалованном и пьющем наследнике миллиардного состояния (Дадли Мур), который однажды влюбляется в девушку из рабочего класса.
Противоположностью Артура можно назвать Эдгара Аллана По. Одержимый, искусный, терзаемый призраками, он был совершенно не способен обуздать свое пьянство; эта неспособность принесла ему и смерть и бессмертие. Согласно всем доступным источникам, пристрастие По к алкоголю было столь же напряженным и маниакальным, как и его книги. Это было темное, животное влечение, поддавшись которому, он мгновенно делался больным и терял всякий контроль. Он не вел дневников, никогда не писал о таких вещах напрямую, и тем не менее созданный По неисчерпаемый мир – с его обреченностью, агрессивной тревожностью и безотчетным страхом быть похороненным заживо – выплыл будто из водоворота непрекращающегося похмелья.
Лучше других писателей это уловил Малькольм Лаури, блестящий пропойца, автор книги «У подножия вулкана». Отрывок, в котором По подробно описал, как герою виделись «плен у варварских орд, жизнь в терзаниях и слезах на какой-нибудь седой необитаемой скале, посреди недоступного и непостижимого океана» [164] , Лаури трактовал как «превосходное описание похмелья».
За исчерпывающим и буквальным описанием похмелья нам нужно снова обратиться к Эмису. В своей дебютной повести – задолго до посвящения в рыцари королевой – он описал пробуждение Счастливчика Джима Диксона:
164
По Э. Повесть о приключениях Артура Гордона Пима / пер. Георгия Злобина.
Диксон снова ожил. Все пять чувств атаковали разом – он не успел ни сбежать, ни встать в стойку. Не для него степенный выход из чертогов Морфея – Морфей вышвырнул Диксона энергичным пинком. Диксон распластался на постели, замер от отвращения к себе – он влип в утро, как покореженный морской паук в нефтяное пятно. Свет был несносен; впрочем, не так несносен, как зрительный акт; раз попробовав, Диксон зарекся ворочать глазными яблоками. В голове кому-то приспичило выбивать ковер – от этого все, что находилось в поле зрения, пульсировало, как нарыв. Рот облюбовала неведомая зверушка – всю ночь гадила, к утру издохла. Вдобавок полисмены гоняли Диксона по пересеченной местности, а потом с завидным профессионализмом охаживали дубинками. В общем, худо ему было [165] .
165
Перевод Юлии Фокиной.
За следующие сорок лет, в течение которых сэр Кингсли сочинил двадцать с чем-то романов, а вдобавок еще и эссе о похмелье, худо ему было бесчисленное множество раз. Даже в самых благожелательных официальных биографиях писателя в последних главах мы видим, как великий человек теряет себя: движения становятся неловкими, тело тучнеет, в речах все меньше смысла. Как пишет Закари Лидер: «Выпивка в конце концов его сгубила, лишив остроумия и обаяния, не говоря уже о здоровье».
По неведомой причине среди тех, кто после Эмиса брался писать книгу (пусть даже небольшую) о похмелье, все заслуживающие внимания авторы тоже оказались невоздержанными англичанами.
Клемент Фрейд – телеведущий, театральный продюсер, депутат британского парламента, внук Зигмунда и автор книги «Похмелья» – прославился как утонченный бонвиван из высшего общества. А Кит Флойд, написавший «Флойд о похмельях», напротив – человек из народа. Азартный и речистый, он был еще и ресторатором, рассказчиком, гурманом, фантазером и популярным шеф-поваром в кулинарных телешоу еще до того, как они вошли в моду.
Оба, как и Эмис, прожили разностороннюю, авантюрную и в чем-то даже дионисийскую жизнь. Но если восьмидесятичетырехлетнего Фрейда на тот свет провожали с теплотой и уважением, то кончина Флойда, который протянул на двадцать лет меньше, сопровождалась недоразумениями, хаосом и иронией, как и положено настоящему певцу похмелья.
«Кит Флойд, телевизионный шеф-повар, запойный пьяница и заядлый курильщик, скончался от сердечного приступа через считанные часы после обеда в честь полного избавления от рака кишечника», – сообщалось в статье в Telegraph. Там же приводилось меню этого праздничного, хмельного и последнего обеда – с указанием цены за каждое блюдо. А прилагающийся некролог содержал скрупулезный список прогоревших ресторанов и распавшихся браков усопшего.