Полнолуние для магистра
Шрифт:
Она так естественно стащила шляпку! Жестом, совершенно несвойственным здешним юным барышням, и даже не попытавшись перед этим поискать зеркало. Вот она, иномирность, проявляющаяся в мелочах.
И только, полюбовавшись ярким камешком, соизволила спросить:
— А что это?
— Амулет от ментального сканирования. — Видя непонимание, Магистр объяснил, как нечто само собой разумеющееся: — Теперь я не смогу считывать ваши эмоции и побуждения. Они от меня закрыты.
Щёки её порозовели.
— То есть… вы настолько мне доверяете? А если я совру? Наплету вам с три короба? Вдруг я какая-нибудь аферистка и решила затеять какую-то свою игру?
Во взгляде Магистра мелькнула снисходительная усмешка. Но ответил он чрезвычайно серьёзно.
— Доверие за доверие. Начнём? Итак, я вас слушаю…
Профессор Элайджа Диккенс страдал молча, но выразительно. Так, что взращенное ручками самой миссис Диккенс деревце Ашока, привезённое когда-то из далёкой Индии робким черенком, а сейчас закрывающее цветущей кроной весь специально выделенный для неё угол кабинета, поникло листьями и роняло со своих цветов крохотные слезинки. Очень уж было чувствительным…
В кои-то веки оказаться без ассистента, без помощника, который понимает с полуслова, почти читает мысли, вовремя подсовывает нужную историю болезни — да что там, назубок знает анамнезы всех пациентов; который непременно шепнёт два-три слова о просителях в приёмной, напомнит вовремя, что служба — это ещё и отдых, и предложит чашечку горячего чая… одним словом, оказаться во время обхода практически один на один с пациентами — всё равно, что лишиться правой руки, а заодно и половины памяти. Чрезвычайно неудобно.
В очередной раз кинув тоскливый взгляд в сторону приёмной, где торчал за столом раскрасневшийся от переизбытка усердия новый стажёр, усаженный вместо Эрдмана, профессор невольно вспоминал о Захарии: как он, оказывается, недооценивал этого расторопного молодого человека! И, разумеется, не мог в очередной раз с ностальгической ноткой помянуть добрым словом Виктора Джейкоба, старину Джейкоба, бывшего однокурсника, к которому в годы становления судьба была не столь благосклонна, как к самому мистеру Диккенсу, но, лет пятнадцать назад, вновь сведя их вместе, резко переменила своё мнение. Встреча эта оказалась для Джейкоба судьбоносной. Бывший товарищ по студенческому братству, ничуть не возгордившись от обилия званий, учёных степеней и членств в разных академиях Европы, Элайджа Диккенс, протянул руку помощи и вытащил друга сперва из нищеты, а затем и из безвестности. Однако, несмотря на блестящие научные работы, наконец опубликованные и вызвавшие фурор в научном мире, несмотря на лестные приглашения и предложения, Джейкоб оставался всё тем же скромным малым, не гоняющимся за славой, без малейшего стремления к карьере. Должности помощника при главном враче госпиталя ему вполне хватало. Каким образом он поддался на уговоры комиссии и принял должность при дворе, для мистера Диккенса до сих пор оставалось загадкой; профессор, откровенно говоря, особо не рассчитывал на успех, рекомендуя коллегу на ответственный пост. Просто захотелось сделать тому приятное, напомнить, как он его ценит…
А вот теперь Элайджа оказался один, совсем один! Ведь невозможно всерьёз считать ассистентом этого легкомысленного стажёра-ирландца, подсунутого Эрдманом в спешке. Этот рыжий малый всё путает, особенно когда пытается перейти на латынь; от волнения заикается, роняет бумаги… Хорошо, что в одной из палат оказалась добрейшая сестра Эмилия, которая, заметив бедственное положение профессора и так называемого ассистента, пришла на помощь. Похоже, о каждом пациенте и ходе лечения она помнила без всяких записей. Феноменальная память! А рыжий оболтус даже не догадался поблагодарить её. Он так ничего и не понял.
…И вообще, профессор к нему не привык!
Этим, собственно, всё и сказано.
Беда в том, что едва заявившись в госпиталь, мистер Диккенс сам, лично уговорил Захарию побыть сопровождающим для своей прелестной гостьи. Нынешним утром она, едва дождавшись, когда профессор изволит выпить третью чашку кофе, деликатно напомнила о приглашении Великого Магистра на приватную беседу в стенах резиденции Ордена. И хорошо, что напомнила!.. Мистер Диккенс прекрасно понимал и её нетерпение — надо же как-то находить своё место в новом мире! — и то, что приглашениями подобного рода не манкируют: они, так сказать, обязательны к исполнению. Он с готовностью предоставил барышне свой экипаж, но в последний момент не решился отпустить одну. И не только потому, что появление в стенах Ордена, да и вообще — на людных улицах — молодой мисс, которая завтра будет официально признана настоящей леди, попирает приличия. Но ещё сугубо из практичных соображений. Это замечательно, что девушка наконец в здравом уме и твёрдой памяти; однако нельзя забывать, что она попала в чужую стране и в незнакомый город, где никого и ничего не знает! Миссис Диккенс, сожалению, всю ночь промучилась от бессонницы и проснётся не раньше полудня, а значит, пока не сможет составить компанию мисс Ангелике. Вот профессор и нашёл выход. Простейший и наилучший, как тогда подумал. Отправил с Ангеликой своего нового помощника.
А сейчас страдал, поглядывая на истории болезней, в которые сгоряча решил, по старой памяти, внести записи сам, не доверяя слишком усердному, но бестолковому практиканту. Ведь тот всё перепутает, потом не разберёшь… За час, незаметно пролетевший после обхода, он успел заполнить своим идеальным каллиграфическим почерком, более предназначенным для монографий, нежели для врачебных повседневных заметок, всего три истории болезней. А справа от него, смотрясь каким-то инородным растрёпанным образованием на столешнице красного дерева, высилась огромная стопка тетрадей в коленкоровых обложках, со страницами из некачественной желтоватой бумаги. Бр-р-р, он уже ненавидел эти отвратительные страницы… И как это он раньше не замечал этакой убогости?
Нет, надо срочно послать кого-нибудь в Орден: пусть разыщут Эрдмана и…
…и оставить девушку там одну?
Тогда срочно ехать за миссис Диккенс. Да.
А если та после бессонной ночи проснулась с мигренью? Нет, не годится. Придётся… Ехать в Орден самому, ну конечно же! Прекрасный повод удрать от бумаг, кстати. А экипаж можно и нанять. Скажет Захарии, что приехал сам приглядеть за их подопечной, и отошлёт его к чёртовым тетрадям; тот с ними живо управится!
Повеселев, профессор и сам не заметил, как по инерции влёт сделал ещё пару записей. Спохватившись, отложил перо и довольно потёр руки. Ну вот, он исполнил свой долг, заодно пришёл на выручку неопытному новичку, а теперь с чистой совестью может бежать…в смысле — поторопиться на помощь мисс Ангелике.
И в этот момент в дверь кабинета постучали, да так знакомо, что мистер Диккенс отозвался на стук машинально, как, собственно, и делал в течение последних лет десяти и ещё не успел отвыкнуть:
— Да, Джейкоб? Заходите, дружище!
И вытаращил глаза от изумления. Поскольку в открытую дверь, рдея от смущения, вроде бы не свойственного возрасту — но ведь он всегда был скромнягой, добрый старина Джейкоб! — зашёл его старинный друг, верный помощник и ассистент, словно почувствовавший, насколько его здесь не хватает…
— Дружище, неужто это вы?
Опомнившись, мистер Диккенс с распростёртыми объятьями поспешил навстречу гостю. Крепко обнял его, сконфуженного, потряс за худые плечи.
— Как же я рад вас видеть, дорогой мой! Ну, что вы, как вы? Уже заступили на новую должность? Поздравляю, поздравляю. Наконец-то вы решились пуститься, так сказать, в свободное плавание, давно пора… Я всегда говорил, я знал, что вы достойны большего, чем прозябание в моей приёмной и лабораторные опыты украдкой. Что, думали, я ничего о них не знаю? Элайджа всё видит!