Помеченный смертью
Шрифт:
– Чудесный подарок.
– Вы любите золото, Инга?
– Не само золото. Меня привлекает красота, изящество самой вещи.
Григорьев кивнул, будто и не ожидал иного ответа.
Спустились к машине. Охранники Григорьева, на этот раз пряча свои автоматы под пиджаками, предусмотрительно распахнули дверцы с обеих сторон машины.
Когда Григорьев и Инга оказались в машине, министр вдруг протянул к своей спутнице руку, сжатую в кулак, а когда он разжал, Инга увидела золотую цепочку – очень тонкую и очень красивую.
– Я хочу поблагодарить вас…
– За что? –
– За то, что вы уделили мне толику своего драгоценного времени.
Она ничего не успела ответить, как вдруг Григорьев быстрым движением надел цепочку ей на шею, прямо через голову. Она хотела сказать, что не может принять столь дорогой подарок, ведь эта цепочка явно из коллекции Решье, а значит, стоит много-много долларов, и вообще она не привыкла к дорогим подаркам от мужчин, потому что принять такой подарок – это уже будто взять на себя какое-то обязательство, что-то пообещать, пусть даже и без слов. И едва она об этом подумала, как вдруг мысль – поначалу пугающая – пришла ей в голову. Она, еще не веря, подняла глаза, пытаясь прочесть ответ на лице своего спутника, а Григорьев вдруг сказал, будто только что это решив про себя:
– У меня сегодня деловой ужин. Как я мог забыть! Не составите мне компанию?
– Я? – зачем-то переспросила Инга, уже поняв, что обо всем она догадалась правильно – и о цепочке этой, и о том, что последует далее.
– Да. Вот если бы вы были сегодня со мной вечером, – сказал Григорьев почти мечтательным голосом, но его глаза смотрели холодно и испытующе. – Негоже мне появляться на ужине без спутницы. Вы не переживайте, хорошая компания. Посол одной очень небедной страны и двое бизнесменов из тех же краев.
Инга хотела спросить, не могла ли бы вместо нее поехать жена Григорьева, но поняла, как глупо прозвучат ее слова, и вовремя прикусила язык. Она могла сделать одно из двух: вернуть цепочку и отказаться, сославшись на что угодно, или же согласиться. Там, в той жизни, куда ее приглашает Григорьев, мужчины покупают своим женщинам кулоны из коллекции Решье, там ездят в Канн, обедают только в ресторанах, там есть много такого, чего Инга еще не знает и никогда не узнает, если откажется сейчас, в эту самую минуту. Ей предоставили шанс, который раз в жизни только и выпадает, и что она теряет? Ничего, ровным счетом ничего. А Григорьев все смотрел на нее молча и требовательно, ждал ответа, ждал ее «да». Ах, как это хорошо – видеть, что от твоего решения что-то зависит, и когда Григорьев уже совсем потерял терпение, в тот самый последний миг, за которым уже ничего не будет, когда уже поздно что-то решать, Инга сказала будто в раздумье:
– У меня сегодня свободный вечер вообще-то.
Черта с два он был у нее свободный, ее ждал этот двухметровый самец из банка, но сегодня у него ничего не выгорит, отдыхай, парниша, вот эта ее фраза – это и было ее «да». Григорьев кивнул удовлетворительно и завел двигатель.
– Сейчас заедем в одно место, – сказал он. – Там можно переодеться, подготовиться к вечеринке.
Всю дорогу ехали молча. Оказались где-то в пригороде, вдоль дороги тянулись высокие заборы. За запертыми наглухо воротами, казалось, не было жизни. Перед
Подъехали к центральному входу. Никто не вышел из дома, словно никого и не было здесь. Охранники остались в машине.
В доме было тихо. В вазах стояли свежесрезанные цветы. Просторные комнаты. Хрустальные люстры свисают с потолка и отражаются в натертом до зеркального блеска паркете. Здесь никто не жил, Инга готова была поклясться, что в доме нет запаха жизни.
– Мы выезжаем через два часа, – сказал Григорьев. – Так что можем немного расслабиться и отдохнуть.
Из холодильника он достал шампанское и несколько апельсинов. Сам разлил шампанское в два фужера.
– За знакомство! – предложил тост на правах хозяина.
Между первым и вторым тостом – а это заняло совсем немного времени – он предложил перейти на «ты», второй тост был за Ингу. Она даже не заметила, как Григорьев оказался сидящим рядом с ней на диване, а когда он опрокинул ее на спину, с удивлением подумала, как поспешно мужчины требуют платы за свои подарки. Она не хотела сопротивляться, потому что все уже для себя решила. Только одна мысль ей не давала покоя – как мог Григорьев потратить столько денег на эту цепочку, еще не зная, скажет ли она, Инга, «да». И еще она не могла вспомнить, в какой именно витрине эта цепочка лежала и как она могла ее не заметить.
Она и не могла видеть эту цепочку в витрине. Григорьев купил ее накануне в ювелирном, и обошлась она ему в неполные сто долларов.
10
Анна пекла лепешки. Теплый хлебный дух плыл над землей. Кирилл замер и сидел так, не шевелясь, долго-долго, прежде чем Анна обратила на него внимание.
– Эй! – сказала Анна и засмеялась.
Кирилл вздрогнул.
– Ты столбиком стоишь, как суслик. Что с тобой?
– Запах, – сказал Кирилл.
– Запах?
– Да. Запах печеного хлеба. Это из детства.
Он закатил глаза и вздохнул, вспоминал.
– Я в детдоме рос. Какая-то добрая душа наш детдом разместила рядом с хлебозаводом. Мы голодные были все время, что там той еды, повара больше домой уносили, чем нам скармливали, а через дорогу – хлебный дух. Представляешь?
– Представляю.
– Ничего ты не представляешь, – горько усмехнулся Кирилл. – У нас от запаха свежего хлеба головы кружились. Мы лезли через забор, в цех, и воровали хлеб.
– А попросить было нельзя?
– Не давали, не положено. Так они отворачивались специально…
– Кто отворачивался?
– Хлебопеки. Делали вид, что не видят нас. Знали, что мы детдомовские, жалели, а просто так дать хлеб было нельзя. Получалось, что мы его воровали.
Анна поспешно взяла свежеиспеченную лепешку и протянула ее Кириллу. Он прижал лепешку к лицу, вдыхая теплый хлебный запах.
– Как хорошо! – сказал, как выдохнул, Кирилл.
– У тебя хорошие воспоминая о детстве?